Виктор Санеев - Четвёртая вершина Страница 21

Естественно, что после рекорда Оливейры корреспонденты ряда советских и зарубежных газет обратились ко мне с просьбой прокомментировать прыжок бразильского спортсмена и перспективы борьбы на Олимпийских играх. Я ответил, что достижение Жоао Карлоса де Оливейры, несомненно, выдающееся событие в мире спорта, и в то же время сказал, что условия Мехико все-таки отличаются от условий равнинных стадионов, где состоится большинство международных соревнований. Сказал также, что ожидаю в Монреале борьбу на уровне 17,50 — 17,60 и постараюсь быть готовым к дуэли с Оливейрой. В том же интервью я высказал пожелание о встрече сильнейших прыгунов мира в Мехико, где мы сообща могли бы попробовать улучшить мировой рекорд. В заключение сказал, что был бы рад встрече с моим преемником на посту рекордсмена мира.

По правде говоря, я не рассчитывал на личное знакомство с Жоао до Олимпийских игр в Монреале, зная, что представители южноамериканского спорта, за исключением кубинцев и мексиканцев, бывают редкими гостями на стадионах Старого Света. Но, к моему удивлению, такая возможность мне представилась довольно скоро — зимой 1976 года на очередном чемпионате Европы по легкой атлетике в закрытых помещениях. Эта интересная встреча была подробно описана в журнале «Легкая атлетика» Витольдом Анатольевичем Креером:

«21 февраля 1976 года в мюнхенском «Олимпиахалле» оказалось четыре рекордсмена мира в тройном прыжке: трое на трибунах, четвертый в секторе. Те, что на трибунах, не спускали глаз с Виктора Санеева, даже когда он сидел или ходил между попытками. А Санеев изредка бросал взгляд на трибуны, где в одиннадцатом ряду сидел Жоао Карлос Оливейра, в десятом — герой Римской и Токийской олимпиад Юзеф Шмидт, в пятнадцатом — Нельсон Пруденсио.

Сейчас Шмидт — зритель. Отгороженный от прыгунов рядами кресел, он смотрит на сектор, только когда прыгает Санеев, часто обращается к своему коллеге Ришарду Мальхерчику, тоже прыгуну тройным (16,53 в 1961 г.). Создается впечатление, что Шмидту все заранее известно и поэтому довольно скучно. Прошло пятнадцать лет после его рекорда 17,03 и пять лет после прощального прыжка в 37 лет на 16,25. Седой, ничуть не прибавивший к своему «боевому» весу, Шмидт еще только хочет стать тренером и пока весь в воспоминаниях и скептических сравнениях: «Если бы тартан, спецобувь и не мое предубеждение против штанги... Тартан прибавляет 20 — 30 см, обувь — еще 5 — 10 см, а сила не дает сгибаться ногам. И хоть я знал, что надо быть сильнее, мне хотелось доказать, что можно далеко прыгать и без штанги».

А в секторе спокойно и уверенно господствует Санеев: 16,86; 16,94; 17,05; 17,10.

Оливейра невозмутимо записывает все его попытки и лишь однажды отрывается, чтобы показать тренеру, как далеки у Санеева «скачок» и «шаг». И даже 17,10 Санеева не изменяют выражения его лица — спокойного, серьезного, оценивающего. Парадный вид его светло-серого пиджака и белого свитера не вяжется с расклешенными джинсами. Коротко подстриженные волосы на изящной голове, широченные плечи, блестящий лак черного лица. Не такой уж высокий Карлос Оливейра — всего 186 см. К нему часто подходят с блокнотами, программками, и всем (всем!) Оливейра раздает автографы и каждому (каждому!) в ответ на «спасибо» говорит «спасибо». Глядишь на него и думаешь: за партой сидит ученик Оливейра, прилежно записывающий за учителем, что задано на завтра. Только это видимость, на самом деле всем остальным надо ломать голову, как прибавить только 1 см к тому, чего достиг Оливейра,— 17,89.

Рядом с ним его тренер Педро Толедо: черная бородка, пронзительные, все понимающие глаза, в руках несмолкающая кинокамера. Только и успевает менять катушки. Толедо словно выполняет приказ: «Пленок не жалеть». А позже он скажет: «У нас говорят, что мне повезло с Оливейрой, и не больше». А в моей памяти мелькают кадры кинохроники: Оливейра в родном Сан-Пауло! Запруженные народом улицы, эскорт мотоциклистов, в открытой машине с поднятыми руками Карлос Оливейра и Педро Толедо.

На трибунах «Олимпиахалле» еще 28 бразильцев, которые уехали от изнурительного лета в Дортмунд, чтобы готовиться к Монреалю. Среди них Нельсон Пруденсио. Он готовится к третьей олимпиаде — на двух у него «серебро» и «бронза».

Соревнования закончились... Победил Санеев. Нас знакомят с Оливейрой и Толедо. С ходу спрашиваем Оливейру: «Понравились ли прыжки Санеева?» «Да, — отвечает Оливейра, — только разбегаюсь я быстрее. А надо еще лучше... Вот когда пробегу 100 м за 10,2, смогу считать себя быстрым. На кинограммах Санеев другой — такой мощный и прыжки высоченные. Еще я не знаю, как помогать руками отталкиванию, а Санеев знает. Санеев — прима! Я многому хочу у него учиться. И я люблю его, как старшего брата».

— А разве младший брат не хочет победить старшего? — смеемся мы. Жоао Карлос хохочет. Вот здесь наконец проглядывает настоящий Оливейра, которому надоело представляться примерным учеником. Он долго не может успокоиться и все повторяет: «Младший... старший брат».

А пока разговор, полный взаимных поклонов и приветствий, петляет. Часто задаем вопросы Оливейре, но так же часто на них успевает ответить Педро Толедо. Наконец настает время главного вопроса: «Сколько надо прыгать в Монреале, чтобы победить?» Еще раньше я процитировал Санеева в нашем журнале: «Достаточно 17,50, и я готов к борьбе». Оливейра после рекордного прыжка сказал, что улучшит этот рекорд в Монреале, рассчитывая на олимпийское золото.

В разговор вступает Педро Толедо: «В Монреале 17 м одолеют два бразильца, два русских, два американца, один африканец и еще один европеец. Всего восемь!» В разговор вступил я: «За 17 метров прыгнут только пятеро. Если их будет восемь, то Педро Толедо получит от меня восемь бутылок шампанского. Если я окажусь прав, в 1977 году Оливейра приедет в Москву на Мемориал братьев Знаменских».

Мы согласны, — пожимают мне руку Толедо и Оливейра. Идем дальше: «Где сильнее Оливейра — в длине или в тройном?»

— Больше люблю тройной, задумчиво сказал Оливейра. — Три года назад, когда осваивал тройной, болела спина, но все равно не бросил. И тренер не дал этого сделать — половина из семнадцати восьмидесяти девяти принадлежит Педро Толедо. И уточняет: — Даже больше — восемь сорок пять. И я бы хотел так прыгнуть в длину. Но в Монреале буду выступать только в тройном...

— Сила Оливейры, — это уже Толедо, — возрастает пропорционально числу зрителей. В Рио-де-Жанейро было десять тысяч и в итоге — шестнадцать семьдесят четыре и восемь двадцать. В Мехико сорок тысяч и... семнадцать восемьдесят девять. В Монреале будет 100 тысяч и...

Здесь начинается долгий перевод с португальского на немецкий, с немецкого на сербохорватский и лишь затем на русский, чтобы услышать непереводимое выражение, оставленное нам Джеком Лондоном, вмещающее в себя и волю, и концентрацию, и «багровую ярость». Получается что-то близкое нашему «разбудить в себе зверя». Вот что-то похожее вселяется в Оливейру, когда уйма народу и Карлос хочет победить на виду у всех, так объясняет его тренер. И лишь раза три за весь вечер удается вставить словечко Оливейре.

В конце ужина Педро Толедо нам преподнес сюрприз. Нашелся проектор, и вот на гостиничной стене к планке несется Оливейра. Как бы мимоходом проскочив «скачок» и «шаг», Карлос вытягивается в струнку в «прыжке». Вот он на коленях, целует землю, потом завороженно смотрит на табло, выталкивающее из себя по одной цифре 17,89. Прокручиваем еще раз, два, три, пять, десять этот прыжок туда и обратно... Теперь отвечать нам: «Как вам нравятся прыжки Оливейры?»

На кинограммах трудно различить прыжки на шестнадцать и семнадцать метров. Но импонируют разбег и прыжок Оливейры, составляющие единое целое. А это и есть современное понимание техники тройного прыжка... Раскладка шесть двадцать плюс пять двадцать плюс шесть сорок девять могла бы быть и иной... Разбег у Оливейры, без сомнения, создает впечатление, что планка магнитом притягивает Карлоса, а отталкивания добавляют прыжку скорость...

Уже полночь... Прощаемся.

Осталось впечатление, что у Оливейры пока нет авторитетов, а у Толедо есть только 17,89 как пример для подражания. И еще. Пока все у Оливейры идет вверх и вверх. Что же, знакомство состоялось. Остается дожить до Олимпиады, ничего не растерять. А там будут три попытки. А затем еще три попытки в финале...»

Ситуация, которая складывалась в олимпийском году, во многом напоминала год Мюнхенских игр. Так же как и четыре года назад, я ходил в экс-рекордсменах. Но если тогда, в семьдесят первом, кубинец Педро Перес Дуэньяс превысил мой рекорд только на сантиметр, то сейчас я «отставал» от мирового рекорда Ж. Оливейры почти на полметра! В Мехико я выступал с Колей Дудкиным и Сашей Золотаревым, в Мюнхене — с Мишей Барибаном и Геннадием Бессоновым, а в Монреале у меня был новый напарник — чемпион страны Валентин Шевченко. Так же как и в 1972 году, мне не удалось довести до конца свое выступление на первенстве страны в Киеве. После первого же прыжка в квалификационном соревновании заболела стопа, и я решил не рисковать. Не могу сказать, что это улучшило мое настроение, но в глубине души утешал себя тем, что если подобные неурядицы не помешали мне победить в Мюнхене, то почему бы не выиграть при такой ситуации и в Монреале...