Андрей Старостин - Встречи на футбольной орбите Страница 9

Он любил футбол не меньше, чем я конный спорт. Разговаривать нам было легко, если не считать, что я все время хотел говорить о бегах, а он о футболе. Но язык был общий, так сказать, футбольно-беговой. Ход футбольного матча пересказывался беговыми терминами, заезд разбирался футбольными.

Например, на вопрос Бондаревского, как сыграл его любимый «Спартак», достаточно было сказать: «Проскачка», или: «С места до места». В первом случае это означало, что безнадежно проиграл, во втором – убедительно выиграл. Он утверждал, что категориями беговых понятий можно доходчиво объяснить любую тему. Не знаю, как насчет всех других, но что касается темы футбольной, то с ним нельзя не согласиться.

Недавно я смотрел футбольный матч. Встречались две команды, разные по классу. В переводе на беговой язык у одной личный рекорд на 1600 метров две минуты десять секунд, а у другой – две минуты двадцать. В первом тайме более классная команда играла с преимуществом и выиграла два-ноль. Во втором преимущество перешло на другую сторону. Игра, по сути дела, шла в одни ворота. Счет стал три-два в пользу менее классной команды.

Я внимательно смотрел эту игру. Мой угол зрения на происходящее преломлялся через беговую дорожку, Я видел, что более классная команда повела игру с преимуществом – «захватила бровку».

Затем она забила гол – «оторвалась на столб» (осветительные столбы, расставленные на беговой дорожке примерно на расстоянии 35 – 40 метров).

К перерыву счет стал два-ноль: «у полукруга на два столба впереди». Казалось, лидеру не составит труда довести дело до конца, «до финишного столба».

Но вот во второй половине игры у классной команды появились признаки усталости, футболисты стали допускать больше технического брака: «врут ходом». Вскоре в их ворота влетел гол: «задние наседают, а ехать еще далеко». За двадцать пять минут пошла отбойная игра, на удержание счета: «не доведут, перешли на шлапак». Последовал второй гол, а за ним, за минуту до окончания матча, победный третий.

На разборе игры тренеры отметили отсутствие взаимосвязи, нарушение игровой дисциплины, большой технический брак, вялый темперамент: «такой бесклассице проиграть…»

А «бесклассица» без устали носилась по полю, с первой до последней минуты игры, хрестоматийно доказывая, что «порядок бьет класс!».

Допытываясь у Бондаревского, какими же средствами достигается и определяется этот пресловутый «порядок», я попросил практически познакомить меня с наездническим тренингом рысака. Сознаюсь, решился я на это испытание не без душевной борьбы. В детстве приходилось и в ночное на неоседланной лошади выезжать, и навоз в поле на телеге возить, и полевые работы вести с вожжами или плугом в руках, но все это неторопливое поспешание. Здесь же – рысаки, соревнования скорости и силы. Я уже насмотрелся всевозможных аварий на дорожке и в призу и на разминках.

Перед глазами стоит сшибка экипажей в повороте, когда взмыла вверх стиснутая с боков качалка с мастером-наездником Н. Р. Семичевым, а сам он с высоты спикировал прямо под ноги двигающейся сзади группы рысаков.

– Легко отделался, – отшучивался Николай Романович, кивая на сломанную руку.

Трагически закончилась славная карьера другого мастера-наездника И. Д. Назарова. На старте для рысаков элитного класса ему пришлось резко приостановить свою любимую, знаменитую по выигрышам больших призов, в том числе и «Дерби», серую кобылу Былую Мечту: с поля, «подрезая» ей ноги в погоне за бровкой, устремился другой рысак, грозил неминуемый сбой. Кобыла вздыбилась от сильного упора на задние ноги и зависла в воздухе, замерев на какое-то мгновение в вертикальном положении. Но центр тяжести перешел критическую точку, и Былая Мечта осела всей тяжестью на оказавшегося внизу наездника, сдавив ему грудную клетку своим мощным крупом.

– Кобыла-то не виновата, я сам вожжи перетянул, – теряя сознание, оправдывал свою любимицу наездник.

Но, назвавшись груздем, надо лезть в кузов. К пяти часам утра я появился в конюшне у Бондаревского. Она размещалась в центре лошадиного царства, раскинувшегося в тылу Ленинградского проспекта, от Белорусского вокзала до ипподрома. Свыше трех десятков зданий барачного типа, с фрамугами вместо окон, закреплены за самостоятельными тренерскими отделениями, во главе которых стоит мастер-наездник, бригадир.

Это особый мир, со своим колоритом, ритмом жизни, размеренным более чем вековой традицией испытания рысистой лошади на ипподроме.

В конюшне Бондаревского, как и во всех других, никакой суеты, беготни, торопливости. Все делается степенно, мерно, по часам. Задается корм, готовится упряжь, убираются денники. Темп как бы определяется монотонно приглушенным звуком – хрустом лошадей, поедающих овес. Конь ест в отличие от собаки сдержанно, деликатно. Неповторимый запах смеси лошадиного пота, корма, навоза густо висит в воздухе. Именно он, этот, не побоюсь сказать, аромат, вызывает волнующее ощущение, переселяет тебя в другой, необычный, романтически увлекательный мир.

Тот же букет запахов волновал мое детское воображение при первом посещении цирка. Стараясь выказать себя бывалым лошадником, я вместе с Бондаревским вошел в денник к серому красавцу Володару. Но нервный сын Воина так перебирал задними ногами, что, поспешно ретировавшись, я решил в другие денники не заходить.

Началась сборка лошадей для работы. Одна из них предназначалась для меня. Это был гнедой трехлеток, кажется Гвидон по кличке, которого я знал по беговой дорожке. Он неоднократно выступал, правда, без особого успеха, однако был довольно резвый для своего возраста.

– Сегодня пошагаете, – сказал мне Тихон Иванович Максимов, обходительный конюх, много лет работавший с Бондаревским. «Как это – «пошагаете»? – подумал я. – Рядом с лошадью, что ли?»

– Для начала сегодня пошагаешь, – подтвердил появившийся Бондаревский, – с Тихоном Ивановичем вместе.

Я уже хотел взорваться: мол, пошагать-то я и дома могу: не для этого же я в четыре часа утра с постели вскочил, но Бондаревский успел скомандовать: «Садись на Гвидона».

Когда я умостился в качалке, чуть вверх и вперед ноги, почти касаясь ими крупа Гвидона, и заполучил в руки вожжи, то прилив восторга отбросил меня на четвертьвековую дистанцию: Мишка Марьин, борона, вожжи, лошадь!..

Однако постепенно мой кураж шел на снижение. «Пошагать лошадь» – профессиональный термин. Ездок сидит в качалке, а лошадь шагает. Необходимый компонент тренировки, но нудный. Мы «шагали» с Тихоном Ивановичем ежедневно часа по два. Присоединялся к нам и «сам». Сидя бок о бок в качалках и вышагивая по дорожке бесчисленное количество кругов, я постигал премудрости достижения высших физических кондиций у рысака.

Потом я стал «работать» Гвидона «в размашку», то есть рысью со средней скоростью. Я жаждал езды, когда рысака можно запустить изо всех сил. И наконец дождался, Бондаревский сказал: «Сегодня работаем «в резвую».

Всю ночь шел дождь. Дорожка была грязная, но на кругу работа шла полным ходом. Мы развернулись по всем правилам старта, набрали скорость, «сам» на своей резвой лошади старшего возраста быстро двинулся вперед, а мы с Тихоном Ивановичем с поля поспешали за ним. Комья грязи полетели мне в физиономию, залепляя предусмотрительно надетые очки, которые очень ограничивали зрение. При том же в Гвидоне пробудился инстинкт соревнования, и им с каждым шагом все больше овладевал азарт: жеребец неистово тянул вожжи, и к полукругу я подъезжал весь покрытый грязью, с простоволосой головой (кепку сорвало ветром) и совершенно онемевшими от перенапряжения руками. Чем больше я старался удержать Гвидона вожжами, тем упорнее он их тянул. Сложность моего положения усугублялась тем, что сзади я слышал топот других лошадей, а Бондаревский и Тихон Иванович были далеко впереди. Знаешь, что лошадь на любом аллюре на упавшего на землю человека не наступит, но топот сзади все равно покою не дает.

И в этот самый момент, когда я почувствовал, что беспомощен полностью, что сейчас неминуемо свалюсь в грязь, под копыта, вдруг пришло облегчение. Вожжи ослабли, руки ожили, топот сзади прекратился: это Гвидон подхватил меня «на унос» и помчал полевым галопом мимо что-то испуганно кричащих мне Бондаревского и Тихона Ивановича. Я почти ничего не видел и совсем ничего не соображал, держась, сколько позволяли силы, за петли вожжей.

Не знаю, чем бы это дело кончилось, если бы Гвидон не оказался умнее меня. Доскакав до поворота с круга в конюшню, жеребенок перешел «на размашку» и, сменив рысь на шаг, остановился у самых конюшенных ворот, доставив меня до места, с которого я отправился на круг, воображая себя Вильямом Кэйтоном.

Все закончилось хорошо. На конюшне за завтраком после утренней работы стоял громкий хохот. Бондаревский уверял, что на ипподроме появился новый наездник – «лохматый, в черной маске», насмерть перепугавший Гвидона. Кажется, вместе с нами ржал и Гвидон.