Роберт Твиггер - Злые белые пижамы Страница 8

— Ки находится в наших телах, — говорил м-р Вада. — И во вселенной. Это очень сложная вещь.

— А можно увеличить свое ки? — спросил я.

— Мы, японцы, — начал м-р Вада, — это была одна из его любимых фраз в начале речи и была прямым переводом с японского. Я стиснул зубы. — Мы, японцы, верим, что ки — это переменная величина. У человека с плохим здоровьем низкое ки.

— Может ли ки быть другим словом для физического здоровья?

— Я думаю, что ки связано со здоровьем, но ки очень сложно понять.

— Да, — сказал я, хотя мне ки не казалось чем-то особенно сложным для понимания.

Я предполагал, что Вада имел в виду некую разновидность витализма, представляя ки в качестве основной энергии во вселенной. Ки давало людям их энергию и также оживляло вселенную. Когда течение ки было заблокировано, энергия растрачивалась или рассеивалась — именно это происходило во время болезни. Айкидо стремилось способствовать совершенному течению энергии ки, хотя когда спрашивали Чида-сэнсэй о ки, он брал ключ от шкафчика и говорил «Вот это ки! Нa, возьми немножко ки*!»

— А как ваше ки? — я спросил М-ра Вада.

— Мое ки очень хорошо, спасибо, — отвечал он.

Мы погрузились в молчание и он предложил мне другую сигарету с ментолом.

— Американцы не понимают ки, — сказал он через некоторое время.

— Нет, не понимают, — я всегда абсолютно соглашался с осуждением американской культуры. Мне и казалось, что он хотел критиковать весь Запад, но из политической корректности останавливался на Америке.

— Если бы они правильно понимали ки, у них не было бы такой проблемы с наркотиками и преступностью.

— Гм, да.

— Они не видят, что ки требует дисциплины. У Соединенных Штатов нет дисциплины.

— Вы правы, — сказал я.

— А как у вашей страны? — сказал он.

— Да и у нас ее нет, — сказал я жизнерадостно. По какой-то причине М-р Вада вызвал во мне желание пошутить.

— Но в айкидо вы учитесь дисциплине, — сказал он.

— Да, в айкидо мы учимся дисциплине.

Затем я вспомнил, что Вада сказал одному из учителей, что мои рубашки не всегда были безупречно чистыми. Как-то это не вписывалось в мои притязания насчет дисциплины.

— Но это больше, чем просто дисциплина, — сказал я. — Это больше.

Канчо-сэнсэй, основатель, редко говорил о ки. Вместо этого он говорил о силе кокю — дыхательной силе.

Однажды на пути домой из додзё Пол, полицейский, предложил показать мне местную достопримечательность, которая имела какое-то отношение к силе кокю Канчо.

«Вот это — фонарный столб», — сказал Пол. Мы стояли перед фонарным столбом на спуске с холма, где было додзё. «Тот самый, в который Канчо-сэнсэй врезался на своем велосипеде.»

Я посмотрел на столб с повышенным интересом. На нем не было ни вмятин, ни царапин, которые подтвердили возможность столкновения с величайшим живущим практикующим айкидока. Хотя он выглядел так, словно недавно был перекрашен в светло-зеленый цвет, столь любимый токийским департаментом общественных работ. «Это было давно, где-то в начале семидесятых», — добавил он.

У Пола появилась ироничная искорка в глазу — сочетание немного приподнятой брови и едва уловимой улыбки, которую принимали все уроженцы Запада, когда пересказывали чудесные истории о Канчо-сэнсэй. Не то чтобы в аварии было что-то чудесное.

«Вообще-то, — сказал Пол, — у Канчо была настолько замечательная сила бедер, что в тот самый момент, когда он въехал в столб, он вложил полный вес тела через велосипед в обратном направлении и отскочил абсолютно без каких-либо повреждений.»

Я был готов признать теоретическую возможность такого действия. В конце концов, я видел, как от Чида-сэнсэй «отскакивали» люди в результате приложения концентрированного напряжения силы бедер через плечи и спину — почему, в таком случае, это не могло произойти через седло мотоцикла и руль? Хотя, насколько я представлял, большинство японских велосипедов должно было развалиться от подобного обращения.

— Но почему он вообще въехал в столб? Уж конечно это не свидетельствует о хваленом шестом чувстве постоянной боеготовности? — спросил я Пола.

— Ну, это произошло после того, как он пил со своими друзьями. Он, вероятно, был пьян в стельку в тот момент.

Все признавали, что Канчо был алкоголиком. Это было частью мифа, как, например, тот факт, что он выкуривал сотни сигарет в день и все еще мог выполнять удивительные трюки физической выносливости. Он был больше всего похож на Тессю из всех людей, что я когда-либо встречал; он разделял пристрастие Тессю к алкоголю, хотя и не был поэтом.

Но сейчас ему исполнилось семьдесят восемь, он часто бывал в больнице и, весьма вероятно, умирал от рака легких.

Из уважения к нему как к основателю школы Ёшинкан, его прижизненной связи с мастером Уесиба, к его десятому дану и как к величайшему из ныне практикующих боевые искусства, уж не говоря о том факте, что, обладая скверным характером, он вполне мог убивать людей голыми руками — никто не говорил открыто о его болезни. Иногда люди перешептывались на кухне додзё о его здоровье, но не более того.

То, о чем говорили, было его собрание часов. У Канчо было только два интереса в жизни — айкидо и часы. В его доме было полно их, тиканье слышалось в каждой комнате, от бесчисленных стенных часов, от дедушкиных часов, от вагонных часов и часов с кукушкой, устанавливая прекрасный ритм, отмеряющий его жизнь. Он проводил время, двигаясь от часов к часам, подводя время на них, заводя их, слушая их различные перезвоны, наблюдая раскачивание маятников туда-сюда, ничего не ожидая, кроме смерти — умирающий человек одержим ходом времени.

Я видел Канчо только один раз, и то со спины — меня оттеснили кланяющиеся учителя, когда он пришел в последний раз посетить додзё. Он был очень слаб и его официальный темный костюм был крошечным, словно сшитым на ребенка.

Один из ведущих иностранных учителей, Роберт Мастард, любил задавать один вопрос, чтобы сбить с толку доверчивых новичков: «Какая самая важная вещь в Ёшинкан-айкидо?» Был только один ответ: «Дух». Мастард обладал огромным духом. Если новичок показывал дух, было неважно, если его техника была плоха. Черные пояса третьего-четвертого уровня в отсутствие духа были бы просто проигнорированы Мастардом. Он просто отказался бы их учить. Я переживал, что Мастард мог отказаться учить меня, если бы я был по неосторожности непочтителен, поэтому пошел другим путем, вставая, когда он входил в чайную комнату и возился у автомата, чтобы добыть ему минеральный безалкогольный Pocari Sweat. Почтительность делала разговор немножко однобоким.

«Ты знаешь, однажды я бросил айкидо?» — сказал он мне, предлагая мне Hi-Lite, чрезвычайно резкие японские сигареты, единственные, которые он курил.

Мой голос не всегда звучал как мой собственный, когда я разговаривал с Мастардом. Он звучал фальшиво, даже для меня самого. «Почему вы бросили?» — настойчиво вопросил голос.

«Политика. Я застрял в политике додзё, поэтому почти год не тренировался. Может, раз в месяц или реже. Я перестал пытаться заниматься айкидо. Я просто приходил и валял дурака. А потом произошло что-то странное. Внезапно я стал швырять людей без малейшего усилия. В конце концов я понял, о чем шла речь.»

Голос определенно подбирал тупейшие вопросы: «И о чем шла речь?»

Он улыбнулся, и шлепнул конец изношенного черного пояса на стол. Это был мастардовский способ отвечать на глупые вопросы. Жест означал «тренируйся усердней».

— В тот год я преподавал в младшей высшей школе. Я накопил кучу денег. Я приобрел симпатичную пятикомнатную квартиру. Знаешь, с моим уровнем, если бы я был боксером, я бы уже был миллионером.

— Конечно-конечно, — я кивнул.

— Если бы у меня был сын, я бы не отпустил его в боевые искусства. Я бы отправил его бросать бейсбольные мячи, как только бы он начал ходить.

— Чтобы он заработал миллион!

— Точно. В айкидо нет денег, во всяком случае, если ты честный и хочешь учить людей настоящему.

— Понятно, — Настоящему — опять это слово. Именно этого хотел голос. Быть признанным реальным.

— И я ведь не молодею. Мне тридцать восемь и все становится сложнее и сложнее. Но с другой стороны — я становлюсь сильнее. По меркам айкидо я сильнее сейчас, чем когда-либо раньше. В этом месте только один человек сильнее меня.

Я задумался, почему он меня пытался убедить. Я уже был «истинно-верующим», о чем и хотел сказать, но голос мне не позволил.

«Точно», — я закивал искренне. Повисла неуютная тишина и мы оба отвели взгляд. Когда я вернулся, Мастард засовывал свои сигареты Hi-Lites обратно в куртку доги. Потом, на мгновение он посмотрел так, словно говоря: ты представления не имеешь о чем, черт возьми, я с тобой говорил, не так ли?

Настрой Мастарда был таким же, как и у Тессю: «Если нет однозначной решимости, то человек не преуспеет, даже если будет тренироваться годами».