Анатолий Тарасов - Горбунов Александр Аркадьевич Страница 45

Тарасов становился невыносимым, когда доктора настаивали на освобождении травмированных или больных хоккеистов от тренировок. Таких, как он, в спортивном мире немало. Они как личную обиду воспринимали появление врачей, принимавшихся объяснять, по каким причинам тот или иной игрок не должен принимать участие в тренировке. Точно так же как Тарасов, бурчали на врачей, а порой раздражались на них и вскипали Константин Иванович Бесков и Валерий Васильевич Лобановский — знаменитые футбольные специалисты. Один из учеников Лобановского Владимир Бессонов, сам, к слову, будучи игроком, выходивший на занятия и принимавший участие в матчах даже травмированный, любил повторять, став тренером, когда-то услышанное от учителя: «Для меня существует только одна травма — перелом. Желательно открытый, чтобы я мог видеть». И с присущим ему юмором добавлял: «От тренировки футболиста могу освободить только при наличии справки. Из морга».

Тренеру Владимиру Плющеву запомнилось, как Анатолий Владимирович, строго отчитывая одного игрока, сказал ему: «Даже если тебе больно, ты не имеешь права показывать это ни соперникам, ни трибунам. В раздевалке сиди и скули, если больно, и разговаривай с врачом. А здесь ты не должен показывать свою слабость. Игрок — это боец».

Белаковскому понадобилось время на то, чтобы найти к Тарасову подход. Поначалу же между ними возникали конфликты. «В 1971 году, — рассказывал Белаковский, — накануне чемпионата мира в Швейцарии сборная проводила товарищеский матч с местным клубом и выигрывала с крупным счетом, то ли 12:1, то ли 14:1. В начале второго периода Владимиру Шадрину черенком клюшки нанесли удар в область почки. Я сообщил об этом тренерам. Чернышев ответил: “Ладно, пусть отдыхает”. Тарасов промолчал. В этот момент травмировался еще кто-то из наших, я поспешил на помощь, а вернувшись на скамейку запасных, обнаружил, что Шадрин снова на льду». После матча Белаковский, попытавшийся узнать, зачем выпускали играть Шадрина, в ответ услышал: «Не ваше дело». Но когда врач на следующее утро собрался отправиться с Шадриным в клинику на обследование, Тарасов прилюдно отчитал Белаковского за то, что тот устроил в команде лазарет и мешает готовиться к чемпионату мира. Белаковский — не робкого десятка, воевал, был ранен, свое дело знал отменно. Вернувшись из клиники, он поднялся в номер к тренерам и сказал: «Если не доверяете, можете сегодня же отправить меня в Москву». Чернышев, которого на зарядке не было, поинтересовался: «Что случилось?» Белаковский рассказал. «И тогда, — вспоминал Олег Маркович, — тихий, интеллигентный Аркадий Иванович благим матом стал орать на Тарасова». Тарасов неделю не разговаривал с Белаковским.

Шадрин же, поставленный к началу турнира врачом на ноги, забросил в Швейцарии 6 шайб и выиграл вместе с партнерами чемпионат. Тарасов извинился перед Белаковским и прилюдно благодарил его. «До последних дней жизни Анатолия Владимировича, — вспоминал Белаковский, — мы сохранили добрые отношения».

Всё тот же журналист В. Дворцов назвал Евгения Майорова «бунтарем». Но это слово здесь никак не подходит. «Бунт» могли бы устроить Борис Майоров и Старшинов, в ультимативной форме отказавшись ехать на чемпионат мира без Евгения. Их, однако, хватило лишь на то, чтобы отправиться на прием к председателю Центрального совета Союза спортивных обществ и организаций СССР Юрию Машину, рассказать ему о своих сомнениях по поводу нового партнера в тройке. Визитеры попросили Машина поговорить с тренерами сборной и уговорить их вернуть Евгения в звено. Машин обещал. Возможно, что действительно поговорил. Но тренеры были непреклонны. И не только из-за демарша в Колорадо-Спрингс. По причине хронической травмы Евгения Майорова тоже. Он из хоккея ушел рано — не было и тридцати. «Сказалась старая травма, которая с годами давала знать о себе все сильнее, — считает Борис Майоров. — Но не последнюю роль сыграло и уязвленное самолюбие… Женька, чувствуя себя ничем не хуже нас со Старшиновым и продолжая играть вместе с нами в “Спартаке”, должен был на время мировых чемпионатов и международных турниров отходить в сторону и уступать свое законное (так считали и он, и мы) место кому-то другому». Борис Александрович, правда, допускает, что в его суждениях можно усмотреть признаки пристрастности, поскольку речь идет о его брате: «И все же я настаиваю не своем: судьбу моего брата решили соображения не деловые».

«У нас, — отмечал Борис Майоров, — был авторитет игроков, а состав определяли авторитетные тренеры, которые объясняли нам, что играть в тройке, по их мнению, должен Ионов, а не Евгений Майоров. И точка. И что после этого мне со Старшиновым оставалось делать — голодовку или забастовку объявлять? Хотя в душе мы, конечно, переживали, что с нами на чемпионате нет Жени, с которым нам играть, понятно, легче, чем с новобранцем тройки».

И еще одна цитата. «Никогда не шел против тренеров, — говорит Борис Майоров. — Состав на турнир определяют наставники, это закон. Но если бы вместо Евгения поставили игрока, который был явно сильнее, никаких вопросов бы не было. Ионов замечательный человек, но не смог заменить брата. На том чемпионате мира он мучился с нами, а мы с ним. Старшинов его так задергал, что Ионов прямо на скамейке запасных заплакал. Анатолию Семеновичу нужны были подходящие партнеры. Ведь выиграл он олимпийское золото в 1968 году вместе с Евгением Мишаковым и Юрой Моисеевым. Не могу понять, чем тогда руководствовался тренерский штаб. Да, наставники не должны объяснять хоккеистам свои решения. Но со мной и Старшиновым могли бы посоветоваться. Хотя бы объяснить причину. Более того, в СССР, если ты выпадал из обоймы первой сборной, тебе давали шанс реабилитироваться во второй команде. Брат сыграл одну встречу, стал лучшим хоккеистом по ее итогам. Но его отцепили и от второй сборной. Видимо, боялись, что он и дальше будет играть в том же духе. Придется брать обратно, а не хотелось».

У Тарасова своя точка зрения и своя правда: «…Расскажу, как Анатолий Ионов попал в сборную страны в 1965 году. Перед началом первенства мира по хоккею, которое проходило в небольшом финском городке Тампере, стало ясно, что в сборной открылась вакансия: Евгений Майоров не может выступать в ее составе. В то время как все его товарищи, непрерывно совершенствуя свое мастерство, с каждым годом играли всё надежнее и увереннее, Евгений не рос как хоккеист. Он и раньше был значительно слабее своих партнеров по звену, но мы вынуждены были мириться с этим: не было более сильной замены. Но вот несколько хоккеистов по классу своей игры достали Евгения. Кроме того, и это очень важно, изменился характер нашей игры: современный хоккей требует, чтобы каждый спортсмен был бойцом. А Евгению не всегда хватало силенки и выдержки.

Были выдвинуты два кандидата — Анатолий Ионов и Юрий Моисеев. Оба они играют в одной тройке ЦСКА. Я не раскрою, видимо, большой тайны, если расскажу, что вначале тренерский совет склонялся в пользу Моисеева. Юрий — талантливый, очень быстрый хоккеист. Прирожденный крайний нападающий. Необыкновенно устойчивый на коньках, он после самых резких столкновений с защитниками все-таки умудряется не потерять шайбу, может эффективно обойти нескольких соперников и создать голевую ситуацию. Своей подвижностью Моисеев буквально вымучивает соперников.

Всеми качествами опасного нападающего обладает и Анатолий Ионов. Правда, проявляются они у него менее эффектно. И поэтому, играя в одном звене с Моисеевым, Анатолий как-то теряется на фоне бурной, темпераментной, искрометной игры Юрия. Создается зрительное впечатление, что Моисеев играет просто лучше. И потому на его долю так часто достаются аплодисменты зрителей.

Однако все эти хорошие качества Юрия Моисеева подчас мешают ему. Увлекаясь индивидуальной игрой, он может порой и забыть о товарищах, передержать шайбу, опоздать с пасом. Нам же в сборной команде нужен был спортсмен, который, играя рядом с Вячеславом Старшиновым, хоккеистом, как нам подсказывало чутье, “среднего и ближнего боя”, то есть с хоккеистом, особенно опасным вблизи ворот соперника, был бы в состоянии постоянно создавать Старшинову условия для взятия ворот, сам оставаясь как бы в тени.