Лев Горфункель - Война, любовь и психология Страница 2

Я думаю, жизнь моих родителей – это уникальный случай такого сплава любви и профессионального сотрудничества, да еще длящегося всю жизнь! Они были поистине талантливы – и в любви, и в профессии. Об их профессиональной деятельности уже написано несколько статей, о ней известно многое.

Они окончили Ленинградский государственный университет и в качестве профессиональных психологов приехали в Ижевск в начале пятидесятых годов по направлению от министерства – работать в Удмуртском пединституте1. Они застали науку психологию в самом плачевном состоянии, практически в нулевом – профессионально подготовленных специалистов не было, а информация о психологии доносилась в качестве популярных сведений. Ни о каких научных подходах в изучении, а тем более в применении психологии, не было и речи. Даже о применении психологии в педагогике (институт-то педагогический, готовил учителей!) рассказывалось преимущественно на любительском уровне. Совместная профессиональная деятельность родителей длилась тридцать лет, и это целая эпоха и в их жизни, и в развитии психологии в Удмуртии. За это время им удалось не просто сдвинуть изучение и применение психологи с места, а поднять их на совершенно новый – научный – уровень. Чем только они не занимались, какие только области изучения и применения психологии не затронули!

Но это все известно и без меня. И уже несколько раз написано, хотя, конечно, далеко не все. Я и сам-то о профессиональной деятельности отца знаю из этих же источников и рассказов мамы, так что не мне об этом рассказывать.

Многих людей, знавших отца, работавших с ним или учившихся у него, впечатляла не только психология, не только профессионализм отца в ней, но – и я думаю, даже в бо́льшей степени, – сама личность отца. А проявлялась она не только в работе. Не в меньшей, а может быть даже в большей, степени она давала о себе знать в семье.

Как я уже сказал, я практически ничего не помню. И отец никогда не рассказывал мне о себе. Наверное, потому что я не спрашивал. Так что все, что я узнал теперь, – из писем, документов и рассказов, в основном маминых.

Справедливости ради, надо сказать, что мама была права (какая замечательная фраза, не правда ли? Каждый пришедший наконец к этой мысли, может считать себя по-настоящему взрослым человеком), и, пока я собирал сведения о жизни отца, я и сам вспомнил несколько ярких эпизодов из своего детства, связанных с отцом, и крайне удивился – не тому, что я их вспомнил, а тому, что забыл. Мне было интересно писать эту книгу, и я подумал, что, может быть, людям, которые знали отца, будет интересно ее прочитать. А может, и тем, которые не знали, тоже.

Детство

Мой отец – Павел Лейбович Горфункель – родился в Ленинграде 27 октября 1923 года.

Его мама – моя бабушка, Ева Фишелевна Флейшман – родилась в большой семье в Молдавии, в маленьком городке или в сельской местности, в деревне. Во время революции и гражданской войны в Молдавии и на Украине прошла волна еврейских погромов. Спасаясь от них, убегали, стараясь спрятаться в высоких колосьях и в кустах, старики, молодежь, дети – и бабушка в том числе. Бандиты их догоняли и убивали. На глазах у бабушки были убиты ее родные – дядя, тетя, двоюродные сестры. Бабушка сумела укрыться в поле и благодаря этому спаслась. Спаслись также ее родители, брат и сестра. Впоследствии все они, кроме бабушки, эмигрировали в Аргентину – в то время многие уезжали в Южную Америку. А бабушка не поехала – она встретила моего будущего дедушку, тогда молодого красивого моряка Черноморского флота. Бабушка, кстати, была очень красивой девушкой – у нас есть ее фотография в молодости. Моряка звали Лейба Михайлович Горфункель, его знакомые и соседи звали его Лев Михайлович – так было проще. Он родился в многодетной семье, был моряком царского флота и демобилизовался после Первой мировой войны. Они поженились в Молдавии, уехали жить в Ленинград и поселились там на улице Плеханова, где у них было две комнаты в пятикомнатной квартире, в которой до этого была оранжерея профессора ботаники из Петербуржского университета. Работали они в составе артели по изготовлению головных уборов – шили на дому кепки и сдавали их в артель. Больших денег это не приносило, но жили вполне сносно. Лев Михайлович был человеком с твердым, даже жестким, характером и нежностью явно не отличался. Придя с работы или закончив какую-то работу дома, мог вполне развалиться на диване, и его мало волновало, что жена (моя бабушка) в поте лица занята работой по дому. Бабушке было тяжело от работы и обидно от такого невнимания. Но что поделать: время было тяжелое, нравы тоже, да еще и моряк – вполне можно понять. Мой отец – Павел – был старшим ребенком в семье. Через два года после него родилась его сестра Муся (Мария), а еще через пятнадцать лет – его брат Геня (Генрих). Бабушка, вдоволь хлебнувшая «еврейского счастья», настояла впоследствии на том, чтобы отчества детей хотя бы произносились «Львович», а не «Лейбович» – так их все потом и звали, а Мусю она даже сумела записать в документах как «Мария Львовна». И моего отца тоже все сначала знали как Павла Львовича. Однако он все равно позднее стал Павлом Лейбовичем, о чем расскажу дальше.

Из рассказов бабушки (она рассказывала Гене и моей маме, а они – мне) я знаю, что отец мой воспитывался на улице – в том смысле, что основную часть времени проводил с друзьями, он никогда не делился своими проблемами с родителями, ничего не рассказывал о школе, о друзьях, его родители не знали, что ему нравится, как он живет, он как будто жил отдельно и избегал разговоров с ними. Участие его отца в воспитании ограничивалось в основном наказаниями в виде порки. Они случались не очень часто, но это был основной способ воспитания и основная форма общения Льва Михайловича со старшим сыном Павлом. Несмотря на это (или благодаря этому), мой отец своего отца уважал, считал правильными чертами его строгость и волю. Отец в детстве никогда не плакал (за исключением грудного возраста). Он даже не показывал, что ему больно. И научился этому так, что делал это всю жизнь: никогда и никто не видел и не знал, какие боли ему приходилось терпеть практически постоянно, о чем расскажу дальше. И он никогда не извинялся – как бы с него этого ни требовали. Он был не просто упорным – он был по-настоящему упертым в этом вопросе. Он настолько «напрактиковался» в этом, что и много лет спустя не мог извиниться, даже если считал нужным, и лишь после долгих лет жизни с мамой он наконец немного растаял и научился этому. А плакал он лишь дважды – и об этом тоже расскажу позднее. Так что отец с детства воспитал в себе упорство, упрямство – как хотите. И волю. Волю, которая станет для него потом настоящим стержнем, помогающим преодолевать многие трудности, а впоследствии – даже предметом профессионального исследования. Также он с детства привык не делиться с родными своими переживаниями, проблемами, болями, вообще привык быть одиночкой и самостоятельно решать свои проблемы и переносить свои невзгоды. В детстве он был очень подвижным и очень непослушным, приносил замечания из школы за плохое поведение. Но он был очень способный, что отмечали все его учителя, его сочинения и контрольные по математике нередко отмечали как лучшие, хотя нередко он получал и неуды. Однажды он выступал на школьном вечере в присутствии родителей, загримированный под Пушкина, и читал его стихи, хорошо читал. Его запомнили дети и потом, встречая, говорили: «Вон Пушкин идет!» Его приняли в школу по классу скрипки: у него оказался абсолютный слух, но учиться он не захотел, а заставить его все равно бы никто не смог. Никаких других сведений о детстве отца не сохранилось. Он закончил школу – и началась война.

Война

Письма, которые отец писал своей маме во время войны, – единственные документальные свидетели его фронтовой жизни – не сохранились. Все, что я знаю о военных годах отца, я знаю от мамы – по ее рассказам и некоторым статьям, а также единичным документам, найденным мной в семейном архиве.

Война застала отца именно так, как это обычно показывают в фильмах о войне – выпускником школы. И именно во время празднования окончания школы в Петергофе у фонтанов объявление о нападении немцев. Отец вместе с другими одноклассниками сразу поехал в военкомат. Вскоре его отправили на шестимесячные курсы артиллеристов. Ему долго не могли подобрать форму: маленький, худосочный, размер ноги 38… Учили, конечно, максимально ускоренными темпами – а как же иначе, когда враг все ближе? И уже в декабре сорок первого отец прибыл на фронт, а дома остались его отец, мать, младшие сестра и брат. И Лена – его первая школьная любовь. Перед отъездом отца на фронт они решили пожениться сразу после войны…