Евгений Загорянский - Повесть о Морфи Страница 44

Пол идет по Роял-стрит. Дойдя до Эспланад-стрит, он поворачивает на Рампар-стрит и входит в небольшой домик. Здесь живет его старший брат Эдуард. Пол часто заходит к брату. Пол известен в Новом Орлеане как примерный сын и брат. Воистину он очень изменился.

Мистер Эдуард Морфи по-прежнему занимается маклерством по хлопку, и, по слухам, дела его хороши. Этим в Новом Орлеане могут похвалиться немногие.

У Эдуарда – трое детей, два мальчика и девочка Реджина. Ей-то и предназначается пакет со сладостями…

Пошутив с детьми, Пол проникает в обвитую диким виноградом беседку, где стоит его любимое кресло. Пол садится, закрывает глаза и дремлет. Он встал рано. Почему и не подремать, если ласково греет солнце и пчелы убаюкивающе гудят над лучшим в городе цветником, принадлежащим его дорогому брату Эдуарду? Ведь никаких спешных дел у него нет…

И мистер Пол Морфи дремлет так часа полтора или два. Он просыпается лишь к обеду и первым делом спрашивает у золовки: ждут ли кого-нибудь?

Иногда она отвечает: нет, Пол, будут только Хинксы. И тогда Пол вновь закрывает глаза. Если же она говорит, что будут гости, Пол хмурится и начинает собираться восвояси. Он не выносит чужих, новых людей: они всегда задают глупейшие вопросы именно о том, что он всеми силами старается забыть… И вообще он не нуждается в новых друзьях, его дружбу надо заслужить, а это не так просто… Нет, с него вполне достаточно старых друзей, точнее – друга: Шарль Амедей де Мориан, хоть и покалеченный после Геттисбурга, неизменно присутствует в его жизни.

Изредка – очень редко – они даже играют в шахматы.

По-прежнему Мориан получает вперед коня, но надо признаться, что теперь он выигрывает гораздо чаще. По-видимому, он стал играть значительно сильнее, но уменьшать фору Пол не собирается ни в коем случае.

Мистеру Полу Чарлзу Морфи недавно исполнилось тридцать лет. Не надо называть его «Морфи-шахматист», он этого не любит и может невежливо ответить.

Внешне Пол выглядит превосходно, он порядком потолстел, элегантные лондонские жилеты сходятся на нем не без труда – он дважды переставлял на них пуговицы.

Лицо его теперь округлилось, оно уже не кажется светящимся внутренним огнем. Черты его по-прежнему правильны, но странное равнодушие, смешанное с грустью, омрачает его.

Пол недоволен своим здоровьем. Он плохо спит по ночам, у него бывают сердцебиения, а порой сильные головные боли прямо отравляют ему жизнь. И вообще голова у него тяжела почти всегда, он успел привыкнуть к этому и почти не замечает тяжести – ведь термин «гипертония» в те годы еще не был изобретен.

Быстро и незаметно ползут одинаковые, тихие годы. И вдруг однажды Пол спохватывается: жизнь уходит, Осталось не так уж много! Нет, он должен бороться, лечиться, хвататься за жизнь! Он должен ехать в Париж, именно в Париж, где живут лучшие в мире врачи! Он не может больше погибать в этом захолустье.

– Чем плох Новый Орлеан, Пол? – спросит его Эдуард. – Разве это не чудесный город? – Да, да, конечно, – ответит Пол. – Но это все-таки не Париж…

Эту фразу он будет бесконечно твердить всем родственникам. Он будет жаловаться на свое здоровье и выпрашивать деньги: пятьсот долларов у Эдуарда, пятьсот – у Эллен.

Он пройдет через неприятнейший разговор с матерью, но последняя вспышка энергии возьмет свое: летом 1867 года Пол сядет на пароход и вскоре окажется в своем любимом Париже.

Париж за эти годы мало изменился. Пол радовался ему, как радуются старому другу, он долгими часами бродил по бульварам и набережным Сены, сидел на скамейках под каштанами и спускался на лодках вниз по реке.

Утолив первую тоску, Пол отправился по всем известным врачам. Он посетил добрых полдюжины медицинских светил, истратил много денег – и не узнал почти ничего. Светила дружно заявили, что он необыкновенно чувствительный и хрупкий субъект, с нервной системой удивительной лабильности.

Однако причины этой лабильности каждое светило толковало по-своему и по-своему предлагало лечить.

Пол покорно глотал порошки и пилюли, принимал ванны, грязи, даже новинку – электризацию.

Наконец профессор Монфор объявил Полу, что вылечить его может только свежий морской воздух и бездеятельность, которая даст передышку утомленной неизвестно чем нервной системе.

Пол решил послушаться в последний раз и уехал на две недели в Бретань, на побережье Атлантики. Модные курорты Ламанша или Лазурного берега отныне были слишком дороги для него…

Поезд узкоколейки привез Пола в рыбачью деревушку неподалеку от Шербура. Он снял себе маленький домик. Молчаливые женщины в белоснежных, накрахмаленных «куаффах» угощали Пола кислым вином. Все мужчины были в море, шла сардинка.

В деревне остались лишь древние, пергаментные старики. Эти потомки фанатичных шуанов верили твердо, что пресная вода – штука вредная. Они носили безрукавки из овечьих шкур, пили только молоко и вино и даже суп предпочитали варить на вине. Пол почти не понимал их языка – смеси древних кельтских и гэльских наречий.

И все-таки Полу здесь было хорошо. Он отдыхал, уйдя в прошлое на полтораста лет.

Однажды он долго стоял на берегу, следя за мелкими сердитыми барашками, набегавшими на песок.

Здесь был крайний запад Европы, финис Терре, конец Земли. Отсюда отплывали великие мореплаватели и корсары, именем короля-Солнца открывшие землю, где Пол родился.

Ветер Истории трепал его волосы.

Пол оглянулся. Желтовато-серые дюны уходили вдаль, сосны росли наклонно, отутюженные морским бризом. У него закружилась голова, и он упал.

Хозяйка, рослая старуха с мужским голосом и лицом, на руках отнесла его домой.

Она поила Пола куриным бульоном и отваром ромашки и пела ему грудным басом старые песни, скрежетавшие, как боевое железо. Через неделю Пол поправился и уехал в Париж.

Он вновь прошел по врачам. Они заявили, что ему лучше.

Ни один не объяснил Полу причин его подавленности, головных болей, безумного животного ужаса, внезапно будящего по ночам. Они были только врачи и добросовестно пытались лечить его маленькое тело.

Туристы со всего мира съехались в Париж на открытие Всемирной выставки 1867 года. Устроители не скупились на рекламу всех видов, приток гостей должен был окупить все.

Однажды утром Пол увидел заметку о начавшемся в Париже международном шахматном турнире. Он вздрогнул и отшвырнул газету, затем взял ее снова и внимательно прочел.

Колиш, Винавер, Стейниц… Какие-то новые, неизвестные имена. Играют в новом, роскошном зале на Елисейских Полях.

Журналист захлебывался, описывая севрскую вазу в человеческий рост, подарок Наполеона III будущему победителю турнира. Пять тысяч франков, о-ля-ля… Пол отошел к окну и уперся лбом в холодное стекло.

Воспоминания набросились на него, как волны на бретонском пляже, мозг работал остро и точно, как в лучшие годы. На свете есть шахматы – запретные, проклятые, уничтоженные и любимые. Что, если еще раз, в самый последний раз, ощутить упоительную радость борьбы, неповторимое чувство близящейся победы?.. Да, но хватит ли теперь у него нервной силы, хватит ли выносливости?.. А потом? Что будет ожидать его дома?

Презрительное молчание матери, взявшей с него клятву, которую придется нарушить. Змеиное шипение всех новоорлеанских ханжей, которые, конечно, обрадуются новому срыву грешника и поспешат объявить его неисправимым.

Печально посмотрят на него огромные глаза Эллен, уже начинающей отцветать в двадцать восемь лет. Впрочем, за кого она могла бы выйти? Возможные женихи перебиты на войне… Так как же ему быть? Уступить желанию или сопротивляться ему? Да и есть ли само желание? Что дали ему шахматы за все время? Короткие полтора года счастья, за которое было дорого заплачено. Эти семнадцать месяцев прошли мгновенно, как один день. Но след от них лег на всю жизнь, омрачил ее и исковеркал. Да и любил ли он когда-нибудь шахматы по-настоящему?

Пожалуй, нет. Слишком легко они дались ему, и слишком мало он в них вложил. Он любил свои победы, свое удовлетворенное тщеславие. Он никогда не стал бы заниматься шахматами, потребуй они от него чернового, упорного и горького труда. Они прельстили его невероятной легкостью побед – и эта легкость, в конечном счете, испортила всю его жизнь. Нет, он не пойдет в роскошный зал на Елисейских Полях!..

И он не пошел, но шахматы настигли его сами.

Через день или два, когда он выходил из гостиницы, кто-то сильно хлопнул его по плечу:

– Так ты прячешься от нас, старина?

Это был Жюль Арну де Ривьер, красивый, элегантный и веселый, как обычно. Он чуточку поседел, но был такой же.

Они обнялись от души, у Пола проступили слезы. Он всегда любил Жюля, удальца, красавца, блестящего шахматиста. Они пошли вместе завтракать. Три часа подряд Жюль пытался убедить Пола показаться на турнире, но Пол упрямо тряс головой. Он не мог, конечно, рассказать Жюлю всего, но решение его было принято бесповоротно.