Евгений Загорянский - Повесть о Морфи Страница 39

Светлые глаза горели жестоким любопытством. Пол вздрогнул, с ним играли, как кошка с мышью.

– Нет, сэр, благодарю вас…

– И вот что еще, мистер Морфи… – Голос Аллисона стал железным, он вбивал каждое слово, как дюймовый гвоздь. – На вашем месте я бы позабыл дорогу на Лебяжьи Пруды. У вас здесь нет друзей. Всего хорошего!

Пол двинулся к дверям, но безжалостный голос настиг его на полдороге. Он остановился.

– Бросьте все, уезжайте отсюда! – грубо говорил Аллисон.

«О чем он говорит?» – не сразу понял Пол.

– Вам нечего делать в Луизиане! Уезжайте, пока не поздно, после скажете мне спасибо! Уезжайте на Север!

Пол круто повернулся, алая пелена бешенства вздрагивала и переливалась в глазах. Броситься, убить?.. Он с трудом овладел собой.

– Нет, сэр! Этого не будет, пока я жив!

И он захлопнул за собой дверь.

XVIII

Пол сумел взять себя в руки еще по дороге. Он спокойно вошел в дом, пошутил с Эллен и поднялся к себе.

Что ж, ничего нового не случилось. Он давно чувствовал, что Мэй потеряна для него, – теперь это стало фактом. Только гордость болела, саднила, точно свежий ожог. Ему вспомнилось литое, тяжелое пресс-папье на столе у Аллисона. Углом в висок, насмерть!..

Пол усмехнулся, встал и зашагал по комнате.

Вы слишком кровожадны, мистер Морфи. Слишком кровожадны и слишком впечатлительны. У вас гипертрофирована фантазия. Вам достаточно подумать о чем угодно, и мысль облекается в образы столь яркие, что они действуют, как факты. Это очень помогает вам на шахматной доске, но в жизни это опасно. Вы увидели свою отрезанную голову на полу ливерпульской парикмахерской… Предстоит неприятный разговор с мамой, она все еще думает, что мисс Мэй Аллисон мечтает стать женой ее сына…

Пол взял книгу, но мысли разлетались, будто испуганные воробьи. Внезапно острый ужас охватил его.

Он останется здесь, в новоорлеанском захолустье, на всю жизнь. Он будет работать, толстеть и стариться, пока не умрет. Он, Пол Морфи, человек, дышавший воздухом большого мира, познавший свободу и славу, стяжавший восхищение тысяч людей! Он станет маленьким провинциальным адвокатом, растворится незаметно среди сотен таких же маленьких и незаметных…

Но зачем тогда он ездил в Европу, зачем взволновал весь мир? Почему они так несправедливы, почему не воздают ему должного? Он хотел прославить свою родину – разве он виноват в том, что родина раскололась надвое и родная половина не приняла его?

Родная? А как принял бы его Север, согласись он переехать туда? Много ли было настоящих любителей шахмат среди тысяч и тысяч людей, восторженно приветствовавших его в Нью-Йорке и Бостоне? Несколько десятков человек, не более. Все остальные видели в нем лишь хорошую примету, победителя Европы, боевое знамя для завоевания рынков Старого Света. Они готовы были до хрипоты кричать его имя, но что будет, если он поскользнется, ошибется, просто начнет терять свою шахматную силу?..

Пол вздрогнул.

В самом деле, кому в Нью-Йорке нужен он сам, нужен как человек, а не как непобедимый шахматист, ставший национальной гордостью? Никому! Ни единому человеку из этой орущей, аплодирующей толпы. Достаточно ему пошатнуться – и они выкинут его, как выжатый лимон. Нет у него, Пола Морфа, настоящих и бескорыстных друзей…

Пол отшвырнул книгу. Кто-то еле слышно постучал в дверь.

– Войдите! – крикнул Пол, и в комнату влетела Эллен.

Заливаясь слезами, она повисла у него на шее.

– Я знала, Пол, я знала! – бормотала она, прижимаясь к нему заплаканным лицом. – Я всегда знала, что она гордячка и дура, противная дура! Променять тебя на Реджи Эллингтона, эту веснушчатую дубину! Так ей и надо Пол, так ей и надо! Только не уезжай от нас, Пол, слышишь? Только не уезжай!..

«Так, наш разрыв уже известен всему городу, – подумал Пол. – Впрочем, не все ли равно?»

Он принялся утешать сестру, и Эллен успокоилась. Она боялась для Пола неожиданного удара, то, что он знал, сразу облегчило все.

Эллен всхлипывала все реже, в красивых глазах засияла улыбка.

– Я не шучу, Пол, я говорю вполне серьезно! Как можно быть такой идиоткой? Как можно не понять, что Реджи Эллингтонов приходится тринадцать на дюжину, а Пол Морфи – один на свете?

– Зато Реджи – здоровый, широкоплечий парень, – с грустью сказал Пол, – и он большого роста, Эллен. А я?..

– Ты лучше всех, Пол! Теперь мы все будем очень, очень счастливы!

– А ты не покинешь нас, Эллен? – пытливо спросил Пол, глядя на сестру.

– Я?.. – залилась краской Эллен.

– Да, ты. Тебе двадцать лет, ты хороша собой… Долго ли ты проживешь с нами?

– Всегда, Пол. Я никогда не выйду замуж, я слишком люблю тебя и маму, – тихо сказала Эллен и вышла из комнаты.

Пол пошагал еще и спустился в столовую. Миссис Тельсид вышивала у лампы, Эллен с книгой сидела в углу.

– Мне надо поговорить с тобой, мама, – сказал он угрюмо.

Глаза миссис Тельсид с готовностью налились слезами.

– Да, Пол, да! И мне тоже нужно поговорить с тобой непременно. Миссис Хэтчинс сказала…

– Опять эта старая ханжа…

– Эллен, иди к себе, – приказала мать. Эллен испуганно вскочила со стула и исчезла.

– Ты не должен говорить так о миссис Хэтчинс, она святая женщина. Сегодня утром она сказала мне: господь карает неверующего в детях его. У отца-безбожника сын – игрок! Суров, но справедлив господь наш!..

– Она выжила из ума, твоя миссис Хэтчинс, – устало и сердито сказал Пол.

– Нет, Пол, нет! Она святая женщина и говорит святую правду! И все так говорят: и миссис Смолл, и миссис Хикс, и миссис Руби…

– Довольно об этом, мама.

Они замолчали. Худые, длинные пальцы умоляюще легли на его рукав.

– Забудь, Пол! Забудь о безбожном Севере, о грешной Европе, о дешевой мирской славе! Живи с нами, ошибки молодости забудутся и простятся.

– Какие ошибки, мама?

– Ты сам знаешь, какие. Открой здесь контору – и получишь успокоение и приобщишься благодати.

Он сухо усмехнулся.

– Открою, мама. Я уже говорил тебе, что открою контору, ведь денег у меня нет… Открою контору, буду вести чужие дела… и… и все.

Он встал.

– Кстати, мама, – сказал он чужим, безразличным голосом. – Я не женюсь на мисс Мэй Аллисон.

Сегодня я вернул ей ее слово.

Он быстро вышел, поднялся по скрипучей лестнице и лег на кровать. Теплые сумерки окутывали дом, шумно ссорились щеглята в саду, оспаривая друг у друга ночлег.

«Все пройдет, – думал Пол. – Пройдет и это…»

Он был один.

Первый этаж старого дома на Роял-стрит был радикально перестроен. Большая светлая комната выходила дверью и окнами на улицу. За ней была вторая, поменьше. Винтовая лестница, прорубленная в толще стен, связывала новые две комнаты с верхним, жилым, этажом. На улице, возле двери, была прикреплена красивая медная пластинка с выгравированной надписью:

Последние слова обозначали, что носитель этого титула является ученым юристом, допущенным в суд и правомочным совершать все юридические процедуры, предусмотренные законом.

В комнате висело в рамке свидетельство с красными печатями. Оно давало мистеру Полу Чарлзу Морфи право выступать в суде, учинять и предъявлять иски, составлять юридические бумаги, оформлять купчие и арендные грамоты.

Атторни ат-лоу совмещал в одном лице функции стряпчего и защитника и именовался также присяжным адвокатом.

Ежедневно в десять часов утра присяжный адвокат, в строгом лондонском фраке и безупречном белье, спускался по винтовой лестнице, проходил в переднюю комнату и усаживался за письменный стол, стараясь не испачкать накрахмаленный манжет.

Атторни ат-лоу регулярно просиживал за письменным столом с десяти до четырех, глядя на унылые тома судебной премудрости, грозившие из книжных шкафов.

В первые дни клиентов не было – и это было совершенно понятно: молодая юридическая фирма должна была сначала завоевать доверие и симпатию населения, нуждавшегося в юридической помощи. Но доверие приходило лишь со временем.

А клиентов не было и во второй день, и в третий, и всю первую неделю.

Стиснув зубы, атторни ат-лоу отсиживал часы за письменным столом, даже не разрешая себе взять книгу из шкафа.

Читающий адвокат – это могло не понравиться клиентам.

Настоящий адвокат – это такой адвокат, каждое слово и каждое движение которого стоят денег. Он всецело предан своим клиентам, но каждая его минута – на вес золота.

Так Пол просидел за письменным столом несколько недель. Он начал беспокоиться: люди женятся и разводятся, судятся, рождаются и умирают – кто же ведет процессы, получает исполнительные листы, пишет дарственные и завещания?