Александр Нилин - Видеозапись Страница 26

Поэтому, Скайдрите, предупреждаю вас заранее – я буду предельно субъективен, я буду строить предположения, я буду спорить о вас с самим собой и не стану добиваться обязательного и документального сходства. Я сдвигаю со стола ваши фотографии – извините мне, Скайдрите, и эту вольность. Фотографии путают меня разноплановостью жанров. Я их во множестве рассматривал: вот вы демонстрируете детям бросок по кольцу, и вы с книгами, и цветами, и опять с мячом, с мячом, с мячом, и мяч все проскальзывает в кольцо, в кольцо, в кольцо. Нет, ничего мне не помогают понять снимки, они только разбивают вашу жизнь на выразительные квадраты. А что же случится на промежуточных «чистых полях», куда врываются неподдающиеся лабораторной обработке цвета, контрасты и светотени, перепутанные линии и прерывистое дыхание?

Вы опять молчите, Скайдрите?

Вы рассердились на меня? Интересно, как выразится он – ваш гневный всплеск, – если под рукой не окажется мяча. Я привык с трибун видеть: что-то на площадке не по вашему (резкость соперниц, например, – с вами часто бывают жестоки в игре, хотят обезопасить всеми правдами и неправдами, так уж вы здорово играете, вот она и оборотная сторона высокого класса), вы сразу – мячом об пол изо всех сил, гасите ударом темперамент гнева. Однако – и только. А неудовлетворенность судейством – полугримаса иронии (без слов). Я мог написать: полуулыбка, но подумал о том, что не видел как-то толком вашей улыбки, мне все время казалось – это эскиз, намек на улыбку, имитация расположения…

Сейчас вспоминаю ваши слова – мотивировку отказа от беседы. Вы сказали (дословно не помню, но примерно), что в баскетбольном сезоне – каникулы и поскольку в данный момент вы не играете и специально к играм не готовитесь, то и говорить не о чем. Тогда я посчитал подобную мотивировку нелепой. При чем тут баскетбол? (Что, у нас, кроме баскетбола, темы не найдется: вы же в институте учитесь– в Политехническом, языки знаете, читаете?) Теперь же припоминаю (сопоставляю) и думаю иначе. В Москве на Спартакиаде, в паузе между играми, вы стоите недалеко от площадки и оживленно беседуете и даже (или мне показалось издалека?) улыбаетесь. И в Риге, на гандбольном турнире (все шесть дней), где вы не участник, а зритель, – полная отрешенность, прохладное одиночество в разгоряченной зрелищем аудитории и лишь время от времени полуоборот идеального профиля в сторону элегантного и тоже весьма сдержанного спутника. Вы скучаете в мире без баскетбола – я нрав? Если прав, поговорим о баскетболе. Что я знаю о вашей баскетбольной биографии, Скайдрите?

В пятнадцатилетнем возрасте Скайдрите Смилдзиня познакомилась на уроках физкультуры в сельской школе с правилами баскетбола. Не вдаваясь в нюансы, сразу к сенсации – через год она играет в сборной республики и включена в состав сборной СССР.

Излишни восклицания: богатые данные, талант, везение (что заметили быстро, открыли). Понятно – талант: раз все вступительные стадии пройдены меньше чем за год, и остальное понятно. И, вероятно, сюжет карьеры Смилдзини не слишком интересен. Нет в ее спортивной судьбе драматизма (заметного со стороны, во всяком случае, – слышал я: был у нее момент какого-то душевного разлада, когда хотела бросить играть, но слышал не от Скайдрите и так ли это – не знаю, не могу ручаться, видимых причин для разочарования не представляю).

Призванная в сборную, она оказалась не просто одаренной девочкой (из которой неизвестно еще что выйдет) и не просто нужной краской в насыщенной (иногда перенасыщенной) гамме команды. Выступая в первом для себя Европейском чемпионате, Скайдрите отличилась в сложной встрече с Болгарией. Накануне она не очень нашла свой ритм в игре и поплакала (не без того), но не от растерянности, от ярости на себя скорее, она ждала от себя большего. Следующая игра показала Смалдзиню во весь рост (я акцентирую не только на ста восьмидесяти семи сантиметрах ее роста) – силу в движении, ориентацию в динамике обстоятельств. Опытный Бутаутас (тогдашний тренер) был отчасти удивлен: девочка сделала игру и вышла в лидеры сборной (опять же минуя стаж неопытности).

Как она играет? Попробуем взять кинематографический масштаб. Планы: общий, средний, крупный. Рослый центровой обычно эффектней на крупном плане – в игре под щитом. Труженик, мастер черновой работы, для неискушенного зрителя нередко теряется на общем. Нормальный классный игрок – отчетливее на среднем. Нерв и эффект действий Смилдзини понятней в энергичной непрерывности игрового монтажа (без злоупотребления продолжительностью отдельных планов). Скайдрите – выдающийся игрок универсального склада, готовый поразить кольцо с любых дистанций, неумолимо цепкий в защите, неудержимо резкий в атаке, доброжелательный к возможностям партнеров и, одновременно, бесхитростно трудолюбивый в утомительной борьбе на площадке. Мой коллега пробовал интервьюировать Скайдрите немедленно после игры и получил отказ, столь же твердый, как я в Риге. («Я устала». – «Но, помилуйте, вопросы легкие, элементарные…» – «Я устала». – «Да, что вы, тут пустяки ответить…» – «Я устала».) Она покидает площадку чуть сутулясь, опустив тяжелые от натруженности руки (красивые, ухоженные руки, но думаешь не о пилочке для ногтей, а о крестьянках Курземе, откуда Скайдрите родом).

Большой спортсмен у всех на виду, всем ветрам открыт. Он редко один – он страдает порой, испытывая жажду временного одиночества – нервного тайм-аута. Этот момент трудно понимаем людьми, прямо не связанными с участием в большом спорте. Спортсмен выходит из таймов игры постепенно, он смыл душем возбуждение, переоделся и ушел со стадиона, а эхо игровых перипетий запуталось в нервных волокнах и не отпускает. Потом все затихает в нем, и наступает равнодушие, внезапное, как обморок, и привычные ценности окружающей жизни для него на время исчезают. Они будут затем возвращаться к нему обновленными, проникая в него через звучание очень личных и неслышимых для других мотивов. Он, не исключено, будет казаться кое-кому апатичным, ординарным, заурядным, вынутым из яркой экспрессии спорта, утерявшим черты победителя. И чтобы не разводить разочарованно руками, лучше оставлять его в такие дни одного или с теми людьми, чье общество он выбирает сам.

Мне показалось, Скайдрите, мы (мой коллега и я) стучались в ваше откровение в такие вот дни, когда что-то подобное происходило с вами. Ваш бескомпромиссный труд в игре и на тренировках требует, несомненно, дней ненарушаемого одиночества. Вы молоды – и, решив многое и значительное в спорте, возможно, с тревогами, свойственными юности, задумываетесь над вроде бы простейшими житейскими проблемами…

Чем-то я, очевидно, усложняю вас, Скайдрите, в чем-то, наверное, упрощаю. Но я предупреждал – буду предельно субъективен. И симметрии (несмотря на правильность черт вашего лица) не добился. И равновесия полутонов (несмотря на всю вашу сдержанность) не установил.

Щедрость информации о ваших спортивных заслугах, Скайдрите, несколько сковывала мою инициативу и вынуждала очертить ваш портрет разметкой баскетбольной площадки.

С другой стороны – поиск изображения толкает меня, встретившегося с такой скупой на автобиографическую информацию натурой, не ограничивать строго рамки портрета, а сентиментально расширять их, долго вглядываясь на прощание в созревание спокойного цвета старых и новых кварталов Риги, провожая электрички, скользящие в сторону серебристого полусна залива, где на белых песках пляжей Булдури, Дзинтари, Майори так выгодно оттеняется ровный загар.

Помните? Один пз скульпторов эпохи Возрождения воскликнул, обращаясь к своей работе: «Почему ты молчишь?»

У меня задача проще: портрет не заговорит. Но, если он вам не понравится, вы, надеюсь, что-нибудь скажете? И я буду считать – разговор состоялся.

Нескромность и нелепость двух последних абзацев – очевидна.

С каким удовольствием вычеркнул бы я их сейчас и заменил другими, не представь я эту «вклейку» документом.

Можно искать объяснение и в элементарном неумении, простительном для сравнительно неопытного журналиста, «выйти на коду» – завершить тему на специально сохраненной, а еще лучше, накопленной в ходе повествования энергии.

Но за неуклюжей надуманностью последних строк я читаю сейчас занимающую меня мысль, что жанру, очень возможно, вовсе и не противоречит объяснение с натурой, когда оно сможет стать объяснением и натуры, и самого себя: достоверность рассматриваемого, по-моему, больше, если и сам пишущий в нем заявлен как характер.

Заказанные редакцией очерки пишутся к назначенному сроку – и в назначенный срок должны выйти журналы. Координируется ли это, однако, с течением информационно перенасыщенной спортивной жизни? Я говорю про саму непрерывность течения, а не только про событийный ее ряд.

Жизнь спортсмена – короткую по общепринятым временным меркам и становящуюся все короче и короче – удобнее, тем не менее, и, главное, вернее изобразить романом. Пусть тоже коротким. Дело не в размерах, а в самом характере жанра.