Лев Филатов - Форварды Страница 27

Тбилисское «Динамо» оставалось островком футбольной игры, подобием заповедника, и к нему с надеждой обращались взоры. А в этой команде, ну совсем как сошедший со страниц Красной книги, возвышался человек, всем на удивление верный идеалам футбола, не желавший считаться с тем, что творится вокруг, игравший как ему подсказывало сердце. Голоса журналистов и были ему наградой за прекрасное чудачество. Тот референдум выбрал игрока и выбрал футбол, угодный людям.

Кипиани начал левым крайним нападения, находясь под влиянием своего предшественника Михаила Месхи, обожаемого тбилисским стадионом. Нелегко ему было выдерживать невольный конкурс.

Но вскоре футболу были предложены новые пьесы. Голландец Круифф со своей внешне вольной, но внутренне обоснованной и строгой игрой возбудил у многих желание ему следовать. Только оказалось, что его «монолог» мало кому по плечу. Передвижение по всему полю лишь наружная примета, суть была в удивительном понимании игроком всего происходящего и умении сделать все, что необходимо. Я видел Круиффа в нескольких матчах чемпионата мира 1974 года в ФРГ когда он был уже знаменит. На первый взгляд он вел себя как ему было угодно – появлялся то в обороне, то в середине, то на передовой. И даже возникал вопрос: «А каково партнерам, не путает ли он их?» Вопрос быстро уходил за ненадобностью. Круифф настолько верно чувствовал командные задачи, что всегда оказывался там, где нужно, и партнерам не было нужды вертеть головой, чтобы его отыскать. Он был замешан во всех стоящих эпизодах, одни предвосхищал, другие создавал. Футбол был для него игрой мысли, а быстрота ног и покорность мяча его словно бы и не заботили, да и мы, зрители, разве что уходя с матча, вдруг вспоминали, как он легко движется, как безукоризненно, невидимо техничен.

Кипиани оказался из тех немногих не только в нашем, а и в мировом футболе, кто сумел предложить собственный вариант «монолога». Точные повторы в таких случаях не то чтобы невозможны – они сковывают, оборачиваются школярством, а то и карикатурой. Игрок широкого профиля – назовем это так – был вытребован, вызван на поле вновь открытыми возможностями футбола, стал приметой команд высокого класса. Кипиани не подражал, он самостоятельно пришел к мысли, что способен осовременить, обогатить, двинуть вперед игру своего клуба.

Его исходной позицией стала середина поля. А можно сказать, что и все поле. Голы, им забитые, не оставляют сомнений в том, какой он был форвард. Его репутация ведущего игру диспетчера могла поспорить с репутацией форварда. А как он сновал возле своих ворот, если команде приходилось туго! Когда речь идет об игроке подобного образа действий, едва ли возможно выделять те или иные его качества. И все же, когда я мысленно представляю себе играющего Кипиани, то вижу, как он делает длинную передачу.

Длинная передача – это повеление игре перемениться, перестроиться, приказ разума. Дело зашло в тупик на левой стороне, мяч безысходно крутится, буксует в толчее, и тут кто-то решительно посылает его на правую сторону, – оказывается, там есть кому его подхватить, и атака из бестолковой и тесной вмиг превращается в свободную и опасную. Это всегда красиво и умно. Но такая передача не всем доступна не только по техническим причинам – она требует смелости, футболист должен презреть возможность ошибки, которую ему потом припомнят. Ошибался ли он? Конечно, но об этом не вспоминается. Уверен, что его партнеры, Рамаз Шенгелия, Владимир Гуцаев, Виталий Дараселия, помимо длинных передач Кипиани игры себе не мыслили – к хорошему ведь быстро привыкаешь! Так был создан рисунок, которому повиновалось тбилисское «Динамо», рисунок, позволивший команде несколько лет подряд славиться на европейской арене. Мне кажется, что в искусстве длинных передач Кипиани не имел себе равных не только в нашем футболе.

Играл ли Кипиани в сборной страны? Заглянув в справочник, мы обязаны ответить положительно. Если же довериться ощущению, тянет сказать, что не играл. Его появления в сборной были отрывочными, разрозненными, тренеры включали его в состав, словно идя на уступку. Он не был там основным, постоянным игроком, как Блохин, Чивадзе, Дасаев, Демьяненко, а в прошлом Шестернев, Воронин, Хурцилава, Иванов, Нетто, Яшин. Во времена Кипиани сборную формировали исходя из срочной, турнирной злобы дня, а не из интересов игры. Этот подход был практичным, до поры до времени гарантировал сносные результаты – не зря наша сборная приобрела репутацию крайне редко проигрывающей. Однако игровой аскетизм рано или поздно себя разоблачал и, как правило, в самые кульминационные моменты не позволял сборной ни подняться высоко, ни зарекомендовать себя играющей оригинально, как это удалось, например, французской команде на чемпионате мира в Испании.

В прежние годы, если у тренера сильной, классной команды спросишь: «А почему у вас играет такой-то? Он же хуже остальных!» – обычно следовал ответ: «Да, но должен же кто-то бегать…» Сейчас картина обратная. Глядя на ловкого искусника, так и подмывает справиться: «Как он к вам попал?» И тренер, если ему хватит мужества, обязан сознаться: «Что поделаешь, кто-то должен же играть…» А можно обойтись и совсем без искусников – их ведь обуревают непонятные, опасные фантазии, тогда как если всем вести себя «попроще», «построже» и отработать положенное, то ничья уж точно будет в кармане.

Тбилисское «Динамо» крепло, поднималось и взорлило наконец, явив в своей судьбе самое прекрасное, что существует в футболе: единство игры и достижений. Этому взлету Кипиани отдал всего себя, пройдя весь путь от начала до конца. Его последний сезон стал и последним сезоном команды, круто, точно она была сбита на лету, спикировавшей в полосу кризиса.

Играя, Кипиани исподволь готовился стать тренером: приглядывался, записывал, размышлял, занимался самовоспитанием, учась хладнокровию, чтобы голова всегда оставалась ясной. Помня, как играл Кипиани, нетрудно представить, о какой команде он мечтает. Ему и поручили тбилисское «Динамо» в трудное время. Но это следующая страница, она открыта, озаглавлена и еще бела…

ОЛЕГ БЛОХИН

Было время, когда форварды вершили свои богатырские дела на стадионах в кольце зрителей, большей частью одних и тех же, завсегдатаев. Наблюдение велось с порядочного расстояния, издалека, и любимые герои выглядели уменьшенными, в какой-то мере условными фигурами.

Телевидение своими приближениями разрушило старую постоянную стадионную дистанцию, позволив нам взглянуть в лицо героям. Н они, эти герои, мало-помалу сделались людьми, живущими среди нас. Если когда-то наше привычное «нравится не нравится» относилось преимущественно к игровым доблестям, к мощи и меткости ударов, к обманным петлям финтов, к ловким, бесстрашным прыжкам, к телесным, физическим приметам, то теперь все чаще и настойчивее принимается в расчет вставленный в рамку телевизора портрет в точном смысле этого слова. Его ждут и ловят, в него всматриваются, строят предположения о нраве и характере форварда, чертах симпатичных, располагающих и чертах сомнительных, непривлекательных.

Много лет Олег Блохин в компании с артистами, комментаторами, поэтами, ведущими различных передач регулярно появлялся среди нас. И не только как форвард, посылающий мяч в ворота, но и как человек, о котором любой волен отозваться по своему разумению, произнести то самое «нравится не нравится».

Это тем более заманчиво и доступно, что Блохин, как и полагается мастеру футбола, не разыгрывал заученные роли, возникал на экране не в тщательно пригнанном костюме, не с безукоризненной прической и продуманной, всегда к месту и ко времени улыбкой, а целых полтора часа вместе с товарищами, взъерошенный, потный, с отметинами от падений на трусах и футболке, боролся изо всех сил, мчался стремглав, бил по круглому обманному мячу, открыто досадуя и возмущаясь, торжествуя в миг удачи, – словом, жил непредсказуемой, окаянной, рискованной футбольной игрой.

И мы частенько видели лицо Блохина в пылу борьбы, лицо человека, которому не до хорошей мины, если игра плоха, да еще не ведающего, в какое мгновение его решит выделить и показать телережиссер.

От самых разных людей, болельщиков и неболельщиков, мне приходилось выслушивать мнение о Блохине вовсе не футбольное. Одним импонировали его непосредственность, увлеченность, другие корили его за раздраженную, угловатую жестикуляцию, за нападки на партнеров и судей, видя в этом проявления неровности характера, а то и пробелы в воспитании, капризы звезды.

Лицо Блохина – простое, аскетичное, с напряженными желваками. Я рискнул бы выделить в его выражении заносчивость, обидчивость, нервность и вспыльчивость.

Попробуем же проследить, насколько связано наше впечатление от крупного телевизионного плана с футбольным дарованием Блохина.

«Качество всех качеств форварда – наибольшая результативность игры». Слова эти принадлежат самому уважаемому из наших тренеров – Борису Андреевичу Аркадьеву. Это не афоризм, брошенный на ходу, он из его учебника, обдуманный, выстраданный постулат.