Сергей Ленин - Светлая грусть. Любимый Иркутск Страница 4

– Федя, Феденька, родной мой, давай создадим свою галактику. Пусть далёкий космос встряхнёт поток термоядерной энергии нашего счастья и любви.

Вся ночь была освещена этой волшебной, сладкой, чарующей и жизнеобразующей энергией. Потом Марина любовалась спящим Фёдором. Он изредка вздрагивал и вздыхал во сне. «Наверное, новая, образованная сегодня нашей любовью галактика передаёт Фёдору какие-то космические сигналы», – подумала влюблённая девушка.

Утром Марина приготовила завтрак. Она целовала Фёдора и благодарила за незабываемую ночь любви.

– Фёдор, я за твои нежные руки готова полжизни отдать, – восторженно говорила Марина. – Я была на вершине восторга, на планете женского счастья.

Фёдор впервые от девушки слышал такое. Обычно другая часть тела была самой запоминающейся в женском сознании. А тут нежные руки… Да, Маринка была необычной, сказочной женщиной. Потом они расстались, и Фёдор пошёл в диспетчерскую ПРО (производственно-распорядительного отдела) «Братскгэсстроя». Там его уже ждал непосредственный начальник – Иван Михайлович Говорунов.

А Марина вскоре почему-то поспешно уехала на Украину к себе домой. Они даже не попрощались, не обменялись адресами. Связь прервалась. Но Фёдор душою чувствовал, что новая галактика иногда передавала ему слабые радиосигналы. Но расшифровать их он не смог, а может, просто не захотел.

5. Прозрение злобного фуфлыжника

Вечерело. Солнце, по обыкновению, закатывалось за горизонт, цепляясь последними лучами за верхушки сосен. Подул холодный, знобящий ветерок. Где-то вдали заухала сова.

– Это же надо, бля, твари, нет никакого покоя простому человеку. И тут какая-то долбаная птица на тебя ухает. Пошли бы вы все нах! – злобно про себя шипел Петрович.

Он шёл чуть сгорбившись. Жизнь переломала его, перекрутила, перемолола и выбросила на обочину дороги. Куда он идёт, он и сам не знал. Выбрал направление на закат солнца и плёлся себе потихоньку. С каждым днём он всё больше отдалялся от родного города Иркутска и священного озера Байкал. Мимо иногда проезжали редкие машины, поднимая за собой клубы густой рыжей пыли. Из их приоткрытых окон доносились мелодии русского шансона.

– Едут, ё, козлы, хоть бы один гадюка, долбоёб остановился. Предложил бы уставшему человеку водички попить, перекусить маленько. Нет, прут себе, ублюдки, мимо. Баламошки грёбаные, мордофили проклятые, – ворчал Петрович. – Пеньтюхи со своими загусками, ерпыли и захухри, – почему-то на старорусском начал ругаться измотанный вконец пожилой и отвратительный своей необузданной злобностью фуфлыга.

Вдруг слева в лесополосе он видит мерседес. На лужайке, окаймлённой берёзками, происходит действо. Автомобиль плавно раскачивается, а из приоткрытого окна доносятся сладкие женские стоны:

– Милый, милый, ещё, ещё, ну, давай же, счастье моё. Я на седьмом небе от тебя. Ты мне даровал возможность познать высшее чувство любви. Ну, давай, ещё давай, я без ума от счастья…

– Щас я вам устрою и седьмое небо, и высшее чувство, – злорадно бубня себе под нос, Петрович поддел топориком крышку бензобака.

Крышка со скрежетом открылась.

Влюблённые, охваченные ураганом плотских чувств, ничего не замечают. Петрович достаёт из котомки свои старые носки и, скручивая их как фитиль, просовывает один конец в освобождённую от крышки горловину бензобака. Звуки любовной симфонии, исходящие из салона машины, его всё сильнее раздражают. Подождав немного, когда ткань носка пропитается бензиновым испарением, он, сверкая воспалёнными бешенством глазами, подносит пламя зажигалки к фитилю. И, устремившись через дорогу, падает в кювет.

Наступает вершина любовного акта, вместе с небесным оргазмом и изнемогающими криками удовлетворения, несущимися ввысь, звучит хлопок взрыва. От автомобиля начинают разлетаться в разные стороны брызги огня.

– Ну, волочайка бессоромная, получай. И ты, недоносок, выродок, дуботолк, тоже, – улыбается чёрт верёвочный.

Петрович ликует. Чтобы до конца насладиться зрелищем, он без оглядки бежит обратно через дорогу к загоревшейся машине.

Вдруг резкий пронзительный сигнал разрывает вечерние сумерки, визг тормозов… И свет погас в глазах и сознании Петровича…

Мчащаяся по дороге огромная фура, как муху, превращает тело Петровича в окровавленное мокрое место…

Вот он уже на небесах.

Впереди него стоит голубоглазая девушка, она прибыла сюда на несколько секунд раньше Петровича. Халатик на ней расстегнут, и ещё он сильно обгорел. Её молодое тело ещё охвачено любовной страстью.

Прибывшие сюда души людей ещё не успели трансформироваться в энергетическое облако и представляли собой образы тех личностей, в кого они воплощались в прошедшей жизни, и их последнее состояние перед смертью.

Все стояли в очередь за белыми тапочками у входа в небесную приёмную.

– А, вот ты какая, – начал рассматривать полуобнажённую девушку Петрович. – А курощупа твоего, мерзавца-то, не видать. Выпрыгнул, дрянь, подлюга, из горящей машины. Тебя умирать оставил одну, сволочь он поганая. Кругом одни козлы, – опять начал ругаться про себя Петрович.

Девушка обернулась и посмотрела на Петровича. В её удивительно чистых глазах, как в кристаллах аквамарина, он вдруг начал воспринимать энергию угасающей любви и добра.

Что-то удивительное произошло в душе Петровича.

Он начал ругать себя:

– Какая я сволочь, дрянь, мерзавец, мразь, подонок! Не приложил ни капли усилий, чтобы познать эти чувства на Земле!

6. Удивительный собеседник

Осенние тучи зацепились за крышу нашего НИИПА (Иркутского научно-исследовательского института промышленной автоматики), они стали обволакивать здание. От соприкосновения воздуха тёплого с холодным стали зарождаться слёзы конденсата. Потом потоки водных осадков пролились вниз на кустарники акации, серый асфальт и припаркованные автомобили наших начальников, понуро стоящих у главного входа. Настроение было мерзкое, природа плакала. Плакал и Николай Сергеевич. Он вчера был на свадьбе.

Но эта свадьба была не его. Он был гостем на свадьбе своей невесты. Ах, как это тяжело. Сердце ныло, и оно было готово разорваться на части.

«Моя Катенька, мой котёнок – чужая жена. Моя любимая уже не моя», – стучало в виски и корёжило сознание молодого инженера.

Он поднялся на лифте на шестой этаж в свою аудиторию №617. Широко распахнул окно, встал на подоконник и приготовился выброситься вниз. Как вдруг его порыв охладил голос Прокофия Рудольфовича:

– Колян, я уже всю паутину с окна убрал, можешь не беспокоиться. Пойдём лучше накатим по пятнадцать капель спирта-ректификата.

Весь состав их лаборатории был отправлен в колхоз на уборку урожая, из рядовых на институтском хозяйстве они остались вдвоём. Николай Сергеевич сделал движение рукой, типа проверил за оконную чистоту, и направился в аудиторию следом за Прокофием Рудольфовичем.

– Прокофий, ты когда-нибудь гулял на свадьбе своей невесты? – с надрывом в голосе, чуть не рыдая, вопрошал Николай Сергеевич, разливая спирт из колбы в гранёные стаканчики.

Глаза Прокофия Рудольфовича уставились на собеседника пристально. Казалось, что они, как два тёмно-коричневых паука, моргая мохнатыми ресницами-лапками, начали подтягивать нить разговора к себе.

– Хмм, – послышался выдох его обожжённых спиртовыми парами лёгких.

Захрустел маринованный огурец.

– Понимаешь, Рудольфыч, я смотрел как её, моей Катеньки, глаза выискивали в толпе моё лицо. А когда наши взгляды встречались… Ой, как мне больно. Ведь это я должен быть на этой свадьбе женихом. Это я дружил с Катенькой три года. Это я был её первым мужчиной. Это со мной она, моя любимая Катя, строила планы на всю последующую жизнь. Это она целовала меня ласково и нежно… Как дальше жить? Ничего не понимаю. Это я должен был сказать моему Котёночку: «Выходи за меня замуж». Но не сказал, всё тянул и тянул время. А он сказал, он позвал, и она, уставшая ждать этих сокровенных слов от меня, пошла за ним. Теперь он жених, а не я. Ах, как мне тяжело. Как тяжело. – Николай Сергеевич горько заплакал, как маленький ребёнок, у которого злые люди отобрали любимую игрушку.

– Уфф, – раздался снова выдох лёгких Прокофия Рудольфовича, проглотившего очередную дозу спирта.

Казалось, что его глаза, как две сороконожки, моргали длинными ресницами-ножками, подбираясь в сочувствии всё ближе и ближе к душевной боли собеседника.

«Какой же он внимательный и чуткий, этот наш Рудольфович, – подумал Николай Сергеевич. – Зря его все считают чёрствым бирюком. Он вон какой чувственный и заботливый».