Борис Порфирьев - Борцы Страница 6

Он пришёл домой в возбуждённом состоянии, с мыслью во что бы то ни стало вернуться на манеж.

Дома его ждало второе письмо.

Верзилин, не раздеваясь, вскрыл его и опять обнаружил вырезку из газеты:

««Трезвон» 20 штук — 5 копеек. Громадный спрос, лучше нету папирос».

Сжав зубы, он произнёс зло:

— Хоть бы послали что–нибудь о таких папиросах, каких у меня нет.

Разведя спиртовку, он зачем–то бросил в её голубое пламя конверт; бумага вспыхнула, скрутилась в трубку и упала на стол. Гася огонь, растирая на чистой скатерти пепел, Верзилин подумал: «Какого чёрта! Что им от меня надо?..»

Однако он знал, что им было надо; они добились своего: он тревожно спал, нервы его были напряжены. Рука болела.

После некоторых раздумий он пошёл к знакомому по академии, сейчас работавшему врачом в одном из флотских экипажей, к тому самому, который восемь месяцев назад снимал ему гипс. Врач долго осматривал его и, наконец, свёл к новому светилу — Розенблицу, принимавшему в собственной квартире на Невском.

Розенблиц сказал (скорее моряку, чем Верзилину):

— Руке нужны ванны, шолнце и ежедневная нагружка.

Верзилинский приятель с облегчением произнёс:

— Мы на правильном пути.

— Шта‑а? — высокомерно спросил Розенблиц, стряхивая с рук капли воды над фаянсовой раковиной.

Моряк почтительно начал объяснять, что Верзилин всё лето купался и занимался гимнастикой, но Розенблиц перебил его, снова обращаясь к нему, а не к Верзилину:

— Рука будет дейштвовать лучше, но штоб бокшировать — не гарантирую. Нужно было шразу обратитьша ко мне. Шейчаш — пождно.

Брезгливо принимая от Верзилина кредитный билет, прошлёпал:

— Не рашпушкать шебя, — и пошёл в соседнюю комнату, давая понять, что аудиенция окончена.

Хорошо ему было сказать: не распускать. А как это сделать? Да и к чему? Даже для того чтобы играть в хоккей или лаун–теннис, нужна гнущаяся рука. А тем более–она нужна для борьбы…

К чему все эти тренировки с берёзовым идолом, пятнадцатикилометровые прогулки и ограничения в желаниях? К чёрту!..

Верзилин доплёлся до дому, медленно разделся и уткнулся лицом в подушку.

7

В эту зиму в Петербурге было много пожаров. Вскоре после того как горели керосиновые склады на Голодае, возник пожар на Петровском острове — на пивоваренном заводе «Старая Бавария». В одну ночь сгорел огромный сарай, под которым находился ледник.

Верзилинская хозяйка бегала по льду Малой Невы к месту происшествия; сам же он опять остался дома, глядя через оттаявшее стекло на бледные сполохи огня. То ли пожар был меньше, то ли мешало здание канатной фабрики, но почти не было ничего видно, и Верзилин вскоре лёг спать.

Зато буквально через день, совершая прогулку (скорее по привычке, чем по необходимости), он оказался свидетелем огромного пожара в Полюстрове. Горел двухэтажный корпус пробко–лакового завода Тригельмана и К°. Пожар возник на первом этаже, в машинном отделении, затем перебросился в прессовочное и пробко–резочное. Когда Верзилин подошёл к заводу, тот пылал как факел. Языки огня рвались в свинцовое небо, ветер бросал дым в толпу. Метались раздетые рабочие, мелькали золотые каски пожарников. Худой растрёпанный человек в пенсне визгливым голосом требовал чего–то от брандмейстера; тот отмахивался от него и отдавал команду. Струя воды била в обледеневший забор. Растрёпанный налетал на собеседника как петух, потом махнул рукой, в отчаянье закрыл трясущимися руками лицо.

— Плачет! — крикнул кто–то рядом с Верзилиным восторженно.

— Заплачешь, — отозвался другой. — Тут десятки тысяч с дымом уходят.

В толпу врезался рысак; извозчик осадил его с ходу. Из пролётки вывалился тяжёлый толстый человек в дорогой шубе с воротником шалью, подскочил к растрёпанному, стукнул его перчатками по лицу так, что у того слетели пенсне и шапка. Не подбирая их, избитый качнулся и боком, будто падая, зашагал в сторону. Крупный городовой, грудь которого была увешана медалями, вытянулся перед приехавшим; тот почему–то ударил городового и, не глядя ни на кого, словно помешанный, торопливо пошёл прямо в огонь. Струя воды сбила с него котиковую шапку, ударила в широкую спину; кто–то подхватил его под руки, повёл к извозчику.

Всё это произошло в какую–то минуту; затем Верзилин услыхал:

— Дом! Дом горит!

Толпа повалила в сторону, увлекая его за собой.

Худенький пожарник, толкнув Верзилина, подбежал к домику, неловко двинул кулаком по раме и, видимо разрезав руку, поднёс её тыльной частью ко рту и стал сосать. Из–за дома появился его напарник, огромный — борцовского роста и комплекции, — и навалился на дверь; она, словно картонная, провалилась в темноту; пожарник, согнувшись, шагнул на неё, как на плот… Худой всё сосал руку, когда он появился в пролёте дверей, неся перед собой пузатый комод; дым обволакивал его голову, заставляя жмуриться, тяжело дышать.

Поставив комод косо на снег, он заметил приятеля.

— Тудыть твою в переборку! — заревел он. — Медведь, лапу сосёшь!

Худой испуганно покачнулся, полез в дымящийся дом; подгоревшая балка глухо стукнула его по блестящей золотом голове, он вяло качнулся; детина подхватил его под мышки, отбросил в сторону, как слепого котёнка. Потом оглянулся, ища подмоги, выругался.

Двое в торчащих коробом брезентовых костюмах подкатили катушку, за которой тянулась кишка рукава. Струя ударила в крышу, сбила снег, заплясала по бревенчатой стене, нащупала окно. Зазвенели стёкла; из чёрного квадрата окна выбросился кусок серого дыма.

Борец в гладиаторской каске появился в дверях, приседая, чтоб не стукнуться о притолоку, таща на спине окованный железом сундук. Сундук был так громоздок, что у Верзилина мелькнула мысль: «Не донесёт». И действительно, гладиатору, видимо, трудно было одному удержать эту тяжесть, он беспомощно, как бы ища поддержки, взглянул на Верзилина.

Верзилин принял груз на руки. Через мгновенье, когда сундук стоял на снегу, детина выхватил брандспойт, нацелил его в двери. Струя запрыгала, забилась, зашипела, загоняя огонь обратно в дом.

— Так держи! — рявкнул детина. — Раззява!

Кивнув Верзилину, он побежал к соседнему дому. Расталкивая людей, хрустя вещами, завязанными в узлы, детина бросился по ступенькам крыльца.

С каким–то озорным мальчишеским чувством Верзилин в два прыжка настиг его у дверей. В глазах обернувшегося детины не было удивления.

«Правильно, идём», — говорил его взгляд.

Комнаты были полны дымом; из дыма появился мужчина в телячьем полупальто, с охапкою вещей. Споткнувшись в полумраке о порог, рассыпав вещи, покатившиеся со звоном под ноги Верзилину, он зло выругался. В руках у него остался один самовар. Мужчина сунул его на пол, подскочил к сдвинутому с места комоду, начал вытаскивать ящики; вбежала простоволосая женщина в рваной шубе, стала хватать из комода бельё.

Верзилин не успел оглядеться, как на его спине оказался комод.

Гладиатор толкнул его в бок, сказав уверенно:

— Доволокёшь!

Задыхаясь от дыма, пошатываясь, Верзилин пересёк комнату, спустился по ступенькам.

Хозяйка семенила рядом, причитая что–то неразборчивое.

— Цыц! — цыкнул на неё давешний щуплый пожарник, которого огрела подгоревшая балка.

Он помог аккуратно составить громоздкую коробку комода, побежал вслед за Верзилиным.

Гладиатор вышиб окно и швырял наземь стулья, этажерки, картины.

— Ларь! Ларь! — кричал подпрыгивающий рядом с ним хозяин. — Один ларь оставили!

Детина сунул напарнику зеркало, заспешил куда–то. Хозяин семенил рядом с ним. В дверях оба неловко сшиблись. Затем Верзилин в глазнице окна увидел полюбившегося ему детину: пошатываясь, тот нёс по ступенькам дощатый ларь.

Впоследствии он часто пытался понять, почему именно эта картина запечатлелась в его памяти как самая неправдоподобная из всего виденного им в этот вечер, и решил, что из–за неестественно громадных размеров ларя.

Всё остальное уже скользило по поверхности его памяти.

Он помнил только, что они с гладиатором долго ещё таскали тяжёлые вещи; им помогал худой пострадавший пожарник и ещё кто–то.

Потом, когда уже всё кончилось, они сидели с гладиатором на пустой железной койке, ушедшей глубоко в снег тонкими ножками. Ларь стоял рядом, крышка его была откинута, — он доверху был наполнен разноцветными пачками планок для гармоник и множеством коробок. Верзилин раскупорил две из них — там оказались маленькие гвоздики с медными шляпками в виде ромашек и серебряные лады.

Мужчина в телячьем полупальто топтался рядом, почему–то стараясь выхватить из рук Верзилина коробку. Он, видимо, был хозяином этого ларя, только гладиатор не признавал его прав и хозяином именовал Верзилина.