Анатолий Тарасов - Горбунов Александр Аркадьевич Страница 43

Надо сказать, сначала приобщение к сборной давалось Майорову и другим спартаковцам нелегко. Они привыкли у себя в клубе играть только на импровизационной основе, а здесь понадобилось еще и точное выполнение тренерских заданий. Такая перестройка плюс огромные физические нагрузки на тренировках — было трудно. Однако, уверовав в необходимость этого, Борис не только усердно трудился сам, но и стал примером для многих. Хоккей он любил истово. Никогда не сидел на скамейке спокойно — постоянно рвался в горнило борьбы. А когда выпускали мы его на лед, не выходил — вылетал как на крыльях. Был азартен и самолюбив — уступать ни в чем не хотел никому. В том числе и арбитрам — хоть удаляли Бориса довольно редко, но, по-моему, ни разу в жизни он с их решением не согласился…»

Борис Майоров признаётся, что лично у него «сложились с Анатолием Владимировичем не самые простые отношения». «У него, — говорит он, — был, скажу откровенно, сложный и подчас противоречивый характер; у меня натура — тоже не подарок. Однако это не мешало нам делать все возможное ради побед сборной СССР: ему — как тренеру, мне — как капитану команды. И в то время мне было ясно, что это выдающийся специалист. Впоследствии мне довелось подолгу работать и тренером, и функционером — величие фигуры Тарасова я оценил еще в большей степени».

Однажды Борис Александрович был выбран Тарасовым, не терпевшим благодушия в коллективе, «жертвой», на примере которой тренер повышал «тонус» остальных игроков. Утром перед одним из матчей канадского турне сборной была назначена тренировка. На 9.00. Борис Майоров выехал на лед минута в минуту, и вдруг под сводами хоккейного зала загремел тарасовский голос — акустика при пустых трибунах была что надо: «Молодой человек, вы опоздали на тренировку».

Майоров показал на часы, висевшие над одной из трибун. На них было ровно 9 часов: «Я вовремя явился». — «А я говорю — опоздали! Уйдите со льда и попросите разрешения участвовать в занятии». Майоров покинул лед, но никакого разрешения просить не стал, а молча ушел в раздевалку. Специально спровоцированный Тарасовым конфликт, понятно, быстро был улажен (да и Чернышев, рассказывали хоккеисты сборной, вступился за Майорова). Но, вспоминает Майоров, «игроки после этого старались являться на тренировку заблаговременно, да и вообще не давать Тарасову малейшего повода для придирок». Тарасов и в клубе всегда требовал, чтобы на тренировку игроки являлись заранее и за пять минут до ее начала были на льду.

Константин Локтев, уже побывавший в тренерской шкуре, считал некоторые Тарасовские приемы сомнительными. Но понимал: Тарасов хотел сбить с них «спесь, появившееся чувство незаменимости, чувство постоянного превосходства». По мысли писателя Александра Нилина, «лишал их иллюзии неуправляемости, догадываясь, конечно, что таких больших игроков от этой иллюзии вряд ли надолго излечишь…».

Борис Майоров всегда был для Тарасова желанным игроком. Комментируя в новейшие времена возможное возвращение на лед ветерана, генерального менеджера клуба Сергея Федорова в качестве игрока ЦСКА и предупреждая бывшего хоккеиста о жестоком разочаровании, которое ждет фанатов ЦСКА («В таком возрасте полтора года без тренировок — бездна. Даже выдающимся талантом ее не покроешь»), Майоров рассказал, как однажды сам оказался перед таким же выбором. Закончил карьеру, не играл два года. И вдруг Тарасов предлагает вернуться. Говорит: «Очень нужен левый крайний. Знаю, что ты человек добросовестный, подготовишься. А я гарантирую место в сборной на Олимпиаде-72 в Саппоро». Майоров даже раздумывать не стал: «Анатолий Владимирович, я закончил». «Что б он и не надеялся, — объяснял потом Борис Александрович. — Надо же быть честным по отношению к себе».

С годами Борис Майоров, как он сам признаётся, понял, что с прекращением игроцкой карьеры поспешил. Эмоции тогда — загорелось стать тренером — перебили все разумные чувства. «Спартак» лихорадило. Травма не давала Борису возможности помочь любимой команде. Майоров ушел со льда спокойно. Он свыкся с фактом: травма правой ноги не позволит ему играть в полную силу. Из-за травмы он решил отказаться от участия в чемпионате мира 1969 года в Швеции, о чем заранее уведомил Тарасова и Чернышева. После чемпионата мира, правда, Майоров сыграл несколько матчей внутрисоюзного первенства, но они фактически стали прощальными в карьере игрока.

Начальники из общества «Спартак» и профсоюзные деятели в один голос уговаривали: «Место главного тренера мы для тебя приготовили». Майоров согласился, и его кандидатуру быстро утвердили во всех инстанциях, в том числе в самой главной — горкоме КПСС. Морально он к таким переменам готов не был, но понял это гораздо позже. На второй год работы Майорова в «Спартаке», когда игра у команды не очень-то и клеилась, вокруг тренера, как это частенько бывает, завертелись интриги. Тогда-то Тарасов и выступил в «Литературной России» со статьей «В защиту Бориса Майорова». «Тарасов, — говорит Майоров, — захотел, видимо, объяснить всем, что у меня есть необходимые для тренера качества. А чтобы они проявились в полной мере, нужно время».

А ведь о взаимоотношениях Тарасова с Майоровым ходили порой небылицы. Непростые характеры обоих время от времени становились причиной конфликтов, один из которых привел к отчислению из сборной брата Бориса — Евгения.

Впервые в истории «Спартак» выиграл чемпионат СССР в 1962 году. В решающем матче с ЦСКА за четыре минуты до конца встречи Евгений Майоров сравнял счет — 4:4. Удачный кистевой бросок спартаковца недоброжелатели Тарасова и стали спустя годы называть веским основанием для тарасовской мести.

«Евгений Майоров, — писал, например, журналист Владимир Дворцов, — заброшенной шайбой превратил тренера армейцев из высокомерного недоброжелателя во врага…» «Зная Анатолия Владимировича, — вторит Дворцову историк хоккея журналист Семен Вайханский, — можно удивиться лишь тому, что ему потребовалось целых два сезона, чтобы расквитаться с “обидчиком”».

Так и видится: не спит Тарасов два сезона, не ест, а всё думает: как же отомстить спартаковскому нападающему за заброшенную в ворота ЦСКА шайбу… Но если бы Тарасов мстил всем хоккеистам, забрасывавшим шайбы и забивавшим голы в ворота команд, которые с 28-летнего возраста тренировал, он бы попросту сошел с ума. Что же до той неудачи в 1962 году, то причину Тарасов, как практически всегда он делал при поражениях, искал только в себе и своих игроках. Гол Евгения Майорова был для него всего лишь досадным эпизодом, без которых не обходится ни один турнир. А кроме того, как раз тогда, возглавив вместе с Чернышевым сборную, Тарасов неизменно, и в 1962-м, и в 1963-м, и в 1964 годах вызывал в национальную сборную спартаковскую тройку — братьев Майоровых и Старшинова.

На чемпионат мира 1962 года сборная по политическим причинам не ездила. Через год началось ее триумфальное десятилетие, и Евгений Майоров, в числе прочих, дважды становился чемпионом мира и один раз — олимпийским чемпионом. В общей сложности он провел в составе сборной пять сезонов, сыграл 45 матчей и забросил 19 шайб. Ну а потом, начиная с чемпионата мира 1965 года в Тампере, Евгений в сборной больше не появлялся.

Евгений Рубин в книге «Пан или пропал!» утверждал, будто «тренеры сборной» (Тарасов, а вместе с ним, выходит, и Чернышев) «отводят кандидатуры игроков чужих клубов по корыстным соображениям». Обвинение, что и говорить, серьезное! «Обычно после обеда, — ссылается Рубин на рассказ тарасовского ассистента в ЦСКА Бориса Кулагина, — мы отдыхали на своих койках и беседовали. Верней, Анатолий проверял на мне свои идеи. Однажды во время такого вот послеобеденного возлежания он спросил: “Как считаешь, при наших трех тройках нападения обязаны мы победить в Любляне (на чемпионате мира 1966 года. — А. Г.)?”- “Да, — отвечаю, — обязаны”. — “А двух — альметовской и фирсовской — хватило бы?” — “Думаю, да”. — “И я так думаю. А раз так, на кой ляд мне в сборной готовить противников для ЦСКА? Женьку я отцеплю“. — “А кого вместо него возьмешь?” — “Не все ли равно? Кого-нибудь подберем”».