Тони Шумахер - Свисток Страница 6

Новоселье в Мехернике, под Кельном. Пригласил Хайнц Флоэ, игрок сборной и звезда «Кельна». Он выстроил себе дом. Красивый, большой, дорогой. Строительством занимался Рюдигер Шмитц, менеджер и опекун Флоэ. Любуясь домом, я мечтал достичь когда-нибудь того же.

– А мог бы я обратиться к Шмитцу? – спросил я смущаясь.

– Еще как можешь, – ответил сам Рюдигер. – Тебе нужен менеджер, чтобы внести в твою жизнь и в твою игру дисциплину и уверенность.

Шмитцу был 31 год. Мне – 19. Робкий, скромный, обычный парень из провинции. К Рюдигеру Шмитцу я проникся доверием сразу. И ему понравился тоже. Вот только влияние, которое оказывала на меня мать, ему показалось чрезмерным.

«Харальд, ты должен держать чуть большую дистанцию по отношению к Дюрену и твоему детству», – посоветовал он.

Ему было известно, как сильно я люблю свою мать, и он считал, что в принципе так и должно быть. Ему казалось странным лишь то, что при малейшем сомнении в окружающем мире или в самом себе я искал и находил убежище у нее.

«Это же яд, – ругался Рюдигер, – то, что ты каждый раз бежишь утешаться к маме. Даже если ты на самом деле натворил дел. Маменькиным сынкам нечего делать в профессиональном футболе».

Я не знал, что возразить, и терялся. «Прямота, честолюбие и даже жестокость – вот нужные тебе качества, – продолжал Шмитц. – Ты должен наконец перерезать пуповину, иначе о нее споткнешься».

Стремясь мне помочь, Рюдигер постарался заменить мне поначалу родительский дом, но потом все чаще стал оставлять одного, подталкивая любезно, но энергично в ту жизнь, где я мог рассчитывать только на самого себя. Это был трудный, вымощенный обидами и унижениями путь. И долгое время мне казалось, что требуют от меня чего-то невозможного.

Не слишком почетное прозвище Вертлявый Малыш я заработал себе в воротах между 1973 и 1977 годами. Вайсвайлер, мой тренер с июля 1976-го, не позволял себе в моем присутствии ни малейшей критики. Он попросту игнорировал меня, чтобы потом выставить на потеху публике.

Хеннеса Вайсвайлера, к сожалению, уже нет в живых. Он был очень хорошим тренером, но никудышным знатоком людей. Вместо товарищеской конструктивной критики он источал едкий деморализующий сарказм. Однажды он решил «подарить» меня другому клубу. Я был глубоко уязвлен, обижен и огорчен.

«Гнать Шумахера без разговоров!» – бросил Вайсвайлер. Мне передали эти слова. К тому времени я и сам хотел уйти. В ворота меня почти не ставили, и я был готов выбросить белый флаг.

У Рюдигера Шмитца в ту пору был дом в Айфеле, прямо на лесной опушке. Мы гуляли целыми часами.!

«Это успокаивает, – посмеивался Рюдигер. – Хороший воздух выдувает туман из мозгов». Через пару шагов он вдруг остановился: «У тебя природный талант, – заявил он почти торжественно. – Ты как алмаз, который скрыт пока еще в глыбе породы. Сколько нужно потратить сил, пока он превратится в бриллиант? Если ты станешь энергично работать над собой, отшлифуешь технику, избавившись от недостатков, ты откроешь в себе нечто ценное».

Таким образом, я начинал все сначала. Рюдигер требовал строжайшей дисциплины. Если он говорил: «Приходи в 18 часов», это означало ровно 18, ни минутой позже или раньше. «Сосредоточься целиком на тренере и коллегах, – настаивал он. – О развлечениях стоит на время забыть».

Шумахер, Кельнский Весельчак, стал серьезным и задумчивым. Однако Вертлявый Малыш долго еще был на слуху.

Весь Кельн продолжал потешаться над Топаловичем и мной. Мы были проблемой для команды, темой дебатов для руководства, постоянными клиентами врача нашего клуба. Медленно, но неуклонно я превращался в комок нервов.

– Ты хочешь сразу чересчур многого. Действуешь слишком рьяно, – толковал мне врач клуба доктор Боннеко. – Не будь таким суетливым. Постарайся сдержать себя, сохранить хладнокровие. Кстати, почему бы тебе не поучиться управлять собой, например, с помощью аутогенной тренировки.

Этого еще не хватало. Я заупрямился.

– Исключено. Не верю я во всю эту мистику с гороскопами и прочей чепухой.

– И все же попробуй. Во всяком случае, не помешает. К тому же это совершенно безвредно.

Я послушался и поспешил к врачу фрау Шреклинг, оказавшейся весьма милой женщиной.

«Думайте о чем-нибудь приятном, – внушала она мне. – Отпуск, пляж, море, солнце. Руки и ноги наливаются тяжестью. Тепло расходится по телу. Вы собраны. Вы играете, хотите поймать каждый мяч, разорвать его. Как тигр, ждете свою добычу. Молниеносно ринуться, впиться…»

Поначалу я проделывал это по полчаса в день, потом по часу, чтобы освоить технику. С тех пор я применяю аутотренинг во время тренировки и перед каждой ответственной игрой.

Собраться, отключиться, проделать это тысячекратно. Подлинное величие – это владение собой. Как на чемпионате мира-86 в ведьмином котле Монтеррея… перед одиннадцатиметровыми в игре с Мексикой Франц Беккенбауэр рассказал об этом так: «Тони сидит на газоне, ладони прижаты к вискам. Я знал, что игра вымотала его совершенно. Хотя большее время он стоит, теряет при этом от трех до четырех литров жидкости. Он концентрируется так, что иногда у него случаются судороги. Я иду к нему. Никто не может представить, какой груз давил на Тони. Я сам могу лишь догадываться, потому что мне как полевому игроку никогда не доводилось испытывать подобное. Если ты сейчас расклеишься, команда «вылетит». Надежда только на тебя. Я обращаюсь к нему, но он кажется каким-то отрешенным. «Что, Тони?» – спрашиваю тихо. Он не слышит меня. «Что случилось?» – спрашиваю еще раз. Вновь никакого ответа. Потом, наконец очнувшись: «Франц, успокойся. Ну что может случиться?» И затем он зевнул. Все выглядело так, будто я пробудил Шумахера ото сна». Франц подметил все очень точно. Я восстанавливался перед боем.

Пригасить рвущуюся наружу энергию, выждать.

После этого я смог взять два пенальти.

Одиннадцатиметровый – пытка… Требуется обуздать рефлексы и «выстрелить» в последнюю из сотни долей секунды. Восприимчивость обострена до предела. Мышление попросту отключено. При одиннадцатиметровом вратарь для остальных игроков то же, что и сумасшедший для нормальных. Он ловец молний, он должен как магнит притянуть к себе летящее со свистом кожаное ядро.

Я благодарен фрау Шреклинг за то, что могу придавать своему безумству нужное направление.

Назад, в год 1977-й. Менеджером клуба был в ту пору Карл-Хайнц Тилен, который затем, в октябре 1986-го, ушел в отставку уже с поста вице-президента «Кельна». Он не был высокого мнения о моей аутогенной тренировке. В один из дней за пять игр до конца сезона он без обиняков, что было ему свойственно, выдал мне следующее: «Тони, мы ищем нового вратаря. Тебя хотим отдать. Нет никакого смысла держать дальше. Вайсвайлер не желает больше с тобою работать».

Тренировки. Собранность. Все это коту под хвост?

Разве ошибок у меня не тем меньше чем чаше я играю? Их количество снизилось с 30 до 27 процентов.

Я должен был попытаться сыграть в этих пяти оставшихся матчах безошибочно. Если удастся, вплоть до кубкового финала 1977 года. В душе я примирился и оставаться больше в «Кельне» уже не хотел. Но стремился показать на поле все, на что способен, чтобы при переходе в другой клуб добиться хотя бы выгодных условий. Моим преемником уже был назван Норберт Нигбур. Отчаяние. Мучительное нетерпение. Шанса показать себя все не было. Топалович, которого ставили чуть выше меня, проводил все игры в бундеслиге. Я сидел наготове среди запасных. Наконец шанс в игре против «Герты». Топалович, страшно боявшийся летать на самолете, отказался от поездки.

Я полетел вместо него – и играл в этот день фантастически. Ни одного промаха, блестящие броски. Результат 1:1 – моя заслуга. С этого момента я стал первым вратарем «Кельна».

1977 год, Ганновер. Финал против «Герты». Норберт Нигбур еще стоял в воротах напротив, но он уже вел переговоры с «Кельном». Его договор с клубом был на 90 процентов решенным делом.

Мы победили 1:0. Нигбур бушевал, препирался с арбитром, утверждал, что мы, кельнцы, подкупили судью. Разумеется, после этого инцидента для членов правления клуба он перестал существовать. Два дня спустя мы летели в Японию на товарищескую встречу. Признававший только успех Вайсвайлер подсел в самолете ко мне. «Послушай, Тони, – проворчал он, – я не хочу особенно распространяться. Знай единственное. Ты для меня теперь номер один».

Я был неописуемо рад. Дела пошли в гору. Но, вспомнив Рюдигера Шмитца, заставил себя вернуться на землю: великим, самым лучшим стану я лишь тогда, когда буду и дальше тренироваться минимум на 20 процентов больше, чем мои соперники. Потому что по-настоящему борьба начинается только в минуты смертельной усталости. Быть в нокауте и говорить о'кей. Такой секрет успеха.

В Кельне достигнуто немало. Маленький Харальд из Дюрена стал большим Тони. Тони, потому что у меня двойное имя, вторая его часть • – Антон. Но прежде всего это был намек на Тони Турека, нашего лучшего вратаря послевоенного времени. Тони. Вторая часть имени стала для меня титулом.