Владимир Иванов - Любовь и войны полов Страница 46

И я остался рыбачить в той тайге один, прислушиваясь иногда, не раздастся ли в хрупкой ночной тишине над водой лёгкий шлепок, который рождается в толще вод, когда наживку на янгаре хватает, катящаяся по песчаному дну, стерлядка…

Я прожил там несколько дней, не видя и не слыша людей, но даже и сейчас, мне доставляет большое удовольствие, иногда вспоминать, как я лежу там ночью один, на берегу у костра и смотрю в улетающий к звёздам вертикальный столб искр, поглядывая иногда на круги на воде и чутко вслушиваясь в ночные звуки.

С берега меня обступает любимый лес, рядом струит свои воды река и трепетно взирает бесконечный мир звёзд. Там – наверху, в мерцающей и манящей своей недоступностью, вышине. Я кое-где побывал, и даже, кое-что и видел, но тот ночной костёр, притихшие лес и река, остаются одними из самых нежных и любимых воспоминаний моего, такого далёкого и счастливого, давно ушедшего детства…

И, не откликнись я тогда, на своё внезапное желание немедленно отправиться к другу в тайгу, его бы сейчас у меня и не было. Вот почему, оказывается, со мною всё это тогда и произошло! Прошли годы, прежде чем я и сам, наконец, понял это. Алло, школа! Приём, приём…

Со временем, я и вообще уверился в том, что именно со мной всё это, так и должно происходить. И, даже, именно таким образом. Десятки раз возникали ситуации, когда я, «совершенно случайно», оказывался в самом центре событий, которые, казалось, только и ждали моего появления!..

До сих пор не забыть, как тёплым октябрьским утром 93-го, мы вышли с Андрюхой Архиповым проводить в Англию моего будущего английского издателя Флегона (от дружбы и сотрудничества с которым, меня настоятельно отговаривал Солженицин – это был тот самый человек, от которого он сбежал из Швейцарии в Америку!).

Мы оказались в районе Зоопарка и стали не спеша обходить высотку, надеясь выйти к Дому Кино, но там уже стояли какие-то пикеты и тогда мы тихо пошли по осеннему парку к новому зданию американского посольства…

Но, едва только мы вышли мимо него на Садовое, как на улице – прямо у посольства – вдруг поднялась какая-то стрельба, потом громадные толпы с рёвом прорвали оцепления и вынесли нас прямиком к 5-му подъезду Белого Дома, где кто-то, уже истошно вопил, что Руцкой будет давать пресс-конференцию на 8 этаже, а журналисты с удостоверениями могут заходить с 6-го…

И вот мы уже несёмся во весь опор в кавалькаде из двух десятков, прямо за двумя мужиками с камерами с французского 5-го канала и большой камерой СNN, которая уже тогда давала картинку прямо в Нью-Йорк…

Но у ресторана на 8-м, вдруг, выясняется, что в зал войти не получится, потому, что «баба Клава унесла ключи» и тогда мы подходим вплотную к громадным окнам, выходящим на мэрию…

Именно нас тут только и ждали! Потому, что, сразу же, перед стеклянной стеной мэрии быстро пробегает шальной казак, поливая стену свинцом из автомата, вслед за ним несётся другой, а ещё через какое-то время, генерал Макашёв объявляет о взятии здания прямо с её козырька – впервые с 1905 года, люди снова стреляют друг в друга в Москве! И, снова – на этом же, самом месте!!.

И я, вдруг, оказываюсь в самом центре всей этой кровавой фантасмогории, благодаря цепи, каких-то, «случайных» полу-событий… А потом ещё, и иду в ту разбомбленную, полу-разбитую мэрию, звонить домой и в редакцию, чтобы ещё через два месяца войти в неё уже депутатом Государственной Думы…

Кто прокрутил, вдруг, в момент, передо мною, всё это кино??! Это потом уже, я твёрдо уверовал, что каждого из нас невидимо окружают его «люди-стрелочники». Сами того не желающие, втягивающие нас в такие приключения, в которые сами бы мы никогда и не пустились. Несколько раз, я откликался на разные приглашения, вдруг, куда-то, зачем-то лететь, но, почти всегда, получалось так, что и улетал я туда – куда вовсе и не собирался – совсем один, а все зачинщики оставались дома… Но всегда, все эти, такие неожиданные поездки, дарили мне невероятно захватывающие приключения, меняющие нередко уже и саму жизнь…

Вот так, постепенно, мы и начинаем прозревать, что люди вокруг нас и нужны нам лишь для того, чтобы в один прекрасный день, взяв за руку, ввести нас в такую ситуацию, в которую сами бы мы никогда и не вошли. Просто, не попали бы. Странно ли после всего этого сознавать, что всему хорошему в жизни мы обязаны почти всегда, чему-то, по нашему мнению, неуместному или даже «плохому», произошедшему с нами? Вот так, понемногу, я уже не только сам привык к тому, что «во глубине лесного лога, готово будущее мне, верней залога», а даже уже и жена, отправляя меня в какой-нибудь, «магазин на углу», никогда не была уверена, что мой невинный поход в него обойдётся без приключений. И стоило мне, лишь, где задержаться, как она, уже участливо спрашивала: «Ну, что же у нас там случилось на этот раз?!»…

Но начну я с романтики… Однажды в Японии, со мной произошёл очередной «невероятный случай». Судно, на котором я тогда имел честь работать врачём, после симпатичной килевой качки и долгих препирательств с агентом, пришвартовалось ни к городу, ни к деревне, а к какому-то заводу в Кобэ. Случившееся, было для меня любопытным вдвойне. К тому времени я уже успел позаведовать отделением в больнице местного алюминиевого гиганта, так что, само слово «завод» навечно связалось в моём сознании со столбами вонючего дыма от эскадры труб и лунного пейзажа вокруг с островками чахоточной полыни.

Но тут я ошибся. Ухоженными волейбольными площадками, прудами с золотыми рыбками, сказочными беседками в садах на красивых искусственных холмах с нереально зелёными газонами, японский собрат напоминал скорее элитный санаторий Сочи, чем наше смертоносное предприятие. Но и при этом – как мне пояснили – все проработавшие там, через два года, уходили на пенсию. Не знаю, как сейчас, а тогда Кобэ на всю Юго-Восточную Азию славился своей дешёвой аппаратурой, возможностью торговаться и льготами.

Так, что кампания прогрести граблями местные лавки, возникла мгновенно и вскоре мы уже шагали к мерцающему вдали городу, по каким-то полям для гольфа. Благо, над его крышами призывно маячили полосатые шары-колбасы – японские символы распродаж. На шоссе мы решили не дожидаться автобуса, а тормозить попутки и первый же «нисан» сразу откликнулся на мой призыв и я обратился к изображавшему сдержанное участие японцу, на вполне приличном, на мой взгляд, английском.

В машине народ наш, освоившись, было, уже и загалдел, как хозяин спросил почти, без акцента, по-русски, откуда будем, а услышав, что из Красноярска, едва сам не выпустил руль из рук: «а я там в плену Большой дом строил» – объяснил он. Вот в этом-то самом доме – на углу Дзержинского и Мира, с величественной цифрой «1940» над гулкой аркой, и жил тогда я…

У японцев не бывает событий незначительных. Нечего и говорить, что невероятная эта встреча, показалась моему новому знакомому особенно знаменательной. Во всяком случае, уже на следующий день он навестил меня с огромной – в нашу четверть – бутылью сакэ, и примерно такой же, банкой кофе в гранулах размером с лесной орех. Впрочем, сакэ оказалось бесполезным. Я мог любоваться садом камней и отражением зарождающейся луны в пруду, мне были доступны таинства чайных церемоний, тем более, общей бани-бассейна; тишину японских ресторанов я и сейчас считаю одной из изысканных в мире. Не раз останавливался я и у замшелых синтоистских храмов с их таинственным молчанием.

Скажу больше: я видел Фудзи! – не столько гору, сколько Нечто, меняющее сознание, видевшего её… Словом, хоть я и был уже вроде, как-то и подготовлен, но, всё-таки, оказался ещё недостаточно готов к тому, чтобы сначала подогревать эту мутную бражку, а потом уже и цедить это пойло из квадратных деревянных чашечек. Короче, мы обошлись обыкновенным коньяком. А сакэ я потом отдал в России бригаде грузчиков, вылакавшей всю бутыль, не сходя с места, прямо из горла. Возможно, что им был просто незнаком ещё правильный обряд его употребления. Да, плохо мы ещё знакомы с сакэ…

Зато кофе, мгновенно оценив, я решил не угощать им гостей здесь, а приберечь для дома. И не ошибся. Одной гранулы было достаточно, чтобы волшебный аромат растекался не только по всей квартире, а даже и по всему подъезду. Название его, как музыку, я запомнил тогда на всю жизнь. «Золотая Смесь»! Дважды в своей жизни я пробовал настоящий кофе, а однажды, успел ещё и настоящий чай!..

Из застолий с японскими санитарными врачами я вынес два наблюдения: первое – что японцы обожают свежий и ещё тёплый корабельный хлеб со сливочным маслом, а второе, что нет на свете японца, который бы не приходил в восторг от тарелки нашего борща со сметаной. Что и было вскоре подано во вполне приличную каюту врача. И уже потом – после возлияний, борща и шашлыков, мы развалились с ним на диванах с сигаретами, и он поведал мне, как он строил тот дом, а я доложил ему, как живу в нём сейчас. Коньяк быстро делает людей земляками: его прошлое и моё настоящее быстро сплелись в этой каюте в одно. С этим, таким неожиданным японцем, у меня был уже не только один город, а даже, уже и один и тот же, и дом!..