Артем Франков - Украинский футбол: легенды, герои, скандалы в спорах «хохла» и «москаля» Страница 52

— Валь, поезжай ты. Я не могу, Василич оставит – как бы не загулять, не загудеть с ним.

Они дружили и любили друг друга.

— А тебе, Валь, проще. Ты к Василичу приедешь, вручишь, собираются в шесть, вручили, концерт, в десять свободен, рюмку-другую выпьешь – и все. В двенадцать с чем-то есть поезд.

И я поехал в Киев. Взял этот кубок здоровый, федотовский, приезжаю. Встречают меня. Я говорю администратору киевской команды: “Возьми мне обратный билет на двенадцать ”.

Он отвечает:

— Я не могу этого сделать, потому что Василич приказал мне, что вы все уедете на следующий день.

Все – это я, Соловьев с женой и Никита Павлович Симонян. Разговора никакого быть не может. И вот вместо того, чтобы мне уехать, я звоню Морозову и говорю:

— Юр, меня никто не отпускает.

— Ну, ничего, меня бы, наверное, неделю не отпустил.

Я вручил, поздравил, рассказал анекдот: “На Украине пришел мужик в милицию и говорит: я хочу поменять фамилию свою на более знаменитую. Какую бы вы хотели взять? Лобановский. А у вас какая? Лобачевский”.

Все ребята пошли в ресторан. А мы – на отдельной квартире, вроде бы у Пузача… Пузач, Лобановский с женой, Симонян, Соловьев с женой, Зеленцов, который наукой в Киеве заведовал, я… — человек десять было. А величие Лобановского в том, что он первым среди всех советских тренеров упорядочил учебно-тренировочный процесс с точки зрения науки. Наука выдавала ему рекомендации, как работать над скоростью, как над скоростной выносливостью. Какие пульсовые стоимости, на каком пульсе, что вырабатывается. Базилевич позже на этом кандидатскую диссертацию защитил. И Василич, как и все фанатичные тренеры, даже за столом начинал обсуждать различные методические идеи. И вот сидим: коньяк, закуска, а он начинает с Зеленцовым спорить по поводу режима Б.

Суть вот в чем. Если при некоторой нагрузке пульс не превышает ста пятидесяти ударов в минуту, значит, идет работа над общей выносливостью организма. От ста пятидесяти до ста семидесяти – скоростная выносливость, а если от ста семидесяти до двухсот – работаем над скоростью. Соответственно режимы: А, Б, В. Работа над скоростью – это периодические рывки, а скоростная выносливость – поддержание высокого темпа в течение всего матча. Отсюда и методика пауз для восстановления организма. Когда работаем над скоростью, должны обязательно опустить пульс до ста двадцати, дать полное восстановление, а не стартовать со ста пятьюдесятью. Когда работаем над скоростной выносливостью, то даем небольшую паузу – полторы-две минуты – и на уставший организм заставляем работать дальше. Тренер называет, например, режим Б – ребята бегут. Остановились – он сразу: возьмите пульс. Взяли. Ему говорят: пульс сто тридцать. Он: мы ничего не вырабатываем. Прибавить. Пробежали. Пульс сто сорок. Еще. Сто пятьдесят – вот в таком темпе и бегите. В таком темпе бегут и знают, что идет работа над выносливостью. Прибавить на двести метров. Пульс сто восемьдесят. Пауза спуск до ста пятидесяти. Опять…

Мы выпиваем, закусываем, балагурим, а Лобановский с Зеленцовым все по поводу режима Б – скоростной выносливости. Спорят, что эффективнее: гладкий бег с пульсом сто пятьдесят или упомянутый уже несколько раз квадрат шесть на шесть. Я не выдержал и говорю Зеленцову:

— Валер, вот ты работаешь над скоростной выносливостью. Например, квадрат шесть на шесть: пять попыток по пять минут с двухминутной паузой. А если сделаешь это упражнение, а после паузы другое с тем же пульсом, а потом третье. Мы вот сидим за столом, тебе необходимо определенное количество калорий. И представь, тебе дают на первое – щи, на второе щи, и на третье щи. Калории набрал, но ведь невкусно!

Все засмеялись, а у Лобановского сразу глаза загорелись: Зеленцов, запиши! Чего ты так сидишь!..

Если вернуться к вышесказанному, то я тоже сторонник больших нагрузок, но с оговоркой, что эти нагрузки должны быть разнообразны и интересны. И по возможности – больше работы с мячом. Иначе футболист не поймет их необходимость, будет проклинать и тренера, и себя заодно. Поэтому когда ребята поняли мои и свои задачи, им стало интересно, и у нас установились очень хорошие отношения».

Ну да, а Владимир Никитович Маслаченко любил рассказывать, что вообще всю методику Лобановского он, Маслаченко, ему и порассказал – после командировки в Чад. Сам, правда, лукаво при этом посмеивался. Можно еще по статьям, по мемуарам покопаться и немало подобных свидетельств подыскать, только вряд ли они будут столь же изысканно-добродушными, не струящими злость по поводу чего-то несостоявшегося.

Важно только не забывать то, с чего мы начали, о чем так хорошо сказал Сергей Ковалец: одно дело – пресловутые «конспекты», которых никто не видел, а совсем другое – умение подойти к человеку.

Неограниченная власть, диктаторские полномочия – лучшая, самая эффективная политическая система. Но при одном, увы, невыполнимом условии: диктатор должен быть идеальным человеком, только тогда людей поведет за ним не только страх, но и страсть! В советском футболе наиболее успешными были команды, которыми руководили тренеры, приблизившиеся к такому идеалу.

Лобановский был первым из них.

Лев Филатов: «И все-таки несомненно, что он владел душами, в том числе и некоторых репортеров.

Редкостная, старообрядческая, гугенотская целеустремленность покоряла. За ним шли, пускаясь на риск, напропалую, иной раз и принося жертвы, его последовательная, расписанная до мелочей практика, его теоретизирование, то ли глубокое, то ли пустозвонное, то ли с дальним прицелом, то ли тщетное, в любом случае оно выше понимания рядового мастера, наконец, его неугомонные материальные хлопоты – все это ставило Лобановского в глазах подчиненных на пьедестал. Они делали свой выбор, зная не понаслышке, что возле него меньше беспорядка и больше удобств, чем поодаль. Он был не очень понятен, но выгоден. Это располагало».

Скажу больше: великая трагедия «позднего» Лобановского заключалась в том, что он начинал чувствовать себя в новой жизни чужим. Он все-таки привык работать в совершенно иных условиях – когда если не все, то подавляющее большинство футболистов безоговорочно ему верит, и вера эта базируется на его безраздельной власти в команде. Понятно, что при советской системе это было достаточно легко реализуемо, и провинившегося футболиста могли, например, закатать в спортроту. Современная система, где за каждым игроком стоит три агента, намертво исключает такие вещи – здесь сто раз подумаешь, прежде чем косо посмотреть на какого-нибудь лентяюгу! И приходится в итоге прописывать до мелочей системы штрафов и прочие вещи, ранее казавшиеся чуждым излишеством.

«И слава Богу! — воскликнет иной демократ и поклонник “Эмнисти Интернэшнл”. — Мы научились уважать права человека!» Соглашусь, тем более у нас нет иного выхода. Но все же маятник, как обычно, резко качнулся в другую сторону, и вместе с грязным бельем в реку, отчаянно вопя, полетел ребенок. “Мне вчера дали свободу – что я с ней делать буду…”»

Лобановский и многие его сверстники – даже не соратники и не единомышленники, именно сверстники – росли в убеждении, что любимому делу нужно отдавать всего себя без остатка! Что нужно уметь даже семью задвинуть на второй-третий план, не говоря уже о склонности кутнуть по молодости (хотя умели!)…

Их подход к футболу был фанатичным – а новая молодежь не желала становиться фанатиками. Она не желала и не желает служить футболу, требуя, чтобы это он служил ей, и категорически отказывается поступиться ради него даже толикой своих интересов и прихотей. А в результате – к двадцати годам напрочь утрачивает в футболе мотивацию. Вот, кстати, еще один краеугольный камень системы Лобановского. Вот без чего, по его мнению, не может быть Игрока с большой буквы.

Вот этого Лобановский принять не мог. Понять – да, но тем тяжелее ему становилось… Жизни без футбола он не мыслил, но что ему было делать в таком футболе?! Он искренне пытался перестроиться и перестроить свою команду – игроки стали уходить (Шевченко, Ребров, Калитвинцев, Лужный), на их место вынужденно подписывали легионеров, потому что советская система детско-юношеского футбола приказала долго жить, а на смену ей, как у нас часто водится, не явилось ничего.

Может быть, потому он столь небрежно, разрушительно относился к собственному здоровью и образом жизни словно нарочно приближал неизбежный конец? Он ведь и вправду не хотел слушать медиков, хотя то, что Лобановский вернулся из Эмиратов и Кувейта уже глубоко, неузнаваемо больным человеком, было достаточно очевидно всем окружающим. И с годами ему становилось заметно хуже. Алексею Михайличенко все чаще приходилось подменять мэтра на скамейке. Пока он не стал главным. Вынужденно.