Цирк "Гладиатор" - Борис Александрович Порфирьев Страница 42

«Шесть раз награждался Милон из Кротона олимпийским венком, сплетённым из ветвей священной маслины, — писал Коверзнев. — Легенда говорит, что его никто не мог сдвинуть с медного диска, смазанного маслом. И ещё сообщает легенда: он пробегал всю длину олимпийского ристалища с четырёхгодовалым быком на плечах… Никита Сарафанников о существовании диска, конечно, не слыхал. А вот корову он действительно вытащил из погреба, когда был мальчишкой…»

«Когда находчивый Гермес положил своего побочного брата Геракла к белой и упругой груди спящей Геры, — начинал он второй очерк, — она с гневом отшвырнула подкидыша, и брызнувшее в небо молоко образовало Млечный Путь; младенец остался без пищи, но, несмотря на это, вырос сильным и в первой же схватке с диким киферонским львом вышел победителем… Львов Никита Сарафанников не убивал — их нет в Вятской губернии. Зато свирепого бугая он уложил однажды ударом кулака. Бык, вырвав из стены цепь, бежал по улице деревни, сокрушая на пути все препятствия. Он мчался за ребёнком, на котором была красная рубаха. В два прыжка Никита догнал быка и схватил его за рога. Однако взбешённый зверь отбросил его, как пушинку. Новый прыжок — и стальной кулак Никиты обрушился на висок животного. Бык упал словно подкошенный…»

«Рассказывают, что Полидамас Фессалийский…»

Имена легендарных силачей уютно ложились на журнальные страницы рядом с именем Никиты. Молох — Никита, Ричард Львиное Сердце — Никита, Карл Великий — Никита, Август I — Никита, Пётр Великий — Никита, Васька Буслаев — Никита…

24

С недовольством читал эти очерки Ефим Николаевич Верзилин. Восстанавливая в памяти события последнего месяца, он пытался вспомнить, когда появилось это чувство. Он хорошо знал, что первые очерки его радовали. А потом? Когда они перестали ему нравиться? Когда он подумал, что раздуваемая Коверзневым слава только испортит Никиту? В самом деле, неужели Коверзнев этого не понимает? Однако эта деликатно высказанная мысль почему–то возмутила Коверзнева. Он сказал, что ожидал всего, кроме неблагодарности. Уж не завидует ли Ефим Николаевич славе своего ученика? Может, поэтому он и перестал его тренировать?

Верзилин удивился не столько резкости, с какой были произнесены эти слова, сколько тому, что в них была доля правды. Разве он уделяет столько внимания Никите, сколько уделял в Вятке? Конечно, нет. Нина взяла его всего без остатка. То он сидит у неё, то сопровождает её в цирк, то они гуляют по Петербургу. Сейчас он даже далеко не каждый день присутствует на борьбе. Выслушает дома рассказ счастливого Никиты, похвалит его за очередную победу и всё… И всё–таки…

— Всё–таки вы не совсем правы, Валерьян Палыч, — сказал он осторожно. — Дело в том, что Никита борется ежедневно… Борется «в бур»… И лишняя нагрузка, я думаю, ему сейчас не нужна…

Играя тонкой тростью с монограммой, Коверзнев произнёс горько:

— Эх, Ефим Николаевич, вы Никите теперь уделяете времени в десять раз меньше, чем я… А кто из нас его тренер?..

— Может, вы и правы. Но я думаю, это не столь большая потеря. А вот ваши статьи, боюсь, пойдут ему во вред.

— Они всем нравятся, кроме вас, — резко возразил Коверзнев. — И приносят они Никите только пользу… А я не виноват, что вы… — он не договорил, подбросил трость, поймал на лету и ушёл не простившись.

Разговор происходил в комнате Нины, на Измайловском. Верзилин вопросительно посмотрел на девушку. Она смущённо пожала плечами.

После этого случая получилось как–то так, что они реже стали встречаться с Коверзневым. Только иногда Нина говорила Верзилину, как бы между прочим, что журналист заходил к ней, видимо, он сознательно выбирал время, когда у Нины не могло быть Ефима Николаевича.

Ничего не понимая, Верзилин спросил однажды Никиту:

— Валерьян Павлович не сердится на меня?

— Валерьян–от Палыч? — удивился Никита. — На вас? Нисколько. Наоборот — нахваливает.

Верзилину стало неловко за свой вопрос, и он объяснил ученику:

— Мы тут с ним немножко повздорили. Он ругает меня за то, что мы с тобой тренироваться перестали.

Никита усмехнулся (как будто он был старший, а не Верзилин) и сказал:

— Да я ведь и сам не маленький: научился уж теперь заниматься–то.

И, словно стараясь успокоить учителя, взял из угла привязанную на полотенце двухпудовку, уселся на стул, повесил гирю на шею и начал упражнение.

Потом, перестав раскачиваться, сообщил:

— А мне Валерьян Палыч книжку подарил. Про древних греков…

Верзилин взял яркую детскую книжку, спросил с недоверием:

— Так ни с того ни с сего и подарил?

— Я у него про Геракла (кто он такой?) и разных там других расспрашивал… Вот он и принёс, — охотно объяснил Никита.

Верзилину стало обидно, что книгу подарил не он. Ясно было, что очерки Коверзнева возбудили в парне интерес к истории. А на черта ли история Никите?

Он решил, что подарит ученику какие–нибудь другие книги, но со временем забыл о своём намерении.

Да разве ему сейчас было до этого? Он ухаживал за Ниной, как гимназист. Он сопровождал её в цирк, неся её чемоданчик, и поджидал после выступления. Он был предупредителен и вежлив. Их любовь походила на юношескую. Он ничего от неё не требовал. Ему доставляло удовольствие любоваться ею. Высшим наслаждением для него было держать её руку. Он часто наклонялся к Нине, перевёртывал её трепещущую руку узкой ладонью вверх и целовал долгим поцелуем. За весь месяц он ни разу не обнял её. Когда его локоть случайно прикасался к маленькой девической груди, он торопливо отдёргивал руку и долго не решался после этого взглянуть на Нину.

Они часто ходили на отмель Васильевского острова и загорали. Нина раздевалась при нём стыдливо, как девочка, хотя каждый вечер он видел её в подобном костюме на арене цирка. Они часами лежали на горячем песке, разговаривая о чём угодно. Любая тема звучала для них многозначительно. Иногда они по кочкам добирались до взморья, срывая по пути болотные цветы. Глядя на мерцающий в синеве Кронштадтский собор, на пароходы и белые паруса, скользящие по морскому каналу, они мечтали о дальних странах и путешествиях. Нина рассказывала о родном Тифлисе, о Варшаве, Берлине. Прерывая рассказ, тянулась к Верзилину и прикасалась губами к его щеке — целомудренно, по–детски. Тогда волна восторга захлёстывала его. В эти минуты он любил её до слёз. Прикажи она ему переплыть Маркизову лужу, он, не задумываясь, бросился бы в воду.

Однажды Верзилин увёз Нину в Лахту. Было прохладно, купаться было нельзя, они сидели на песке