Юрий Власов - Цена жизни Страница 4

— Ну надо же, поехал на велосипеде! Да мы ведь все в палате знали, что он со своим инфарктом не жилец, долго не задержится...

И по сию пору многие придают слову «инфаркт» нечто угрожающее, фатально-роковое, неизбежно-трагическое по своим последствиям.

Когда я выписывался из больницы (апрель 1980), валидол и нитроглицерин были завещаны мне на всю оставшуюся жизнь. Мне наказывали их иметь всегда с собой. И я вбил себе в голову, что мне уже не так много и осталось.

Лежа на диване и устремив взгляд в потолок, я до изнеможения задавал себе один и тот же вопрос: «Что меня ждет?» И сердцебиение открывалось при совершенном покое и полнейшем отсутствии внешних раздражителей. Не помогали ни валидол, ни нитроглицерин, и потому вызывалась «скорая»... Я больше доверял шприцу и верил человеку в белом халате. Был убежден: без них не обойтись, в них моя палочка-выручалочка.

Сейчас мне не понятно, о каком убеждении вообще я мог вести речь, на чем это убеждение основывалось, если я тогда совершенно ничем не интересовался и, естественно, не мог знать, каковы человеческие возможности и резервы.

На глаза попалась книга академика Н.М.Амосова «Раздумья о здоровье». Я не мог не выписать для себя: «...медицина неплохо лечит многие болезни, но не может сделать человека здоровым. Чтобы быть здоровым, нужны собственные усилия, постоянные и значительные. Заменить их ничем нельзя».

Постоянные и значительные...

Предвижу язвительные улыбки: «Нам только этого не хватало, тут лечить не поспеваешь, а когда же заниматься душеспасительными беседами?»

Тогда не следует медицинским работникам быть столь категоричными в рекомендациях больным. При выписке — одни запреты. Давая рекомендации больному о неукоснительном соблюдении щадящего режима и выписывая кучу рецептов, врач прежде всего подстраховывает себя. Многие об этом знают, догадываются. А что же делать тем больным, кому неоткуда ждать толкового совета и доброй, от сердца, подсказки?!

Шесть лет я совершенно спокойно переношу возникающие порой неприятные ощущения в сердце, из-за которых раньше вызывал «скорую». Все это время я не прибегал и пока не собираюсь прибегать к помощи лекарств. Лекарства в кармане в моем понимании — это унижение собственного достоинства. У меня есть грозная справка, там записано: строго нормированный рабочий день, без выезда в командировки, противопоказаны сельхозработы в подшефных колхозах. А я выезжаю в командировки. Нет, я не бесстрашен и вообще не ухарь. Просто мне горько и обидно осознавать себя неполноценным человеком. Почти не сомневаюсь, если бы я строго придерживался того, что мне говорили и что записано в справке, то уже «сыграл бы в ящик».

У нас писали, что за рубежом люди с трансплантированным сердцем прыгают с парашютом и бегают марафон, а у нас в чрезмерном осторожничании, по существу, бросают человека на произвол судьбы, отделываясь тем, что дадут инвалидность. Сумеет человек поставить себя на ноги, ему говорят: «Молодец, отлично!» Не смог — угас, ушел из жизни. И пояснят: «Что вы хотите? У него была серьезная болезнь. К тому же он наверняка не берегся...»

Я пишу обо всем этом, может быть, потому, что жадно искал в печати практические советы, рассказы о тех, кто сам вынес, пережил и вырвал себя в конце концов из плена слабостей, болезни, немощи. Есть у А.С.Макаренко такие слова: «Я видел, как нетрудно человеку помочь, если подходить к нему без позы и «вплотную», и сколько трагедий рождается в жизни только потому, что «нет человека»...

Я не сказал и сотой доли того, что хотел, а из того, что изложено, получилось не то, что вынашивал, чем хотел бы поделиться с теми, кого обокрала жизнь, обокрала некомпетентность врачей. Нелепость подхода к лечению: врачи лечат обезличенного больного. Они не видят человека и не желают его видеть. Они сориентированы лишь на болезнь, а не на человека. И больные гибнут, не успев поверить в себя, слепо веруя в медицину, как икону.

Человеку нужен человек, а его заменяют уколом, таблеткой. «Слабый защищается прикосновением к сильному», — говорит Н.М.Амосов. Вот что нужно больному, вот что даже выше любого лечения! Нужно прикосновение! Я его искал. И нашел...

В декабре 1988 года «Известия» напечатали очерк об известном общественном деятеле, политике Казинсе.

«...Такие подсчеты делает в своей книге «Патология силы» ее автор Норман Казинс. Она издана в США; ее автор — американец, необычная судьба которого свидетельствует о богатых возможностях человеческой натуры, способности одолеть, казалось бы, фатальный недуг. И поскольку личность автора и то, что он пишет, тесно переплетаются, имеет смысл сперва подробнее сказать о нем самом.

Врачи не скрывали опасения за его жизнь, когда он еще подростком заболел туберкулезом. С этим первым своим кризисом Норман справился с помощью препарата, но в дальнейшем на его долю выпали еще более тяжкие испытания, и одних лекарств оказалось недостаточно. Потребовалась мобилизация всех внутренних сил, прежде всего душевных. Это случилось, когда от него, 25-летнего человека, отступились врачи, посчитавшие его сердечную недостаточность неизлечимой, давшие ему срок жизни не более двух лет. Он впоследствии упоминал, что страховые компании отказывали ему в услугах, узнав о врачебном диагнозе. Врачи же рекомендовали бросить работу, спорт и рекомендовали только сидячий образ жизни.

Казинс не последовал этим советам.

«Не паниковать... Взять себя в руки, даже если дела выглядят в самом мрачном свете» — вот что стало его девизом.

Большинство врачей, по его мнению, обычно знают диагноз болезни, но не обращают должного внимания на самого больного. А каждый такой человек глубоко индивидуален, и в этих особенностях кроется часто ключ к одолению недуга.

Для Казинса подобным ключом в то трудное время оказались воля к жизни и чувство юмора. Десять минут смеха, рассказывал он, давали два часа крепкого сна.

Спустя тридцать лет у него оказалась парализованной значительная часть тела. И снова пессимизм врачей. Они считали шансы на выздоровление ничтожными. И этот недуг был преодолен. Помогли опять-таки положительные эмоции и большие дозы витаминов.

Думаю также (будучи знаком с ним продолжительное время), свою роль сыграла его вера в торжество жизненного начала, относящегося уже к судьбам человечества в целом».

Однако не всегда упорство в тренировках ведет к восстановлению здоровья, как это случилось, скажем, с Ричардсом. Существуют обстоятельства, при которых физические упражнения и самая разумная тренировка совершенно бессильны перед напором невзгод и, даже более того, могут способствовать серьезному ухудшению общего состояния.

Все абсолютно верно: для укрепления здоровья нужны, помимо врачебного контроля и лечения, правильное питание, разумные тренировки, но и они окажутся бесполезными, даже опасными без волевой настроенности, без могучего волевого импульса, не слабеющего с годами. Нужны глубочайшая вера в себя, любовь к жизни и своему делу (назначению). Нарушение принципа волевой настроенности делает бесполезными все прочие, самые изощренные усилия по возвращению здоровья.

Обращусь к собственному примеру.

В сентябре 1985 года я перенес ни с чем не сравнимую для себя личную потерю. Спустя четыре месяца к этому удару прибавилось дополнительное испытание — в январе 1986 года я перенес вторую операцию на позвоночнике, на этот раз в Австрии. Я приехал в Оберндорф к известному хирургу Эдгару Баумгартлу, но лишь для консультации. После осмотра он сказал, что готов хоть сейчас на операцию. Но, увы, средств на это у меня не было да и быть не могло. По правилам Минздрава операции, освоенные в нашей стране, запрещены советским гражданам за рубежом. Я объяснил доктору, как обстоят дела. Впрочем, он был достаточно осведомлен, так как демонстрировал свое искусство хирурга в Москве.

Доктор Баумгартл попросил подождать в приемной и удалился. Минут через двадцать он вернулся и сообщил: его хирургическая бригада согласна произвести операцию бесплатно. Необходимо лишь оплатить «койку» — время пребывания в земельной больнице. На это Москва дала согласие.

Я мало надеялся на выздоровление. Я не сомневался в искусстве хирурга, но на способность своего организма оправиться от последствий операции не питал надежд. А самое главное — я и не стремился выздоравливать. Я не сомневался, что, как и после первой операции, на меня обрушится многомесячная злая температура. Но тогда я хотел жить. Та, первая операция, обезножила меня, до предела ограничив способность даже просто шевелиться в постели. Но мной владела одна упорная, по-своему не совсем здоровая мысль: встать и пойти. Если встану и сумею пойти — уже не умру. Предыдущие одиннадцать дней были жутковаты. Наташе, жене, даже сказали, что я вряд ли выживу, пусть будет готова. Я этого, разумеется, не знал. Я был прокален одним-единственным желанием: встать и пойти, тогда не умру, тогда буду жить. Я потребовал дать мне возможность встать и пойти. Мне это пообещали. Я продолжал об этом напоминать по нескольку раз на день. К тому времени от меня остались почти одни кости. Всю мою роскошную мускулатуру начисто подобрала болезнь. Я и не подозревал, как ослаб. Когда меняли простыню, сестра попросила подтянуться (вдоль кровати надо мной была закреплена крепкая металлическая палка именно для того, чтобы, подтягиваясь, иметь возможность хоть как-то менять положение; от лежания в одном положении неделями очень болели не только кости, а просто кожа. Даже пузырь с водой давил так, будто он из чугуна, а тут хоть какое-то смещение). Сестра сказала: