Цирк "Гладиатор" - Борис Александрович Порфирьев Страница 2

минуты — борец был припечатан к ковру. Верзилин не вернулся с арены: его сразу же перехватил арбитр. Предложенный ангажемент показался Верзилину баснословным и решил дело. Он стал борцом. Бывшие сокурсники не пропускали ни одной его схватки. Каждую победу отмечали в ресторане. Слушая их тосты, Верзилин улыбался, попивал молоко. Прошло три года. Друзья окончили академию, разъехались по флотским экипажам. Их место заняли случайные поклонники. Слава его росла. В последнем чемпионате в московском саду «Олимпия» он проиграл лишь одному Вахтурову, но не поладил с арбитром, поругался и вернулся в Петербург. Барон Вогау разрешил Верзилину участвовать в чемпионате, не подозревая, что он сорвёт его планы и перехватит у Мальты огромный приз. Чтобы исправить ошибку, Вогау назначил Верзилину свидание в ресторане «Вена». Там, на углу Гороховой и улицы Гоголя, обычно собирались художники, писатели, артисты.

Верзилин пришёл рано; сидел за столиком, с любопытством рассматривая шумную публику. Настроение было великолепным. Он только что прошёлся по Невскому, косясь на витрины магазинов, в которых были выставлены его фотографии. Даже у Елисеева за огромным стеклом, на фоне длинных сигов и стерлядей, красовался его портрет: физиономия так себе, обычная — не Собинов и не Шаляпин, а вот поди ж ты — выставили.

Верзилин взглянул в узкое зеркало, висящее над столом, в простенке. На него смотрел улыбаясь весёлый тридцатипятилетний мужчина. Лицо открытое, глаза серые, усы солидные. Ефим Николаевич озорно подмигнул ему; двойник ответил тем же.

Вбежал Вогау — в цилиндре, мохнатом сюртуке, скрипящих лакированных ботинках, с бантиком. Не здороваясь, плюхнулся на стул. Воровато оглянулся по сторонам. Сверкнув золотыми пломбами, приказал подскочившему официанту:

— Бутылку коньяку!

Он был худ, бледен, с чёрными кругами вокруг больших синих глаз.

Наполняя рюмки, сказал:

— Вы глупец.

Верзилин усмехнулся в усы.

— Да, да, глупец! Так дела не делают! Вы мне всё испортили! Англичанин разрывает контракт. Я теряю огромные деньги! Пейте!

Верзилин отодвинул рюмку:

— Я не пью.

— Пейте! — приказал Вогау, и правое веко его задёргалось. Он опрокинул рюмку в рот, приплюснул пальцем в сахарную пудру ломтик лимона, жадно обсосал. Смахнув носовым платком с губ невидимые крошки, заговорил торопливо:

— Он мне поставил условие: вы принимаете его вызов и проигрываете две схватки подряд.

Тяжело дыша, Верзилин сказал угрюмо:

— Ему у меня не выиграть.

— Я сказал, что вы глупец! — чуть не крича, наклоняясь через стол, произнёс Вогау. — Не забывайте, что вы не на поединке, а в цирке. А цирк — тот же театр. Мы — артисты. Каждая схватка — спектакль. Времена Древней Греции давно прошли.

— Ваше предложение, Франц Карлович, для меня оскорбительно, — поднимаясь и отодвигая стул, сказал Верзилин.

— Сидите! — крикнул Вогау, хватая его за рукав визитки. — Я не кончил! Я вам предлагаю деньги.

— Я не понимаю, как можно говорить гак? — обиженно, но уже спокойно спросил Верзилин. — Все видели, что я сильнее Мальты, и вдруг проигрываю. Никто в это не поверит.

— Поверят!

— Это позорно для меня.

Вогау поморщился. Выпил подряд две рюмки. Выплюнув на скатерть зелёную косточку от лимона, задыхаясь, заторопился с объяснением:

— Мы сделаем это так, что он положит вас за ковром. Для спортсмена будет ясно, что это не по правилам.

— Нет.

— Хорошо! — крикнул Вогау. — Есть способы, которые никак не бросят тень на вас. Допустим, вы поскользнётесь, и этим воспользуется Мальта… Публика будет на вашей стороне, хотя вы и проиграете.

Верзилин отрицательно покачал головой.

Бледнея, Вогау крикнул:

— Деньги! Я вам плачу деньги!

Верзилин вновь медленно покачал головой.

— Мне не нужны деньги. После победы над Мальтой я обеспечен.

— Когда вас выгонят из чемпионата — запоёте по–другому.

— Я уеду в провинцию. Там всегда найду ангажемент.

— Отказываетесь от моего предложения?

— Я сказал, Франц Карлович, что не могу ему проиграть, потому что это не делает мне чести.

— Можно поскользнуться, споткнуться о ковёр… Да мало ли предлогов!

— Не могу.

Вскочив, оттолкнув стул, Вогау прохрипел в лицо Верзилину:

— Вы пожалеете, — и, не ожидая ответа, выбежал из ресторана.

Верзилин пожал плечами, усмехнулся. После раздумья вздохнул: «Ишь, раскипелся, как медный самовар». Подумал, уж не согласиться ли, а то, чего доброго, испортит этот немец ему карьеру. Но проигрывать не хотелось, он только что вкусил славы. Да и зачем проигрывать, когда этого можно не делать? Глупо.

На улице было ещё светло, хотя уже зажглись фонари. В лиловом свете поблёскивал кораблик на шпиле Адмиралтейства. По Невскому катили авто, коляски; звенел трамвай; перед Казанским собором толпился народ; видимо, кончилась служба. В бакалейной витрине, рядом с портретом Мальты, был выставлен его портрет. Это что–нибудь да значило…

Две девушки в коричневых платьях и белых пелеринках обогнали его, заглянув в лицо, почему–то прыснули со смеху. Стайка серых гимназистов следовала по пятам. Какой–то господин вежливо поклонился — Верзилин с достоинством приподнял касторовую жёсткую шляпу с узенькими полями. Размахивая тросточкой, шагал дальше.

Был он крупен и внушителен. Даже те, кто не знал его, оборачивались ему вслед.

На углу Вознесенского и Садовой попался знакомый жокей, сказал, коверкая слова:

— О, руссиш силач… Чемпион, — и ткнул тонким пальцем в живот Верзилина.

Похлопав его по плечу, улыбаясь, Верзилин пошёл дальше.

Измайловский сад, неуклюжее здание цирка.

— Добрый вечер, добрый вечер, — говорил он всем с улыбкой, приподнимая шляпу.

Пахло конюшней. За дощатой, со щелями, стеной ржали лошади.

В узком проходе он столкнулся с Вогау. Барон спросил глухо:

— Не передумали?

— Франц Карлович… — начал было Верзилин, но тот перебил его:

— Срок — завтрашнее утро.

И ушёл — стремительный, красивый, совсем мальчишка.

Арена была огорожена решёткой с загнутыми внутрь острыми концами. Четыре льва сидели на тяжёлых тумбах; пятый лежал отдельно от них, свесив голову, равнодушно следя за медленно кружащейся перед ним Ниной Джимухадзе. Она была в белом трико, красной куртке, расшитой золотом; в одной руке держала арапник, в другой — кусок мяса. Лев лениво приоткрывал пасть, когда она проводила мясом по его морде.

Отец её, чёрный, обросший волосами, толстый Георгий Джимухадзе прижался лбом к прутьям решётки, держа за спиной увесистый полицейский «Смит — Вессон».

Началось самое страшное: девушка опустилась на колени, выпустила из рук мясо и хлыст, вцепилась пальцами в челюсти льва; он поматывал мордой, недовольно ворчал. У Верзилина остановилось сердце. А девушка упорно разжимала челюсти животного! Это было страшно. Пасть раскрылась, оскалилась, — девушка резко сунула туда свою голову. Хрупкая шея, длинная узкая спина беспомощны; «Смит — Вессон» в руках отца бесполезен. Секунды казались бесконечностью.

Девушка неожиданно быстро выдернула голову, вскочила, стала раскланиваться, поправляя причёску, боязливо оглядываясь на