Колин Харрисон - Электрические тела Страница 17

Когда подъехало такси, из него вышла Долорес с Марией и одним очень большим чемоданом. Я заплатил водителю. Санджей, у которого, похоже, были стерты ноги, проковылял к нам и поволок чемодан к дому. Такси отъехало. Мария вытянула пальчик:

– Дяденька его уносит, мама.

– Это не страшно. – Долорес наклонилась и проверила, застегнута ли верхняя пуговица на пальто Марии. – Он несет его к нам в комнату. – Она вытащила из сумочки бумажный платок и приложила его к носу девочки. – Сморкайся.

– Нет!

Долорес прижала платок к лицу Марии, и та послушалась. Долорес посмотрела на меня. Вечернее солнце освещало ее лицо, подчеркивая сочные краски, сверкая на копне непослушных темных волос и зажигая глаза. Я протянул ей теплую еду в коробках.

– Это необязательно было делать. – Ее пальцы едва заметно скользнули по рукаву моего костюма. – Спасибо вам.

Санджей вернулся и почтительно кивнул мне:

– Мы готовы, сэр.

– Там, наверху, есть телефон, – сказал я, прежде чем уйти. – Я бы хотел вам позвонить, ладно?

– Конечно, – ответила Долорес с едва заметной улыбкой – улыбкой, которая признавала, что моя непринужденность не была естественной. А потом они с Марией исчезли в пыльной дымке, нырнув в сумрак здания Ахмеда, и я ощутил какое-то мелочное, коварное удовлетворение.

Тем вечером я несколько часов корпел над толстой папкой, понимая, что отвечаю за все, что в ней содержится, за каждый глупый фактик, типа мощности передатчиков на спутниках Корпорации. Люди вроде Президента уже давно не читают бумаг внимательно: они рассчитывают на то, что подчиненные знают ответы на любые мелкие вопросы. А потом я поднялся на крышу моего дома на Парк-слоуп с переносным телефоном в одной руке и номером телефона Долорес в другой. Я набрал номер и подождал. Телефон был занят. Ветер с шорохом гнал цветки кленов по крыше, а вдалеке виднелись голубые и красные огни Эмпайр-Стейт-билдинг. Сидя в выгоревшем розовом шезлонге, я пытался понять, что меня так привлекает в Долорес Салсинес: ведь я с детства и отрочества был приучен знакомиться с девочками, а потом – с женщинами определенного типа. Они носили свитера из шотландской шерсти и отлично учились. Они посещали один из двадцати – тридцати престижных колледжей или университетов страны. Они была хорошими девушками – или если не хорошими, то, по крайней мере, они никогда не были плохими. Может быть, пару раз подростками они совершали мелкие кражи в универсамах, может, спали с малознакомыми парнями или пробовали стимуляторы. Я снова набрал номер – занято. Их предназначением всегда были карьера, семейная жизнь и дети. Можно было легко начертить график жизни этих женщин: они бывали в Европе, на них можно было полагаться, они были в курсе последних событий, у них в шкафу стояло слишком много пар обуви, они принимали витамины, они были способны испытывать много оргазмов, они, как правило, редко смотрели телевизор, они любили читать, они были привлекательными, они разбирались в кофе. Они были белыми. Я любил этих женщин. Моя мать принадлежала к таким – в духе своего поколения, и Лиз определенно была из таких. Долорес Салсинес такой не была.

На одной из ближних авеню раздался звук сирен, перекликаясь с другими сиренами, которые то звучали близко, то завывали вдали, создавая ощущение нескончаемой спешки во всех уголках ночного города. Мы очень редко используем оборотную сторону своего «я», другие возможности. Я снова нажал кнопку повторного набора. Телефон прозвенел двадцать раз – и только потом я повесил трубку. Долорес не должна была уходить – но она ушла из дома.

Глава четвертая

Утром в понедельник блестящий черный лимузин Корпорации, похожий на громадное опасное насекомое, скользнул в сумрак и подъехал к моему дому. Он ждал меня с ярко горящими стоп-сигналами. Усевшись в него, я положил портфель на колени и продолжил зубрежку данных из папки: теперь я заучивал частоты спутниковой связи и диаграммы направленности. Машина ехала по Бруклину к аэропорту Ла Гуардия мимо чернокожих мальчишек, торгующих на перекрестках розами, освежителями воздуха и бандажами для утягивания грыжи. Десятилетние ребятишки, целыми днями глотающие выхлопные газы. Я видел такое и в Зона-Роса в Мехико, и у отеля «Гранд-Истерн» в Калькутте. При красном сигнале светофора они возбужденно прижимали лица к затемненному стеклу машины, надеясь увидеть какую-нибудь знаменитость. Шофер опустил стекло на три пальца и сказал им что-то резкое. На их лицах уже лежала печать трудов и лишений. На них была написана их обреченность. Я посмотрел – и отвел взгляд.

В самолете я жевал таблетки от изжоги и продолжал читать про спутники. Из самолета я позвонил Хелен и обговорил кое-какие вопросы. От Долорес известий не было, так что я набрал ее номер. К телефону подошел один из рабочих Ахмеда и сказал, что Долорес ушла. Я надеялся, что она ищет работу и не ищет неприятностей. Я просмотрел газету. А потом я смотрел в иллюминатор и проверял, помню ли я лицо Лиз. Я помнил.

Перед посадкой я проверил в туалете свою улыбку, приблизив лицо к зеркалу и состроив гримасу, убеждаясь, что на зубах не осталось кусочков завтрака. Такие вещи важны. Люди выносят о вас суждения. Людям нравится злобствовать. Один раз мы приняли решение не брать на работу помощника вице-президента по информационным системам потому, что он не контролировал слюноотделение. Очень умный тип, с самыми лучшими рекомендациями, с множеством дипломов, галстук подобран со вкусом, масса деловых связей – но слишком много слюны блестело на нижней губе. Это не понравилось слишком многим, в особенности Саманте. Я шире открыл рот перед зеркалом и заглянул себе в глотку. Хроническая повышенная кислотность в пищеводе может привести к появлению «абнормальных» клеток. Мой терапевт сказал мне об этом, настаивая, чтобы я пил меньше кофе и спиртного: они вызывают расслабление сфинктера в конце пищевода и позволяют содержимому желудка подниматься вверх. Он уговаривал меня изменить образ жизни, уменьшить стрессы. «Что значит «аб-нормальные»?» – спросил я у него. Он ответил: «Предраковые. Мы проводим гастроскопию, берем для исследования немного клеток». Он добавил, что мог бы назначить мне метоклопрамид или омепразол, но принимать эти лекарства нежелательно: они вызывают серьезные побочные явления. Я встревоженно спросил, что делать, если будет ухудшение. Он ответил, что у меня может развиться так называемый синдром Баррета, когда слизистая пищевода становится такой же, как слизистая желудка. Обычно в этом случае прибегают к хирургической операции, называемой пликацией по Ниссену. Специалист делает разрез на желудке, а потом пришивает часть желудка к основанию пищевода, чтобы сделать его туже. «Это звучит неприятно», – сказал я. Он согласился, что это действительно неприятно.

В Национальном аэропорту меня встретила машина. Шофер открыл мне дверь, и я уселся, рассчитывая встретить Президента где-нибудь в округе Колумбия, но он оказался в салоне и повернул ко мне загорелое лицо.

– Доброе утро, – проговорил он. Я никогда не видел его яркие голубые глаза и кожу в старческих пятнах на таком близком расстоянии. – Мы встречались?

– Мимолетно, – ответил я.

Машина тронулась.

– Мистер Моррисон уверил меня, что вы – именно тот, кто мне нужен, – сказал он, закуривая сигарету.

– Я прочел бумаги.

– Хорошо. Я не читал. Я буду включаться время от времени. – Он повернул бронзовое колесико на стенке салона, и тесное пространство наполнилось завораживающими звуками грегорианского хорала. – Ну вот.

Его взгляд устремился в окно. Он закончил разговор. Мраморные памятники вздымались в синее небо. Мы пересекли Потомак и оказались в округе Колумбия. Президент извлек из портфеля какую-то книгу: это оказался роман Троллопа «Как мы теперь живем» – и чопорно пристроил на нос бифокальные очки. Мужской хор печально пел нам на латыни. Президент перевернул страницу. Вот он – человек, обладающий состоянием примерно в девятьсот миллионов долларов. Он уже забыл обо мне.

Мы провели день в разъездах по столице, останавливаясь на зарезервированных площадках под правительственными зданиями или позади них. Каждый раз нас дисциплинированно дожидался служащий и провожал в нужный кабинет. Вопросы были различными, встречи – недолгими. Каждый раз делались попытки заставить правительство принять решение или указ в интересах Корпорации. Я извергал из себя соответствующие отрывки документов, а Президент слушал и рассматривал кусочек пластыря на тыльной стороне руки. Рак кожи. Было множество почтительных кивков. Я не мог понять, доволен ли он моей работой или нет, потому что в машине мы почти не разговаривали друг с другом. Похоже, ему не нужно было, чтобы его развлекали – в отличие от некоторых начальников. Он ответил на несколько звонков. Короткие фразы, после которых он тихо опускал трубку. Он выкуривал по две сигареты в час и игнорировал инструкции и отчеты, предоставленные его сотрудниками, а также свежие газеты. Читая книгу, он поджимал и покусывал губы и время от времени сглатывал, словно получал информацию не глазами, а в виде глотков бульона по невидимой соломинке. Меня наполняло разочарование, Президент казался мне всего лишь хорошо одетым обывателем, а не таинственным титаном, заставлявшим Моррисона скрежетать зубами так, что они стерлись чуть ли не до десен. Напротив меня сидел ушедший на покой почтальон, вежливый краснощекий старикан в вязаном кардигане из публичной библиотеки, чей-то дедушка, увлекающийся рыбной ловлей на блесну. Меня явно подставили! Я пришел к убеждению, что Билз уговорил Моррисона выдернуть меня из команды переговорщиков.