Наталья Комлева - Розовые сопли. Учебник категорического романтизма Страница 5

Нидерланды в конце позапрошлого века были совсем не те, что сейчас. Кто из нас вообще вспоминает об этой стране, пока речь не зайдёт о легальных наркотиках или эвтаназии? Что там происходит, кроме гей-парадов? А в последней трети XIX века в этой стране происходило много интересного. Начать с того, что это была одна из тогдашних великих держав: страна-метрополия, владевшая колониями в Юго-Западной Азии и Америке15, а в империях постоянно происходит что-то любопытное и важное. В самих Нидерландах на ту пору проживало где-то пять миллионов человек, а в колониях – примерно 38 миллионов. Примерно – потому что кто там этих малайцев и индейцев когда в их джунглях считал, чтоб до штучки сошлось? Правда, голландские колонии тогда были только несколькими оставшимися лепестками некогда пышного цветка, но видный статус государству они всё-таки обеспечивали. Внутри страны в тот период начались реформы и непривычности: к примеру, монархию впервые в истории страны возглавила женщина, королева Вильгельмина, началась своеобразная индустриализация, менялось сельское хозяйство. В общем, совсем не были тогдашние Нидерланды скучной страной без событий. Прямо рядом, у границы, из стран мелких и покрупнее, образовалось новое большое и агрессивное государство – Германия. На юге Европы только-только завершился процесс объединения Италии – Рисорджименто16, а в центре континента Австрийская империя преобразовалась в Австро-Венгрию17 (австрийская Цислейтания плюс венгерская Транслейтания). И как же это можно представить и допустить, чтобы в Европе и в родном государстве всё кипело и плавилось, а у тебя дома – еле текло, как илистая речка?

И вот ты рождаешься в 1876 г. хорошенькой девочкой, твой отец – владелец шляпного магазина и участник нефтяного бизнеса, мать из дворян, ты ходишь в престижную частную школу с преподаванием трёх иностранных языков, знаешься с «золотой молодёжью», ешь и пьёшь на серебре, одеваешься и обуваешься в престижных магазинах, грезишь о браке с состоятельным и приятным молодым человеком своего круга (преуспевающие буржуа или почтенные дворяне). И вдруг в твои тринадцать лет всё летит в тартарары: отец разоряется, уходит из семьи, мать вскоре умирает, тебя отдают на воспитание суровому крёстному и – по одёжке протягивай ножки – вместо престижного выгодного брака и обеспеченной жизни в приятном ничегонеделании приходится в захолустном колледже получать профессию преподавательницы младших классов. И илистая речка превращается во вполне себе стоячее болото – ныне и присно…

Но ты же себя любишь, себя, а не предателя-отца, нудного крёстного или, упаси Боже – Господи, храни Нидерланды! – свою королеву Вильгельмину, пусть она будет здорова и счастлива? Да? Тогда ты и должна позаботиться о себе, любимой и добыть себе статус, деньги и приятное будущее.

Так. Внимательно смотрим объявления в брачной газете и приискиваем себе подходящего жениха, ибо в 1894 г. девушка вне рамок законного брака постоянного денежного довольствия иметь не может, это всё состоится только при переходе через рубеж столетий, в XX веке, да и то не с самого начала. Девушка бедная, положение незавидное, так что особо рыться в претендентах не приходится, надо стремиться к кому-то прочно стоящему на ногах в настоящем и перспективному в ближайшем будущем. Состоятельные буржуи отпадают – они на брак с бесприданницей клевать не будут, разве что совсем уж старикашки, желающие на законных и постоянных основаниях иметь молодое тело. Дворяне, тем более богатые, не дураки в газетах знакомиться – у них свои брачные традиции, и ты пролетаешь мимо них, как фанера над Парижем. На офисный планктон и прочее некондиционное ты сама не согласишься. Что имеем в сухом остатке? Правильно. Офицеры. Желательно уже со статусом и зарплатой, т.е. не ниже капитанского чина. Увы, это на 99% люди не молодые сравнительно с тобой, восемнадцатилетней, но тут уж ничего не попишешь – «другого не дано». Да и восемнадцать лет в конце девятнадцатого века – это прямо критический возраст: ещё год-два – и перестарок, никто из более-менее приличных замуж не возьмёт, тем более что бесприданница. Ага, вот: Рудольф Маклеод, 39 лет, офицер, капитан, потомок дворянского шотландского рода (удачненько – мы тоже со стороны мамаши из дворян, так что можно сыграть на общности происхождения и превратностях судьбы старинных родов), служит в Голландской Ост-Индии, на родине в отпуске – надо брать, пока не убыл к месту службы! Староват, конечно, вот-вот сорок, и служит уж совсем далеко от милой родины – но ведь там, в жаркой Индонезии, можно забыть обо всём, что случилось с тобой на холодном севере Европы, да и супруга, вполне вероятно, ещё можно как-нибудь побудить к военной карьере. На окраинах империи, не тут, так там, постоянно какие-то стычки. Глядишь – и генеральша! Ну ладно – полковница…

Брак-то удалось заключить, и в Индонезию уехали, но вот что оказалось (а если бы не восемнадцать лет и не сильное желание перемен, это можно было и предвидеть) – муж любил пропустить рюмку и не любил пропускать хорошеньких дамочек, и все свои привычки свободной неженатой молодости бросать не собирался. И Индонезия, и двое маленьких детей, и двухлетний старший ребёнок, мальчик, скончался (то ли от болезни, то ли – была такая версия – отравила злодейка-служанка в отместку за что-то), и тебе уже двадцать три – а где она, бурная волна интересной жизни? В колыбельке годовалой дочки? В пустой болтовне офицерских жён и их нарядах позапрошлого сезона? В так и не сложившейся карьере мужа, которого за пять лет ни в какого полковника, а тем более генерала, превратить не удалось? А ему уже сорок пять. Старик… Бесперспективный…

Ладно. Ничего страшного! Ты ещё раз берёшь штурвал на себя и совершаешь вираж. Вначале переезжаешь к другому офицеру, но с ним тоже не складывается, так что приходится возвращаться и к мужу, и на родину. А затем ты уезжаешь в Париж – после развода. Правда, приходится оставить крошечную дочку мужу – Боже, храни её и помилуй! – ну да ведь ты же не её любишь больше всего, а себя, верно?

В экономическом отношении Франция в первые годы прошлого века чувствовала себя неважно, но Париж – Париж никогда не меняется при любом состоянии страны: приятные суаре (вечеринки), вкусные банкеты, весёлые балы, изобретательные эстрадные представления. Париж был и остаётся мировой столицей моды, а в то время этот город первенствовал ещё и в использовании электрического освещения, интенсивности автомобильного движения, в нём появилась невиданная новинка – метро. Полны были оперные театры, кабаре, рестораны, кафе, казино и ипподромы.

Однако парижский шик требует денег! Их-то как раз и не было. Были неудачные попытки работать натурщицей у художников, ухаживать за лошадьми в цирке, а затем в школе верховой езды (и искать, искать, искать того или тех, кто даст статус, деньги, приятную и интересную жизнь). Но – не получалось. Получилось, когда владелец конного клуба подал мысль, оказавшуюся просто золотой жилой: поставить номер на основе восточных танцев (ты же жила пять лет в Индонезии? восточными танцами ведь занималась? тогда танцевала со скуки, а теперь будешь для денег!) – и насытить этот номер эротикой по самое не могу. Ты хочешь денег и красивой бурной жизни? Надень наряд, который больше обнажает, чем скрывает, гони сексапил на всю катушку в каждом движении, а в конце – пусть юбка упадёт, а под нею окажется лишь Мата Хари, по-малайски «Око дня», в своём натуральном обольстительном виде. Верхнюю часть наряда, узкий расшитый искусственными каменьями лифчик, снимать не надо – под ним ничего особо ценного не обнаружится. А вот сочетание «открытого низа» и полузакрытого «верха» создаст оглушительный эффект! Такую танцовщицу, осуждая вслух за неприличное поведение, будут приглашать ещё и ещё, любоваться танцем и финальным трюком снова и снова – и предлагать, предлагать то, чего так давно и так страстно желалось…

Так и случилось. В то время самое большое обнажение, которое танцовщицы себе позволяли – голые ножки до колен, без трико, чулок и обуви. Таких балерин называли «босоножки». Немного приспускался вырез платья, укорачивались до верхней четверти плеча рукава. И всё! Но даже это имело эффект современного стриптиза. Вспомним моду предвоенной Европы начала прошлого века: длинные юбки с треном (небольшой шлейф), тугие корсеты, высокие воротники-стойки, длинный до запястья рукав. И вдруг!

Танцы, конечно, танцами. Искусство. Но сам по себе танец когда-нибудь приедается, хоть ты что. А танец в сочетании с манящей легендой действует неотразимо и гораздо дольше. Тем более что легенда постоянно обновляется, меняется – поди поймай «настоящую». То Мата Хари – дочь четырнадцатилетней храмовой танцовщицы из бывшей Голландской Индии. То она, напротив, дочь европейских родителей, родившаяся и долго жившая на Яве. То её прямо из гарема бутанского султана выкрал и привёз в Европу возлюбленный-парижанин, а потом бросил… Ну и т. д. в том же духе.