Василий Панов - Рыцарь бедный Страница 2

Ресторан «Доминик» был любимым прибежищем петербургского неслужилого люда: писателей, журналистов, актеров, художников, людей неопределенных занятий, а также шахматистов. Основатель ресторана швейцарский купец Доминик Яковлевич Риц-а-Порт не подозревал, что он навсегда вписал свое имя в летопись русских шахмат! В ресторане целый край огромного зала был отведен под бильярдные столы, столы для игры в домино, шахматные столики. Там можно было за 20 копеек в час получить шахматную доску с комплектом фигур. Расположенный в центре города, «Доминик» являлся как бы призывным маяком для многих поколений шахматистов на протяжении почти восьмидесяти лет: с 1841 года до Октябрьской революции. Прийти из холодных, неуютных меблированных комнат в теплое, светлое помещение, отдохнуть за газетой, закусить, выпить, поиграть на бильярде, в домино, в шахматы – что еще требовалось для безалаберной петербургской богемы?

Игра в шахматы велась обычно на денежную ставку – на равных или с форой – на дачу вперед. Некоторые сильные шахматные игроки проводили долгие вечера в этом ресторане; по шутливому выражению – «выслуживали пенсию» у «Доминика». Друг с другом они играли редко, выжидали появления слабо играющего, но денежного любителя. Эти «петербургские доминиканцы», действительно составлявшие своеобразный орден шахматных профессионалов, к концу вечера не только оправдывали расходы на кофе, напитки и закуски, но и уносили домой несколько рублей чистой выручки.

Впрочем, Петербург не был исключением. То же происходило в Москве в известной кофейне Печкина, частыми посетителями которой были в свое время Герцен, Белинский, Грановский, Щепкин, Мочалов, и в большинстве крупных городов Российской империи, отнюдь не поощрявшей возникновения специальных шахматных клубов.

Друзья отдали швейцару пледы и, потирая зазябшие на осеннем воздухе руки, вошли в зал. Федя, уже не раз бывавший у Доминика, провел Михаила прямо туда, где собирались заядлые любители шахмат.

Перед их взорами предстала картина, удручившая бы любого нового человека. Ресторанные испарения смешивались с густым табачным дымом, синеватой пеленой свисавшим с потолка. Перекликания официантов, повторявших заказы буфетчику. Стук бильярдных шаров, сопровождаемый таинственными криками: «Желтый в среднюю!», «Карамболь по красному!», «В угол на шлоп-штосе!». Резкие удары костяшек домино под аккомпанемент прибауток. И тут же несколько шахматных столиков. Каждый был окружен плотным кольцом любителей, ждущих своей очереди выйти на арену или просто в удовольствием наблюдающих, как сильный шахматист громит «туриста». Так на жаргоне «доминиканцев» назывался слабо играющий любитель, получавший фору «туру» – тогдашнее наименование ладьи. Здесь тоже стоял шум, слышался смех, похвалы удачным ходам, подтрунивание над ошибками, обсуждались шансы и даже заключались пари: кто победит.

– Вот ад-то! – вырвалось у Михаила, и, обратившись к Феде, он с изумлением спросил: – Да как же играть, как думать в такой обстановке?! Вот ты мне рассказывал, что знаменитые шахматисты иногда объясняют свое поражение плохим настроением, небольшим нездоровьем или тем, что зрители разговаривают, отвлекают внимание. А как бы они играли в такой духоте, как здесь, в табачном дыму, среди гвалта игроков в домино, в бильярд?! Какими нервами, какой крепкой головой надо обладать, чтоб играть у твоего Доминика!

Федя, считавший себя заправским «доминиканцем», только рассмеялся такой наивной тираде:

– Э, брось, подумаешь! Привычка – вторая натура! Зато весело. И выпить можно, и побеседовать со знатоками, и теории игры поучиться.

– Ну, а где твои шахматные львы и орлы? Показывай зверинец!

– Вот, смотри налево. – Федя показал на сидевшего поодаль за кружкой пива и блюдом раков солидного пожилого человека с военной выправкой. Он держал перед собой раскрытую записную книжку и карманные шахматы. – Я тебя познакомлю, благо никого нет. Ваше превосходительство, разрешите представить моего друга коллежского регистратора Михаила Ивановича. Шахматы любит – страсть!

Сидящий важно сунул Феде два пальца и внимательно посмотрел на новичка, как человек, привыкший к быстрой и точной оценке людей.

– Так, так, – начальственным басом сказал он. – Одобряю. Для молодого чиновника шахматы полезны весьма и весьма! Приучают к рассудительности, аккуратности, терпению. Хвалю! А задачи любите решать? Мой отдел читаете?

– Он, ваше превосходительство, в Питере недавно, – заторопился Федя. – Еще ничего и никого не знает. Я его, так сказать, ввожу в курс. Знай, Миша, что Илья Степанович Шумов как знаменитый игрок и председатель Общества любителей шахматной игры приглашен заведовать шахматной страницей в журнале «Всемирная иллюстрация». И печатает там свои скахографические задачи с остроумными стишками. «Скахографические» – это, братец ты мой, значит – изобразительные. Шахматные фигуры в них изображают какую-нибудь вещь или событие. У меня, ваше превосходительство, есть даже сборник ваших задач. Роскошное издание! Вот, Миша, интересно. Целая шахматная азбука, где фигуры расположены в виде букв и надо дать мат в два, три, четыре хода. А в одной расположены в виде сабли. Эта двухходовка называется «Меч Дамоклеса». Я даже подпись наизусть выучил:

Война! Война! Кто думать мог?!Меч Дамоклеса, как злой рок,Висит над черным королем.За что ж мы с ним войну ведем,За что громим со всех сторон?Ужель за то, что черен он…

Шумов удовлетворенно улыбнулся. Как многие поэты и шахматисты, он был падок на лесть, а искреннее восхищение простодушного Феди было вдвойне приятнее. Шумов был подлинным фанатиком шахмат. Воспитанный, как и его три брата: Петр, Алексей и Николай, в морском корпусе, он четыре года проплавал в чине мичмана и лейтенанта на кораблях, но потом, увлекшись шахматами, перешел на службу в кораблестроительный департамент, для постоянного «сухопутного» контакта с шахматной жизнью. Шумов быстро завоевал на родине и за рубежом репутацию одного из сильнейших шахматистов России. Вместе со знаменитым Петровым и известным Янишем он был приглашен в 1851 году на первый международный турнир в Лондоне. К сожалению, никто из этой могучей русской тройки поехать в Лондон не смог.

В уже довольно высоком чине статского советника Шумов в 1862 году перешел на службу в министерство государственных имуществ. Будучи чиновником особых поручений при министре, Шумов часто выезжал в командировки в разные города Российской империи и не упускал случаев наладить связи с провинциальными шахматистами.

Шумов был создателем своеобразного жанра шахматного юмора.

Можно привести такой пример. В «Евгении Онегине» есть упоминание, что влюбленный Ленский часто играет с Ольгой в шахматы:

Уединясь для всех далеко,Они над шахматной доской,На стол облокотясь, поройСидят, задумавшись глубоко,И Ленский пешкою ладьюБерет в рассеянье свою.

Шумов остроумно «обыграл» последние две строки. Он сообщил читателям «Всемирной иллюстрации», будто редакция получила несколько партий, игранных между героями пушкинского романа, причем: «Партии писаны рукою Ольги. Везде делается мат Ленскому». После этого Шумов напечатал сочиненную им мифическую партию Ленский – Ольга, доведя ее до позиции, где влюбленный поэт «в рассеянье» берет пешкой свою же ладью, замечает ошибку, хочет поставить фигуры на место, но кокетливая Ольга не позволяет ему переменить ход и объявляет Ленскому мат в пять ходов.

В другой позиции, якобы создавшейся в партии между теми же партнерами, на одну из клеток доски села муха. Ольга подумала и сказала жениху со смехом: «Я сейчас из мухи сделаю слона». Ставит на место улетевшей мухи слона и объявляет жениху в создавшейся позиции мат в четыре хода.

Такие шахматные, или, вернее, околошахматные произведения Шумова доставили ему широкую известность не только в России, но и за рубежом, поскольку он «обыгрывал» и актуальные политические события. Например, одна задача называлась «Война Англии с зулусами». В ее ходах и в стихотворном комментарии высмеивалось поражение английских войск (белые), нанесенное им черными – зулусами.

Другая задача была посвящена поражению Наполеона III во франко-прусской войне.

В описываемое нами время Шумов заслуженно считался (Петрова и Яниша уже не было в живых) сильнейшим шахматистом Петербурга, если не всей России. Но его славу уже начинал затмевать двадцатитрехлетний Шифферс, и Шумов не подозревал, что второй, еще более опасный «могильщик» ее, стоял сейчас перед ним.

– Может быть, соблаговолите испытать молодого любителя, ваше превосходительство? – спросил Федя, дергая за рукав друга и заискивающе заглядывая в глаза Шумову.