Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста - Полосухин Порфирий Порфирьевич Страница 35

Фомин, Глушков и я решили провести экспериментальные прыжки с малой высоты из гондолы аэростата. Высоту я уменьшал постепенно - от прыжка к прыжку. Наконец я оставил гондолу, находящуюся всего в 150 метрах от земли. И этот прыжок прошел нормально. Стало ясным, что высоту можно уменьшить еще. Но требовалась большая осторожность и абсолютная четкость действий.

В очередной свободный полет отправлялся аэростат. Пристегнув тщательно уложенный парашют, я перед взлетом сел на борт гондолы. Как только стрелка высотомера подошла к отметке «140», я отделился и немедленно выдернул вытяжное кольцо. Парашют открылся примерно на высоте 60 метров и быстро опустил меня на площадку.

Передо мною и моими друзьями были открыты пути к совершенствованию нашего мастерства, осуществлению увлекательных экспериментов, к новым спортивным достижениям.

В конце июня мне предстоял рекордный полет в открытой гондоле на высоту 11000 метров. Затем я должен был подняться на ту же высоту ночью вместе с Фоминым, чтобы установить рекорд затяжного прыжка. Перед этими полетами я получил несколько дней для отдыха и проводил их на даче вблизи Долгопрудной.

И вдруг все наши планы оказались опрокинутыми, отошедшими на задний план. В воскресенье 22 июня 1941 года мы узнали о вероломном нападении немецких фашистов на нашу Родину.

В дни войны

Ярость благородная

Переполненный коридор райвоенкомата. Густой табачный дым. Озабоченные лица. Негромкие, сдержанные голоса, какие бывают у людей, когда в их дом приходит большая беда.

Рядом со мной стояли два добровольца.

- Вот посмотрите: через неделю они побегут - пятки засверкают! - убежденно говорил один из них - молодой человек, по-видимому студент.

- Через неделю! Нет, дружок, это дело пахнет месяцами, а может, и годом. Нам еще отмобилизоваться надо, - солидно возразил его собеседник в фуражке железнодорожника и добавил будто поговоркой: - Сколько бы ни воевать - Гитлеру несдобровать! Русский человек ко всему привычен. Привыкнет и к войне. Зло будет биться, крепко…

На мой значок мастера парашютного спорта с любопытством посматривал какой-то пожилой мужчина, необычайно похожий на Мошковского. Я спросил не родственник ли он Якова Давидовича.

- Угадали, - оживился тот. - Родной дядя. А ваша фамилия?

- Полосухин. Может, слыхали такого?

- Вот как! Знаю, знаю. Яша рассказывал мне, как вы потерпели аварию, лечились, а потом опять стали прыгать. А как сейчас со здоровьем?

- В порядке. Только вот прихрамываю немного. Что же, воевать, значит?

В глазах моего собеседника мелькнул знакомый огонек:

- Не сидеть же в тылу. Я медицинский работник. Мы на фронте нужнее, чем здесь. А вы, небось, летать будете?

- Пока не знаю… Жду назначения.

- Эх, Яша, Яша! - немного помолчав, сказал Мошковский. - Сколько прыгал, где только не летал, даже над Северным полюсом. А погиб ни за что…

Мы стали вспоминать о Якове Давидовиче, который нелепо погиб, участвуя в групповом прыжке на воздушном параде. Но тут меня вызвали к военкому, и наш разговор прервался.

На следующий день я уже ехал в одно из авиационных соединений на Балтике. Добраться до него оказалось невозможным. По пути наш эшелон разбомбили. Железные дороги были перерезаны, и через неделю я возвратился в Москву. Много увидел и пережил я за эту неделю. Но самое страшное были не горечь отступления наших войск, не разрушенные бомбами здания и железнодорожные узлы, а убитые старики, женщины, дети. Я видел, как самолеты с черными крестами на бреющем полете поливали пулеметным огнем беззащитные толпы жителей, уходящих от фашистского нашествия. Подлости врага не было границ. Впервые в жизни я узнал чувство жгучей ненависти, заставлявшее сжимать кулаки, стискивать зубы.

3 июля я выехал на специальный сбор парашютистов… Эшелон шел на Кавказ. Знакомая, милая дорога на юг. Сколько раз ездил я здесь, счастливый и беззаботный, отправляясь в очередной отпуск… Вот и золотые кубанские края. Сюда эвакуировалось много жителей из прифронтовых районов.

На Краснодарском вокзале нас встретил майор Николай Чернышев, который так еще недавно был начальником памятного мне сбора армейских парашютистов на придонском аэродроме. Могли ли мы тогда предполагать, что мастеру спорта Чернышеву вскоре придется руководить нашей тренировкой в грозные дни войны?

Сразу же начались напряженные учения. Мы прыгали днем и ночью, выполняли различные тактические задачи, осваивали вооружение наших войск и вооружение противника. Как-то раз испытатель парашютов Григорий Богомолов и я прыгали с самолета, чтобы доставить на командный пункт донесение. Дул очень сильный ветер, нас могло далеко отнести, и мы оставили машину на высоте всего лишь 70 метров. Собирая парашют, я удовлетворенно подумал о том, что тренировка мирного времени не прошла даром.

В сентябре парашютисты разъехались по воинским частям, а начальника сбора Чернышева и меня вызвали в Москву.

Сурово и настороженно выглядела родная столица. Сосредоточенные, молчаливые люди. На не снявших еще зеленого убранства скверах - аэростаты заграждения. Воздушные тревоги по вечерам. И песня, слова которой так отвечали настроению:

…Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна!

Идет война народная,

Священная война…

Если б я приехал днем раньше, то успел бы увидеть моих друзей-аэронавтов. Фомин, Крикун, Масенкис, Карамышев, Фадеева, Коновальчик получили назначение на Центральный фронт. Им предстояло трудное и опасное дело - корректировка артиллерийской стрельбы с аэростатов. Почекин, Невернов, Митягина, Попов ушли в воздухоплавательные части под Киев. Голышев, Рощин и Зиновеев были назначены в подразделения противовоздушной обороны.

Уже после войны мне пришлось прочесть до глубины души взволновавший меня документ - протокол собрания воздухоплавательного отряда Аэрологической обсерватории, состоявшегося 10 июля 1941 года. Собрание обсуждало письмо командира отряда Фомина к начальнику Генерального штаба, в котором Фомин от имени всего летного и технического состава отряда просил использовать воздухоплавателей на ответственных участках борьбы с заклятым врагом нашей Родины - немецким фашизмом.

…Чернышев возвращался в Краснодар. Прощаясь с ним, я не думал, что вижу его в последний раз. Через два месяца он погиб при выполнении боевого задания.

Невзирая на мои протесты, меня назначили военным представителем на один из парашютных заводов. Как же так? Выходило, что я остаюсь в безопасности в тылу, в то время как другие рискуют жизнью в боях. Но что я мог поделать?

Мне пришлось поселиться в тихом областном городе, где находился завод, прежде выпускавший мирную продукцию, а теперь начинавший массовое производство парашютов.

Плохие вести приходили с фронтов. Сильный, жестокий враг рвался к Москве. Холодными октябрьскими утрами до жителей столицы доносились звуки артиллерийской канонады. Но люди в те суровые дни не теряли мужества, верили в грядущую победу.

Однажды в дверь моего кабинета на заводе заглянул круглолицый молодой военный и весело спросил:

- Разрешите, товарищ военпред!

- Богомолов! Гриша! Откуда? - обрадовался я.

- Из лесу, вестимо! Прибыл на летно-испытательную станцию вашего завода.

Я очень обрадовался товарищу, которого знал задолго до краснодарского сбора.

Самоотверженно трудились рабочие и работницы нашего завода. По 1620 часов, а порою сутками не выходили они из цехов. Завод выпускал все больше парашютов.

Испытывая их образцы, мы с Богомоловым ежедневно по нескольку раз прыгали с самолетов. Но что были эти обычные испытательные прыжки по сравнению с геройскими подвигами наших товарищей, сражавшихся с врагом? Мои друзья Аркадий Фотеев, Александр Лукин, Юрий Гульник, Владимир Войцицкий и многие другие отдавали весь свой опыт и силы борьбе с немецкими захватчиками.