Б Кузнецов - Джордано Бруно и генезис классической науки Страница 25

Другое направление древнегреческой философии в сущности не решало проблему пребывающей, тождественной себе субстанции и ее возникающих и исчезающих, изменяющихся свойств, а пыталось снять эту проблему. Элеаты объявили изменяющиеся свойства призрачными и приписали бытию абсолютную неподвижность.

Бруно видел в неотделимости двух полюсов - сохранения тождественной себе субстанции и ее изменения - исходную черту бытия. "Время все берет и все дает; все меняется, и ничто не гибнет; лишь одно не может измениться; лишь одно вечно и всегда пребывает единое, подобное и тождественное самому себе" 1.

Бруно исходит из себетождественности субстанции, но он отказывается видеть в мироздании нечто неподвижное и приписывает многообразию реальное существование. При этом он иногда ссылается на красоту мира - она состоит в сочетании различных элементов, в разнообразии целого 2. Но красота у Бруно - один из критериев реальности. Она свидетельствует о совпадении противоположных определений единого. "И так как все формы находятся в нем, то, следовательно, к нему приложимы все определения, и благодаря этому противоречащие суждения оказываются истинными", - пишет Бруно в диалоге "О причине, начале и едином" 3. А в поэме "О тройном наименьшем и мере" он говорит о совпадении противоположностей как об особенности сущего. "Во всем сущем" нет ничего столь различного, что в чем-либо или даже во многом и даже в важном не совпадало бы с тем, от чего отличается и чему противостоит. Даже толпе философствующих ясно, что здесь все противоположности однородны благодаря общей им материи... Разнообразие и противоположность не препятствуют высшему благу целого, так как оно управляется природой, которая, подобно предводителю хора, направляет противоположные, крайние и срединные голоса к единому, наилучшему, какое только можно представить себе, созвучию" 4.

Для Бруно характерно постоянное подчеркивание онтологического, объективного характера совпадения {109} противоположностей. Глубоко диалектическое объединение онтологической, космологической проблемы ("какова Вселенная?") и гносеологической проблемы ("как она познается?"), объединение, которое не растворяет онтологическую проблему в гносеологической, а выводит гибкость, изменчивость форм и бесконечность познания из противоречивости и бесконечности природы, отличает Бруно от его предшественников, и в особенности от Николая Кузанского.

С этих позиций Бруно рассматривает соотношение субстанции и формы. Официальный средневековый перипатетизм, в значительной мере опираясь в интерпретации Аристотеля на комментаторов-неоплатоников, приписывал форме самостоятельное бытие. Плотин говорил о генезисе материального мира как об эманации или деградации, ведущей от реальности чистых форм (абсолютная реальность - бог) к чисто иллюзорной материи, которая сама по себе не существует и приобщается к бытию в меру приобщения ко все более идеальным формам.

(ldn-knigi, Плотин, 204-270г.г. н.э. - основатель неоплатонизма)

Это в какой-то мере соответствует христианской, богословской версии самостоятельного бытия форм: бог ("в начале было слово и слово был бог") может создать материальный мир.

Отсюда нарисованная Фомой Аквинским иерархия вещей, состоящих из материи и формы и благодаря форме все более теряющих материальный характер и все более причастных божеству.

Концепция онтологического, объективного совпадения противоположностей позволяет Бруно решить проблему материи и формы. Если рассматривать их как разобщенные категории - именно так, по мнению Бруно, рассматривает их Аристотель, - то материя становится пассивным началом, а форма - либо случайной, акцидентальной категорией, либо выражением предсуществующей и стоящей за пределами природы идеальной реальности. Нужно сказать, что для Бруно философия Аристотеля не была чем-то живым и противоречивым, содержащим поиски и "разноголосицу" 5. Она казалась ему весьма определенной системой взглядов; впрочем, она представлялась такой и подавляющему числу мыслителей следующих веков.

Бруно утверждает, что акцидентальные формы Аристотеля не находят обоснования в пределах философии {110} природы и при попытке обоснования приводят либо к платоновским предсуществующим идеям, либо к априорной пифагорейской мистике чисел.

"Итак, пусть сколь угодно выдвигает Аристотель логическое различение материи и формы, ибо никогда он не сможет, оставаясь на позициях философии природы, доказать, что форма является действительным и физическим началом, разве что прибегнет к идеям, обратившись в платоника, или к числам - став пифагорейцем" 6.

Может ли форма стать "действительным и физическим началом"? Может, отвечает Бруно, но только в том случае, если она становится субстанциальной в том смысле, что она вытекает из материи. В "Камераценском акротизме" Бруно пишет:

"Формы, коль скоро они выводятся из потенции материи, а не вводятся извне действующей причиной, более истинным образом находятся в материи и основание своего бытия имеют в ней" 7.

Форма не случайна и вместе с тем не является предсуществующей платоновской идеей. Иными словами, Бруно отказывается от основных посылок и Платона, и Аристотеля. Остается приписать материи активную формообразующую функцию. Бруно подробно разбирает мысль о материи как субстанции, которая образует формы. При этом он противопоставляет Аристотелевой концепции, в которой помимо материи фигурирует упорядочивающая мир энтелехия, античную атомистику, где пространство - это реальное "небытие", а бытие состоит только из гомогенной материи. Но Бруно не удовлетворяет материя, не обладающая активной формообразующей функцией. Он ищет такую функцию. Разумеется, не находит: целое столетие отделяет Бруно от Лейбница, приписавшего материи динамические предикаты, и от Ньютона, построившего стройную классическую систему мира, исходя из понятия силы. Но в поисках активной формообразующей функции материи Бруно продвинулся далеко - мы столкнемся с этой тенденцией его мысли, когда рассмотрим атомистику Бруно.

Рассматривая античную атомистику, Бруно сближал ее с позднейшими пантеистическими концепциями тождества материи и бога. В диалоге "О причине, начале и едином" Бруно цитирует философа XIII в. Давида {111} Динантского, говорившего о таком тождестве. Далее он говорит об Ибн-Габироле (Авицеброне), называвшем материю "божественной природой".

Какая рациональная тенденция скрывалась под этой пантеистической идеей? Разумеется, она направлена против религии, против понятия антропоморфного личного бога и даже против деизма. Но что она означает для понятия материи, для натурфилософской стороны мировоззрения Бруно?

Если рассматривать идеи Бруно в их "вопрошающей" функции, т. е. как вопросы, адресованные будущему, то пантеистическая трактовка атомистики имеет очень глубокий смысл. Бруно хочет видеть в материи некое активное начало. Если бы мы попытались несколько модернизировать его идеи, мы бы вспомнили о природе не только сотворенной (natura naturata), но и творящей (natura naturans). Однако, как мы увидим немного позже, можно вспомнить об этих категориях Спинозы, и не модернизируя идеи Бруно, сближая с позднейшими концепциями не ответы, а вопросы, неявно содержавшиеся в построениях натурфилософа XVI в.

Пантеистическая трактовка материи, сближение атомистов с Ибн-Габиролем и Давидом Динантским, содержала вопрос об активной формообразующей функции материи, т. е. о субстанциальной, материальной упорядоченности бытия. Но не давала ответа на этот вопрос, ответа не только физического, т. е. претендующего на возможность "внешнего оправдания", но даже натурфилософского.

Если формы случайны, то это представление не только не ведет к допущению предсуществующих платоновских идей, но и не дает возможности объяснить образование форм в рамках философии природы. Это и значит, что логическое различение материи и формы не позволяет Аристотелю, "оставаясь на позициях философии природы, доказать, что форма является действительным и физическим началом", - как писал Бруно в уже цитированном отрывке.

В этом - все дело. Недостаточно отбросить неоплатоновскую традицию. Пантеистическая версия, считающая формы случайными, также ставит их за пределы "действительного и физического начала". Поэтому Бруно отказывается от мысли о случайности форм. {112}

В диалоге "О причине, начале и едином" Бруно вкладывает в уста излагающего его идеи Теофила следующий рассказ:

"Итак, Демокрит и эпикурейцы, которые все нетелесное принимают за ничто, считают в соответствии с этим, что одна только материя является субстанцией вещей, а также божественной природой, как говорит некий араб по прозванию Авицеброн, что он показывает в книге под названием Источник жизни. Эти же самые, вместе с киренаиками, киниками и стоиками, считают, что формы являются не чем иным, как известными случайными расположениями материи. И я долгое время примыкал к этому мнению единственно потому, что они имеют основания, более соответствующие природе, чем доводы Аристотеля. Но, поразмыслив более зрелым образом, рассмотрев больше вещей, мы находим, что необходимо признать в природе два рода субстанций: один - форма и другой - материя, ибо необходимо должна быть {113} субстанциальнейшая действительность, в которой заключается активная потенция всего, а также наивысшая потенция и субстрат, в котором содержится пассивная потенция всего: в первой имеется возможность делать, во второй - возможность быть сделанным" 8.