Леонид Горянов - Ожившие легенды Страница 2

Они сидели на освещенной солнцем трибуне, на девяносто минут забыв о голоде, о блокаде, о проклятых гитлеровцах, и жили страстями, бушевавшими на футбольном поле.

– Ну как там дела, Ленька? – волновался Детлов. – Эх, табачку бы раздобыть сейчас…

– Дела неважные, дядя Коля. Ребята еле ноги передвигают… Какой там футбол нежрамши?!

– Ничего, Ленька, разбегаются… Не такие у нас парни, чтобы не разбегаться…

Прошло минуть десять, футболисты и впрямь словно забыли о голодной зиме, о том, что давно уже не знали тренировки. Откуда-то нашлись силы, даже азарт, – и дело пошло повеселее. Пришлось Николаю Усову и штрафные назначать, и замечания делать за нарушение правил, и споры прерывать, и успокаивать наиболее горячие головы.

Вот уже пошли голы (динамовцы провели в ворота соперников шесть мячей и пропустили в свои один), и, как обычно бывает в таких случаях, защитники моряков при каждой неудаче укоризненно смотрели на вратаря, а вратарь, в свою очередь, смотрел на игроков обороны. Словом, матч был как матч. И в этой кажущейся обыденности заключалось все его особое величие.

Было ровно тринадцать часов сорок пять минут, когда судья дал свисток и соперники попарно, обнявшись, пошли в раздевалку. Не было никаких особых оваций – у людей, сидевших на трибунах, просто не хватало сил для этого. Но каждый – и тот, кто участвовал в этом матче, и тот, кто оказался его свидетелем, – чувствовал себя необычайно счастливым, чувствовал, что совершил большое и важное дело.

– Все, – поднялся и размял затекшие ноги Ленька, – пошли, дядя Коля.

– Ты иди, сынок, – ответил ему Детлов, – а я еще побуду здесь немного. Посижу…

– Я тоже останусь. Вам плохо стало, а? – встревожилось, встрепенулось мальчишечье сердце.

– Иди, Лень, иди… Мне одному тут побыть хочется… Понимаешь – одному…

И было в его голосе что-то такое, какие-то такие, новые для Леньки, нотки, что он согласно замотал головой.

– Хорошо, дядь Коль, хорошо. Я пойду.

Но он не ушел, а лишь перебрался на противоположную трибуну – развороченную снарядами, растасканную на дрова – и притаился. Любил он этого неугомонного старика. Не посмел оставить одного.

Стадион быстро опустел. Где-то сравнительно далеко, примерно у Кировского завода, тяжело ухали снаряды. Потом от Ораниенбаума ветер донес сухую пулеметную дробь. А здесь было тихо, ласково грело и нежило солнышко, и только обрывки газет двигались и шуршали на асфальте, как мыши в подполье.

Николай Детлов долго сидел один, подперев голову руками. Потом встал и, осторожно переступая ногами, стал спускаться вниз – ряд за рядом, ряд за рядом. Вот он уже подобрался к штакетнику, перелез через него и ступил на газон футбольного поля – зеленого, яркого, несмотря ни на что. И он пошел по этому полю – от ворот до ворот – неторопливым шагом, низко склонив голову. О чем он думал в те минуты? Может быть, вспоминал свою такую далекую и такую недолгую молодость? Может, рисовал в своем воображении давно отшумевшие футбольные сражения и видел себя вновь крепким и здоровым, подхваченным! горячим ветром атак? Может быть, прикидывал, сколько ног оставили здесь, на этой земле, свои отпечатки, и шептал фамилии людей, дорогих его памяти и сердцу? Кто сможет отгадать эту загадку…

Он подошел к воротам, потрогал рукой сетку, которую позабыли снять, и снова зашагал к противоположной штрафной площадке.

Было удивительно тихо. Даже ветер смолк. И вдруг, со страшным свистом, со все нарастающим скрежетом упал с голубого неба и звонко разорвался где-то совсем рядом артиллерийский снаряд. Было слышно, как просвистели, ввинчиваясь в воздух, тяжелые осколки. Почти сейчас же еще один снаряд упал на землю, другой, третий – и каждый разрыв неотвратимо, все ближе и ближе, подвигался к стадиону.

– Дядя Коля! – в ужасе закричал Ленька и спрыгнул со своего места, чтобы спрятаться за бетонным пояском трибуны. Но Детлов словно не слышал ни крика своего поводыря, ни тяжелого артиллерийского грохота. Он все так же спокойно и твердо шел от центра поля к штрафной площадке. Он уже почти достиг ее, когда совсем недалеко вздыбилась, поднялась кверху черным фонтаном земля и оглушительно лопнул воздух. Детлов упал сразу лицом на траву, вытянув руки вперед, точно сбитый недозволенным приемом во время очередной атаки. Когда его подняли, на лице погибшего увидели застывшую улыбку. Как будто он был доволен, что жизнь оборвалась именно здесь – на поле, где кипела и будет кипеть игра, которой он отдал все, что имел.

…Вот какую быль, ставшую легендой, услышал я однажды на сиротливо пустом ленинградском стадионе. Она взволновала меня своим невыдуманным лиризмом, своей суровой правдой – правдой о великой любви к футболу, о великой верности ему. Я был потрясен, несколько раз приезжал на стадион имени В. И. Ленина и подолгу смотрел с пустых трибун на квадрат зеленого поля, как будто оно могло что-то добавить, что-то договорить, что-то вспомнить… В раздумьях о Николае Детлове, о его судьбе прошли долгие дни. И только потом, много времени спустя, я вспомнил обстоятельства, при которых познакомился с этой легендой. Вспомнил фразу, которую бросил тогда рассказчик: «Эх, рассказать бы им про Кольку Детлова, сразу б заиграли иначе…». И я подумал: действительно, сколько в нашем прошлом, в нашем далеком и близком вчера, историй, событий, легенд, которые, вытащи мы их на свет, отряхни от пыли, придай прошлый аромат и блеск, могли бы и должны были стать огромной воспитательной силой, факелом, зажигающим молодые сердца. Но, увы, как редко в наши бурные, динамичные дни мы оглядываемся назад.

Когда-то, в ином издании, я уже писал с тревогой и болью: «…история нашего футбола, нашего спорта вообще оставит потомкам мало живых показаний». Это особенно относится к предвоенному периоду – самому трудному и самому романтичному. Объяснить, почему этот период часто встает перед нами безмолвными «белыми пятнами», конечно, не трудно: специальная, спортивная, печать была еще тогда маломощной, общеполитические газеты и журналы «не трогали» физкультуру, спортсмены не вели дневников, не посылали друг другу писем, не помышляли о мемуарах – одни из скромности, другие попросту из-за того, что не успели в горячке революции, гражданской войны, ударных строек овладеть достаточными знаниями, «тайнами» литературной речи, а помочь им часто было некому.

Да, объяснить, почему мало литературы, мало сведений о тех безвозвратно ушедших, но бесконечно дорогих для нашего народа годах, нетрудно. Куда сложнее ответить на вопрос, почему так медленно, так инертно, так скудно заполняются «белые пятна». А время не ждет. Время неумолимо вырывает из наших рядов живых свидетелей прожитого. Недавно на одной из встреч ветеранов футбола, состоявшейся в стенах редакции журнала «Спортивная жизнь России», один из них с горечью говорил:

– Мы теперь встречаемся на похоронах товарищей и вспоминаем былое, идя за очередным гробом…

А как бы хотелось, чтобы вспоминали они о былом на страницах газет и журналов, писали по заказам издательств, передавали журналистам и писателям сокровенные клады своей памяти.

Прошлое… Былое… В них заключены неисчерпаемые моральные и материальные силы. Древние римляне не зря обожествляли Януса. У Януса было два лица не потому, что он был двуликий, как часто говорят. Нет, он был мудрым: одно его лицо было обращено к прошлому, другое – к будущему. И это позволяло ему всегда оставаться сильным.

А сколько бы силы прибавило нашей молодежи знание пути, пройденного отцами и дедами! Увы, сейчас нередко встретишь людей, которым в поединке двух прославленных футбольных команд, в захватывающем состязании баскетболистов или боксеров видятся только желанные два очка, только победа «своих» – и баста. Как бы хотелось, чтобы перед ними, как азбука спорта, встали рассказы о тех днях, когда наши первые посланцы отправлялись за кордон как полпреды в красных футболках. Когда они, несмотря на вой и неистовство буржуазии, вздымали алые знамена над чужими, враждебными стадионами и завоевывали сердца миллионов верой в Родину, любовью к ней. О тех днях, когда лучшие люди России боролись за то, чтобы открыть к спорту путь рабочему люду.

Прошлое должно нас привлекать и потому, что оно дало отечественному спорту Целую плеяду поистине блистательных мастеров, людей удивительно талантливых, которых только обстоятельства, только ограниченность наших международных связей не сделали мировыми знаменитостями. Несколько лет назад один из читателей – москвич Алексей

Иванович Приходько – принес мне стокгольмскую газету «Политикен» за 1923 год, в которой рассказывалось о нашей сборной, впервые посетившей Швецию. В заметке, любезно переведенной Алексеем Ивановичем, говорилось: «Мы увидели в их команде (т. е. в сборной РСФСР. – Л. Г.) немало ярких талантов, но, признаемся, настоящим откровением, настоящим чудом явилась игра вратаря Соколова. Любая профессиональная команда Европы, любой клуб на материке и даже в Англии посчитал бы за честь иметь в своем составе такого игрока». Увы, в ту пору мы не могли принимать участие в официальных состязаниях европейского и мирового масштаба. Иначе задолго до Льва Яшина мир узнал бы – не сомневаюсь! – и отдал должное и другому вратарскому гению – Николаю Соколову. Но мы-то сами как долго не вспоминали в послевоенные годы этого замечательного мастера, вдохновенного труженика, пламенного патриота. А ведь его жизнь – честная, красивая, яркая – прекрасный пример для молодых, для всех. Десятки фамилий, десятки спортивных подвигов преданы по нашей неряшливости забвению. Они ждут своих рассказчиков.