Правда о «Зените» - Рабинер Игорь Яковлевич Страница 26

— Нет, тогда начальником команды был Владимир Корнев. Какая, впрочем, разница? Был Садырин, был Юдкович — вот это гиганты, их хочешь не хочешь, а запомнишь. А начальники ценились по пайкам: какая колбаска, какая икорка, какие шапки привезли в этом году.

Один из главных конфликтов внутри команды, ставших детонатором взрыва, не включал в себя ни тренеров, ни игроков. Его фигурантами стали начальник команды Матросов и новый администратор Шейнин. Обоих в «Зените» 84-го не значилось. Но если Матросов с тех пор исчез с футбольного горизонта, то Шейнин и поныне — директор футбольной школы «Зенит». А также добрый приятель многих футболистов даже сегодняшнего поколения — Аршавина, Кержакова и других. На день рождения игроки приходят к нему, контактному человеку с большими связями в Питере, с большой охотой.

Представительный седовласый Шейнин, с которым мы встретились в его кабинете в СДЮШОР «Зенит», рассказывает:

— В конце 86-го года я был администратором школы «Зенит». Там же и тренировал. Однажды приходит в больницу ЛОМО, где мне делали операцию на ноге, Садырин и говорит: «Хочу пригласить тебя на должность администратора команды». Я был против, потому что на место великого Матвея Соломоновича идти не мог. Но Пал Федорыч сказал: «От тебя уже все равно ничего не зависит, он в любом случае увольняется». Видимо, кому-то Юдкович поперек горла стоял.

У меня все равно были сомнения. Но, когда выписался из больницы, вызвал к себе Станислав Львов, председатель профкома ЛОМО, и говорит: «Мы тебя готовили к тому, чтобы ты со временем мог принять дела у Юдковича». А тот к тому времени действительно уже уволился. И я согласился.

С Садыриным у меня все было бы нормально, если бы не Матросов. Человек из профсоюзов, к футболу никакого отношения не имел, ничего собой не представлял. Зато интриган редкий. Отношения у нас с самого начала не сложились. Он приходил к Садырину и говорил: «Евгений Наумович хочет тебя с работы снять». А тот верил всему. Через много лет мы с ним встретились, и он сказал: «Жень, а я теперь не верю тому, что мне говорят. Уже проверяю». Я ответил: «О, Пал Федорыч, вы на правильном пути!»

Но тогда было по-другому. Подхожу к Садырину — он со мной разговаривать не хочет. В конце концов бурчит: «Матросов мне сказал, что ты хочешь меня с работы уволить». Отвечаю: «Пал Федорыч, вы мне сделали в жизни что-то плохое?» — «Нет». — «Я претендую на место старшего тренера?» — «Нет». — «Вы считаете, что у администратора, который работает в команде полгода, есть сила, чтобы снять с работы человека, который сделал "Зенит" чемпионом СССР?» — «Нет». — «Тогда объясните мне, какой для меня смысл и какая выгода, чтобы вас с работы сняли! Хоть одну причину назовите!» Садырин задумчиво: «Да, действительно что-то не складывается». Вызывает Матросова: «Слышь, ты, урод, еще раз услышу от тебя слово против Жени…» При следующей встрече приветливо машет. А как Матросов начнет на мозги капать — опять не разговаривает.

Самая большая стычка с Матросовым у меня произошла после того, как в Ленинграде выиграли, кажется, у «Жальгириса». Перед тем матчем его должны были выгонять. И тут — победа. Настроение у всех отличное. Матросов подходит ко мне с явным облегчением и вальяжным тоном говорит: «Сколько человек у нас едет в Минск?» — «35». — «Значит, запиши. Вместо доктора поедет лектор». Был такой партийный человек, лекции команде читал. Может, мужик и неплохой, но это футбол, и не должно его с командой на матчах быть! Сейчас его уже не посадишь на скамейку, а тогда всякое бывало.

Мне бы промолчать. А я говорю: «Мы едем в футбол играть, а не лекции слушать». И тут Матросов взорвался: «Так. С завтрашнего дня ты в МОЕЙ команде не работаешь». В моей, понимаете! Это было в южном дворе стадиона имени Кирова. А кто-то из игроков, с которыми у меня были хорошие отношения, этот диалог услышал. Прихожу на следующий день уже во время тренировки. После ее окончания подходит вся команда — от капитана Бирюкова до молодого Саленко. «У нас к тебе вопрос, Наумыч. Матросов на самом деле сказал, что ты в ЕГО команде больше не работаешь?» — «Какое вам дело?» — «Мы разберемся, какое. Было или нет?» — «Ну, в принципе, было». Они — сразу к Пал Федорычу. А он это так воспринял, что они не сами пришли, а я их направил. Я же, наоборот, говорил им: «Не ходите никуда». Бесполезно: у них внутри все кипело.

А Садырину вообще не до того было. У него тогда Галя, его первая жена (она вскоре умерла от рака. — Прим. И. Р.) тяжело болела, он торопился, чтобы поехать лекарства ей покупать. А тут пришлось остаться и выслушать, хотя мыслями он был далеко. В ярости идет ко мне: «Опять снять меня хочешь?!» Потом разобрались, что к чему.

Та ситуация, как я потом узнал, стала одним из поводов для написания письма. Конечно, это был один из многих моментов, не более. У ребят было немало своих претензий. Каких — точно не знаю, старался с ними на эти темы не говорить. Я считаю, что никакого участия в отставке Пал Федорыча не принимал. От меня, во всяком случае, ничего не шло. Какой мне был смысл?

А письмо написал Коля Воробьев, который сейчас в «Зените» работает. Изложил все причины, почему команда не хочет работать с Садыриным, и ребята расписались.

Шейнин оказался единственным, кто вслух назвал имя автора письма. С кем бы из участников тех событий я ни говорил — никто «не помнил». А может, действительно не помнили. В конце концов, разве так важно, кто составлял текст, если подписала его вся команда?

А еще ценность рассказа бывшего администратора «Зенита» заключается в небольшой ремарке о том, чем была занята в то время голова Садырина. Уходом за тяжело больной женой.

Очень часто мы, репортеры, делаем выводы о каких-то футбольных и околофутбольных поступках людей, не имея ни малейшего представления о том, что происходит в их личной жизни. И, наверное, это правильно, поскольку, во-первых, далеко не каждый выставит их напоказ, а во-вторых, задача журналистов солидных изданий — беспристрастно оценивать то, что происходит на поле, а не за дверями квартир.

Но порой именно знание того, что происходит в частной жизни человека, способно дать нам понимание каких-то событий и в жизни профессиональной. Очевидно, что нервы у Садырина тогда были на пределе, и ему даже не требовалось особого повода для взрыва.

Садырин — мужественный человек, он никогда не любил никому плакаться в жилетку. Тот же смертельный для себя сезон 2001 года он доработал почти до конца, ни разу не обмолвившись на публике о своей болезни (о которой, впрочем, так все были в курсе). Уверен, что о недуге его первой жены знали считанные люди. Но когда человек, тем более такой ярко выраженный экстраверт, как Павел Федорович, держит подобное горе внутри себя, на его нервы это действует самым го губным образом. И рикошетом бьет по команде.

Завеса тайны, которой был покрыт процесс создания того письма, несколько приподнимается благодаря Мельникову, уж завершившему к тому моменту карьеру игрока:

— Удивительно: прошло столько времени, а все ребята по-прежнему молчат. Я уже не играл в «Зените», и мы только по слухам можем догадаться, кто какое участие принимал этом процессе. Помню, трансляцию того заседания спорткомитета смотрел по телевизору — выступали Садырин, футболисты. А потом это письмо зачитывалось. Написано оно было на имя Попова, председателя спорткомитета Ленинграда. Говорилось в нем о том, что команда под руководства Садырина играть не будет. С тех пор прошло больше 20 лет но как только разговор заходит на эту тему, все ребята умолкают. И Воробьев, и Бирюков, и Желудков, и Дмитриев — а уж Серега-то любит поболтать.

Дмитриев:

— Кто писал — не помню. Помню только, что все шло сверху, от спорткомитета. Я тогда вообще травму мениска получили уезжал в Москву на операцию. Но мне там сказали какой-то бред — что у них в больнице проветривание и приезжать нужно в августе. Вернулся в Питер — а там как раз шла вся эта заваруха. Пришли ко мне, сказали, что уже вся команда подписала. Я и подмахнул. А через два дня приехал домой к Садырину и извинился. Посидели у него, попили чай. Он сказал, что все понимает и претензий не имеет. И потом я пошел к нему в ЦСКА…