Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста - Полосухин Порфирий Порфирьевич Страница 33

Подойдя к Ногинску, мы сообщили в Москву, что начинаем подъем на потолок. Вскоре воздушный шар уравновесился. Включив индивидуальный кислородный прибор, я отсоединил шланг стационарного питания, поправил лямки и, подтянувшись за стропы аэростата, сел на борт гондолы. Мои спутники - Фомин, Крикун и Рощин - спокойно и ободряюще смотрели на меня.

- Пошел! - сказал Саша.

Разжимаю руки и лечу вниз к плотным белым облакам. На мгновение привычно сжимается сердце. Чтобы посмотреть на приборы, подношу руки к лицу. Стоит это сделать, как начинается вращение. Без особого труда прекращаю его. Замечаю, что первая 1000 метров пройдена примерно за 10 секунд. Значит, моя скорость достигла 100 метров в секунду.

…Вспоминая этот затяжной прыжок, невольно думаю о некоторых человеческих странностях. В том, что я, камнем падая к земле, занимался наблюдениями, нет ничего особенного. Это мог бы сделать парашютист, обладающий и меньшим опытом. Наши отважные испытатели парашютов творят в воздухе настоящие чудеса. Но один мой знакомый, выполнив более сотни прыжков с самолетов и аэростатов, почему-то боялся «затяжки». Несколько раз пытался он задержать открытие парашюта хотя бы на 10 секунд, но в первый же момент падения выдергивал кольцо. Как-то он решил взять себя в руки и стал тщательно тренироваться в размеренном отсчитывании секунд на земле. Он целый день ходил и бормотал: «раз… два., три… четыре…» А в воздухе все пошло по-старому. Когда он прыгнул с аэростата, я, находясь в гондоле, услышал какое-то невнятное восклицание, означающее счет, и тотчас увидел открывающийся парашют.

- Ты же опять раскрыл раньше времени! - крикнул я, перегнувшись через борт гондолы.

- Он сам раскрылся! - виновато ответил неудачник, раскачиваясь под куполом и, очевидно, не замечая, что держит выдернутое вытяжное кольцо.

Продолжу, однако, рассказ о моем прыжке. На высоте 5500 метров я попал в длительный штопор. Только успел выйти из него, как меня снова начало крутить, и пришлось добиваться нормального падения. Ледяной ветер обжигал лицо. Меховые рукавицы не спасали рук от холода. Я протирал стекла приборов: они покрывались инеем. Нырнул в облака. Секундомер отсчитал 82 секунды, высотомер показывал 1600 метров. Я выдернул вытяжное кольцо. Парашют раскрылся со звуком пушечного выстрела. Ощутив очень сильный рывок, я поднял глаза и не увидел купола. Его скрывала серая облачная мгла.

Всякому, вероятно, знакомо сильное раскачивание на качелях, когда они подлетают вверх и вслед за этим какое-то мгновение падают. Примерно то же происходило со мною в облаках, пронизанных вихревыми потоками воздуха. Продолжая опускаться, я взлетал то в одну, то в другую сторону. Стропы поднимали меня и вдруг свободно провисали, а я проваливался. Так повторялось много раз. Захватывало дыхание. Самочувствие было не из приятных! Я препятствовал раскачиванию изо всех сил. Но оно заметно уменьшилось лишь после раскрытия запасного парашюта.

Наконец, облака поредели. Показалась земля. Я снял перчатки, подышал на озябшие руки, достал карту и стал ориентироваться. Подо мною был район Орехово-Зуева. Справа зеленел лес, слева тянулось ровное торфяное болото. Невдалеке раскинулась деревня. Подтянувшись на стропах, я коснулся земли, поглядел на часы и увидел, что покинул субстратостат ровно 5 минут назад. Вокруг был глухой лес. Повсюду виднелось множество грибов, Они словно специально вылезли поглядеть на мое приземление. Я собрал парашют и зашагал в деревню.

Вместе с ветром

Вскоре я перешел на службу в аэрологическую обсерваторию. Полеты на свободных аэростатах считались здесь одним из важных средств исследования атмосферы. Некоторые научные наблюдения наиболее удобно вести с аэростатов. В отличие от самолета аэростат спокойно плывет над землей вместе с воздушными массами, свойства которых изучают ученые. Благодаря своей неподвижности относительно окружающего воздуха аэростат не оказывает особого влияния на частицы облаков. Из его гондолы можно наблюдать изменения, происходящие с этими частицами.

Выполняя научные задания, вместе с нашими аэронавтами и учеными часто летал и я. Много было интересного в этих полетах. Однажды, пролетев более суток с Сергеем Зиновеевым и научным сотрудником Вадимом Решетовым, я выбирал место для посадки. С высоты 200 метров, мы увидели впереди какую-то дымку. Вокруг было ясно, и ее граница резко выделялась на горизонте. Вблизи дымка оказалась чем-то вроде морозного тумана. Аэростат вошел в него, и, - странное дело! - термометр, показывавший до этого 16 градусов мороза, резко упал до минус 40.

Я повел аэростат на посадку и, подойдя к земле, вскрыл разрывное устройство. Нам представилась удивительная картина. Из оболочки вышел весь газ, но она не ложилась на землю, а оставалась расправленной, словно подпиралась изнутри жестким каркасом - прорезиненная материя, замерзнув, потеряла эластичность. Сложить оболочку было невозможно. Нам пришлось ждать почти два дня, пока стало теплее и к материи возвратились ее обычные свойства.

В феврале 1941 года для выполнения очередного научного задания я вылетел при необычайно сильном ветре. За 2 часа 15 минут на небольшой высоте мой аэростат пролетел от Москвы до города Иваново. Скорость ветра в среднем составляла около 150 километров в час. Это сильнейший ураган. Подобные ветры обычно наблюдаются лишь в стратосфере.

У самой земли, конечно, было потише. Но все же, когда я вскрыл разрывное, оболочка, подобно парусу, неудержимо потащила опрокинувшуюся гондолу. Хорошо, что я опустился на заснеженное поле, по которому она легко скользила. При иных обстоятельствах ее неминуемо поломало бы. Аэростат волочило до самого леса. Лишь деревья задержали мое стремительное движение.

Выдающиеся полеты совершил в ту же зиму Фомин. Вместе с Георгием Голышевым он достиг высоты более 11000 метров.

Голышев был достойным товарищем Фомина в ответственных подъемах. Он уже давно зарекомендовал себя опытным, смелым и находчивым воздухоплавателем. Как-то, отправившись вместе с Неверновым в высотный полет, Голышев обнаружил, что аппендикс субстратостата случайно остался завязанным. Воздушный шар быстро выполнялся. Приближался момент, когда водороду потребуется свободный выход наружу. Что делать? Добраться до аппендикса - невозможно. Прекратить подъем? Но это значит не выполнить задания. И Голышев принял смелое решение. Натянув клапанную веревку, он заставил газ выходить из оболочки через клапан. Это было рискованно, так как нельзя точно знать, в достаточном ли количестве выходит водород. Внимательно следя за нижней полусферой и стараясь не допустить натягивания материи, Голышев и Невернов продолжали подъем и выполнили научные наблюдения.

Борис Невернов, все такой же веселый и озорной, как прежде, стал зрелым и опытным мастером воздухоплавательного спорта. У него завязалась крепкая дружба с молодым аэрологом Семеном Гайгеровым. Регулярно летали они вдвоем, добиваясь с каждым разом все большей продолжительности. В середине марта, пролетев 69 часов 30 минут, они опустились в 2767 километрах от Москвы близ Новосибирска и тем самым перекрыли несколько мировых воздухоплавательных рекордов продолжительности и дальности.

Нелегко досталась моим товарищам эта победа. Но каким увлекательным и романтичным было их путешествие! Взлететь им пришлось в такой сильный, порывистый ветер, что стартовая команда едва удерживала аэростат. За Волгой они вынуждены были подняться на большую высоту, иначе их могло унести далеко на север. На следующий день над Уралом, попав в облака и снегопад, воздушный шар стал снижаться и едва не ударился о неожиданно появившуюся впереди поросшую лесом гору. Противоположный склон горы уходил в глубокую долину. Воздушные течения потянули в нее аэростат. Тогда, сбросив много балласта, аэронавты поднялись на высоту 3500 метров. Ночью они пролетели над Челябинском. Все реже виднелись огоньки деревень. Начиналась Сибирь. По освещенной луною степи медленно плыла тень шара. Она спугнула стадо лосей, и животные в страхе пустились бежать.