Л Замятин - Эверест, юго-западная стена Страница 17

Восемнадцатая верёвка шла по крутому скальному камину, залитому льдом. Ступени, вырубленные Бэлом, уже присыпал снег, и их совсем не видно. Снегопад и ветер.

Девятнадцатая и двадцатая верёвки оказались полегче. Здесь уже не так круто, и путь лежит по снегу, ноги не скользят. В сумерках я увидел Колю, копошащегося под скалой. Он сбросил рюкзак и пытался ледорубом вырубить площадку для палатки. Когда я подошёл, Коля, стоя на коленях, руками выгребал сухой снег. Под слоем фирна снег оказался совсем сыпучим, утоптать и утрамбовать его было невозможно. Я присоединился к Коле. Мы пытались расширить площадку, срыть снег, сделать снежный карман. Уже в сумерках пришёл Бэл. Площадка под палатку была готова. Втроём принялись устанавливать её. Встала палатка плохо. Решили закинуть внутрь рюкзаки, чтобы хоть как-то растянуть её. Растаскиваю рюкзаки по углам, чтобы придать палатке какую-то форму. Судорожно снимаю ботинки и пытаюсь растереть закоченевшне ноги.

Бэл с Колей растягивают палатку, пытаются закрепить оттяжки. Подходит Эдик и сразу же вваливается внутрь. Мы с ним стелим карематы и спальные мешки. Наконец палатка стоит, мы еле помещаемся в ней вчетвером. Страшная неразбериха: куча снаряжения, продуктов, наших вещей... Пытаемся устроиться и освободить центр палатки для примуса. Постепенно всё улаживается. Каждый сидит на своём месте и занимается делом: один держит примус, другой — кастрюлю, третий копошится в продуктах. Я черпаю снег через входной рукав.

После первых глотков горячего чая блаженное тепло разливается по всему телу. Уже совсем стемнело. Сказывается усталость от напряжённого дня. Решаем ничего не варить, обойтись горячим чаем и бутербродами. Все утомлены, да и холод даёт себя знать. По очереди, с ворчанием залезаем в спальные мешки. Каждый пытается занять больше места, чем имеет. Ночь проходит беспокойно. В тесноте трудно хорошо отдохнуть, восстановиться. Бэлу пришлось спать головой вниз, и он не смог, как следует отдохнуть. Бэл грозится вылезти вместе со спальным мешком наружу и улечься спать на улице. Страсти понемногу утихают, начинаем готовить завтрак. Но в рот ничего не лезет. За чаем Эдик предлагает идти вниз, на 7350, с тем чтобы завтра забрать оттуда грузы и занести их в лагерь-3.

Я предлагаю свой вариант: взять все четыре имеющиеся у нас верёвки и выйти на дальнейшую обработку пути, затем установить вторую палатку в лагере-3 и спуститься на ночёвку в лагерь-2. Ночёвка на 7350 должна помочь нам восстановиться. Эдик и ребята согласились с моим вариантом, вышли на связь. Руководство поддержало нас.

Прошу дать мне возможность разобраться с кинокамерой. До сих пор я работал только с кинокамерой “Красногорск-3”, сейчас у меня кассетная камера “Красногорск-2”. Надо зарядить её. Я должен двигаться за первой двойкой и снимать её работу. Мне очень хочется зафиксировать на плёнке момент, когда советские альпинисты впервые пересекут рубеж 8000 метров. Коля остаётся готовить площадку для второй палатки.

Заряжаю кинокамеру, начинаю обуваться и вдруг обнаруживаю, что Эдик ушёл в моём правом ботинке. У него размер ноги 42-й, у меня — 44-й. К моему величайшемy огорчению, историческая киносъёмка отменяется. Делюсь своей бедой с Колей. Навожу порядок в палатке: складываю спальные мешки, чтобы сохранить их сухими. Что же делать с правой ногой? Обматываю её свитером, а сверху надеваю капроновый мешок из-под продуктов. На левую ногу натягиваю ботинок и в таком виде вылезаю из палатки. Вместе с Колей делаем площадку. Но очень быстро нога начинает мёрзнуть. Приходится лезть в палатку, разматывать защитную упаковку и оттирать ногу. И снова заматываю её и присоединяюсь к Коле. Процедуру оттирания приходится повторять ещё не раз: очень легко отморозить пальцы.

Начинаю готовить обед. К возвращению Бэла с Эдиком уже стоит вторая палатка, готовы суп и чай. В 14.00 — дневная связь. После неё уходим вниз.

Вечером отдыхаем в лагере-2. Много пьём. Чувствуется сильная усталость. Коля совсем осип. Мы с Бэлом ночуем в одной палатке, Эдик с Колей — в другой.

12 апреля. Коля совсем потерял голос. Посоветовавшись с Эдиком, он решил идти вниз. А мы берём по четыре верёвки и начинаем подъём. Уже на первой верёвке я почувствовал себя обессиленным. Очень беспокоит колющая боль в области живота слева. Приходится отдыхать через каждые два-три шага. Ощущение такое, словно приходится пробиваться через стену сжатого Воздуха. Любое движение требует усилий.

На конце пятой верёвки поджидаю Эдика, поднимающегося следом за мной.

— Как дела? — спрашивает он.

— Чувствую себя выжатым.

— Спускайся вниз. Подыши кислородом. Оставляю свои верёвки и спускаюсь к палатке. На спуске неотвязно преследует мысль: “Мне ещё аукнется это возвращение”. С трудом добираюсь до палатки. Боль в левом боку складывает меня пополам, не даёт двигаться. Приходится пережидать приступы. Утро было тёплое, и я уселся около палатки. Немного отдохнув, залез внутрь, начал разжигать примус и уснул. Усталость брала своё. Не знаю, сколько времени я проспал. Очень хотелось пить. Попил и снова уснул. Проснулся лишь в начале четвёртого. Не на шутку забеспокоился. Рация у Бэла. До лагеря-3 мне уже не успеть подняться. Базовый лагерь ничего не знает обо мне, и вероятно, ночью меня начнут искать. Единственный выход — спуститься до вечерней связи (19.00) на 6500.

Я понимал, что надо торопиться. Спуск начал в 16.30. Снова колющая боль в боку. На каждой верёвке приходилось отдыхать несколько раз. Пройдя пятнадцатую верёвку, увидел, что солнце заходит. Необходимо было спуститься со стены на ледник засветло. Но у меня это не получалось. На лёд вышел в темноте. Добраться к связи до 6500 не успел. Достигнув палатки лагеря-1, я швырнул в неё рюкзак, затем ввалился сам. Все вытаращили на меня глаза. Сначала не узнали, потом раздался дружный вздох облегчения. И тут же Валиев сообщил по рации Тамму: “Шопин пришёл”.

Оказалось, что искали Эдика и меня. Бэл поднялся в лагерь-3 и очень долго ждал Эдика. В 19.00 он передал по рации, что Мысловского нет. И конечно, все забеспокоились. Из-за этого продлили связь. Оказалось, что Эдик уснул где-то на перилах во время подъёма к лагерю-3. Не дождавшись Мысловского, Бэл в сумерках начал спуск и здесь столкнулся с Эдиком. На 7800 они поднялись вместе и здесь заночевали. С этого момента им предстояло работать на такой высоте вдвоём целый день и две ночи. (Ночь без кислорода — это тоже работа.) Вероятно, здесь Бэл почувствовал, что сможет работать на высоте без кислорода.

На 6500 собралась группа Валиева, шерпы и мы с Колей Чёрным. Когда выяснилось, что оба “пропавших” найдены, все наконец успокоились. Организовали общий ужин. Но есть я ещё не мог. Валера Хрищатый подал мне в спальный мешок кружку со смесью, которая, по его словам, способна поставить на ноги любого обессиленного (молоко с мёдом и маслом). Выпив её, я уснул.

13 апреля. Мы с Колей проводили уходящих наверх. Шерпы делали ходку до 7350 с возвращением. Алмаатинцы забрасывали грузы с 7350 на 7850.

Очень медленно мы двинулись вниз по леднику. Я чувствовал себя неважно и шёл впереди на Колиной страховке. Стоять я мог, лишь опираясь на палки. Опять беспокоила боль в боку. Часто приходилось останавливаться, чтобы переждать приступ. Коля терпеливо дожидался в стороне.

В лагере 6100 встретили группу Иванова. Она шла сменить на обработке маршрута Бэла с Эдиком. Ребята накормили нас обедом. Я и Коля спешили вниз и петому вскоре ушли. Пока отдыхали, шерпы утащили наверх верёвку, которой мы связывались с Колей.

Теперь пришлось спускаться по ледопаду без связки, что сильно замедлило движение. Особенно заставила поволноваться широкая трещина в нижней половине ледопада. Лестница висела над ней, одним концом не касаясь льда. Перила были натянуты, как струна, и казалось, вот-вот лопнут. Дальше идти стало спокойнее. Мы заметили, что в нижней части ледопада бугры начинают сглаживаться, а вот в средней части образуются широкие трещины и провалы. Менее всего подвержена изменениям верхняя часть ледопада. А вот и последний взлёт перед лагерем. Мне казалось, что я никогда его не преодолею.

Всеобщий восторг вызвал в лагере Колин голос. Понять Колю можно было только очень хорошо прислушавшись. Изрядно удивил всех и я, когда после взвешивания во всей одежде и в валенках оказалось, что мой вес — 61 килограмм (обычно чистый мой вес — 72 килограмма).

Слава Онищенко находился ещё в базовом лагере. На меня его вид произвёл угнетающее впечатление. Кроме жуткой худобы, бросались в глаза нечёткая координация, непроизвольные движения головой и руками. Свет Петрович поставил Славе Онищенко капельницу. Завтра его должны отправить в Катманду и далее — в Москву.