Саймон Бретт - Ой, кто идет! Страница 8

Что происходит? Неужели я начинаю терять квалификацию?

Воскресенье. Наконец я нашел предмет, подходящий для запихивания в розетку. Вчера на ужин родители жарили шашлыки и не успели убрать из сушилки тоненькие металлические шампуры. Пока они гонялись по саду за котом, чтобы нацепить на него ошейник от блох, я пробрался на кухню, подтащил к раковине стул, взобрался на него и стащил один шампур.

Потом бросился в гостиную — к своей любимой розетке.

Какое разочарование ждало меня! Если б вы знали, что Он придумал! Он приделал к розетке пластмассовую крышку. И не только к одной розетке, а ко всем в доме, что я и обнаружил постепенно.

Да. Порой мне кажется, что родители существуют только затем, чтобы лишать детей невинных удовольствий и безобидных развлечений.

В нашем доме существует нечто вроде уровня высоты, и этот уровень медленно, но верно поднимается вверх. До моего рождения, то есть пока меня не было (конечно, такое трудно себе представить — вокруг чего бы тогда вертелся этот мир?), и еще некоторое время после родители размещали кое-какие вещи непосредственно на полу — например, вазоны с цветами, книги, лазерный плейер и прочие предметы обихода. Я это помню, хотя и был совсем маленький.

Потом я начал ползать… После нескольких разбитых вазонов, разодранных в клочья книжек и щедро пропитанного липким сиропом плейера родительские пожитки стали перемещаться наверх, так, чтобы ребенок, стоя на четвереньках, не мог до них дотянуться.

Но вскоре я научился хвататься за край и подтягиваться и таким образом покорил новые высоты разрушительной деятельности. Вазы падали со столов, безделушки и стаканы — с полок буфета. Кроме того, я открыл потрясающий закон физики… Да вы, наверное, его знаете: если вцепиться в скатерть и повиснуть на ней всем телом, все, что стоит на столе, неминуемо грохнется на пол.

И поэтому планка снова поднялась. Бьющиеся предметы переехали чуть ли не под потолок.

Теперь я умею ходить — ну хорошо, не совсем ходить, а переваливаться, ковылять и спотыкаться, — но все же коэффициент моих вредных действий стал еще выше. К счастью, родители пока этого не заметили.

Но я не хочу торопить события и срываться в новый разрушительный загул. Нет, я задумал нечто совершенно особенное.

Ее коллекция фарфоровых кошечек… Там, в гостиной. Вот о чем я мечтаю целую вечность. Как выяснилось, первую кошечку Ей подарили в пять лет, и с тех пор друзья и знакомые, у которых ни на что другое просто не хватало воображения, дарили Ей новых и новых фарфоровых пусиков — на дни рождения, на Рождество и прочие праздники. Так что кошек набралось уже штук двадцать.

Этих кошек родители не перемещали вверх, как другие бьющиеся предметы. О нет, они, как самое драгоценное достояние, всегда занимали одно и то же почетное место — на специально отведенной полке и вне моей досягаемости. Но теперь, когда я могу ходить…

Утром, пока Джаггернаут, чертыхаясь, боролась со стиральной машиной (наверное, сыграли свою роль плоскогубцы, которые я запихнул в центрифугу), я встал возле полки с коллекцией фарфоровых кошечек и прикинул, хватит ли роста. Ну-ка, ну-ка… О да. На цыпочках вполне можно дотянуться.

Но не будем спешить, решил я. Дождемся момента, когда произведенное впечатление будет максимально сильным, то есть когда Она будет дома. И Он тоже. Не стану же я рассыпать бисер перед Джаггернаут.

Воскресенье — и подходящий момент наступил. Сегодня у Нее день рождения.

По этому поводу родители решились на одно из самых своих рискованных предприятий — пригласили на обед дедушек и бабушек с обеих сторон одновременно. Предыдущий опыт не раз показывал, что эти мероприятия обычно напоминают более-менее цивилизованный вариант трапез —ингисхана, но, к сожалению, мои родители не умеют учиться на ошибках.

Обычно, чтобы разрядить обстановку, они стараются переключить внимание старшего поколения на меня и мои новые достижения. Сегодня Она предложила дедушкам и бабушкам такое развлечение: усадила меня за общий стол на высокий табурет вместо обычного стульчика.

Надо сказать, это сошло не совсем успешно, потому что я периодически соскальзывал на пол или падал лицом в тарелку.

Но для меня новое положение имело явные преимущества — с этой табуретки я мог слезть, когда вздумается, в отличие от прежнего высокого стульчика, конструкция которого, что совершенно очевидно, позаимствована из средневековой камеры пыток.

Трапеза продолжалась, они ели и пили все больше и больше, и, естественно, все реже и реже взглядывали в мою сторону. Когда подошло время пить кофе, они и вовсе перестали меня замечать. Я тихонько сполз с табуретки и отправился в гостиную.

Долгие расчеты и приготовления не пропали даром: все произошло быстро и четко, как толчок землетрясения.

Я схватился за полку, подтянулся на одной руке, а другой, словно косой, прошелся по рядам фарфоровых кошечек. Как нежно и приятно они звенели, разлетаясь на мелкие осколки!

Ну и конечно, сейчас же в панике вбежали взрослые. Мамочка немедленно разрыдалась, бормоча сквозь слезы, что я разбил Ее самое любимое, самое драгоценное сокровище…

Тогда Его мамаша сказала, что это всего лишь дурацкие глиняные кошки и совершенно ни к чему устраивать из-за них такой переполох. Ее же мамаша взвилась: это фарфоровые кошечки, а вовсе не глиняные, и тот, кто не может отличить глину от фарфора, явно страдает отсутствием вкуса, впрочем, для нее это не новость, она давно знала, что Его семья…

Таким образом, давние семейные разногласия вспыхнули настоящим пожаром, и праздничный обед кончился плачевно — обе пары дедушек и бабушек вылетели из дома в состоянии белого каления, а мамочка и папочка яростно ругались весь оставшийся день и добрую половину ночи.

Ну что тут можно сказать? Если я хочу произвести впечатление, я действительно его произвожу.

Восемнадцатый месяц

Вечером Она опять завела речь о детско-родительских группах. Нужно было немедленно применять диверсию для отвлечения от темы. Я громко закряхтел, поднатужился, и через мгновение подгузник был уже полон до краев.

— Ты делаешь а-а! — радостно приветствовала Она мое кряхтенье. Потом, сосредоточенно глядя мне в глаза, Она повторила со значением и расстановкой: — Ты делаешь а-а Ты делаешь а-а.

Сперва я подумал, что меня гипнотизируют, но потом вспомнил, что Она просто старается научить меня видеть связь между субъективными желудочно-кишечными ощущениями и конечным продуктом.

Чтобы совсем прояснить ситуацию, Она особенно выделила первое слово:

— ТЫ делаешь а-а.

Так продолжалось всю дорогу. Она отнесла меня в ванную, помыла, поменяла подгузник и при этом повторяла:

— Ты сделал а-а, да, зайчик? Умница. ТЫ сделал а-а.

Потом Она взяла меня на руки, чистого и переодетого, и, влюбленно глядя мне в глаза, спросила:

— Ну? Теперь ты понял? Кто сделал а-а? Я улыбнулся, понимающе кивнул и показал пальцем на кота.

Джаггернаут водила меня в гости к другому ребенку. Он значительно меньше меня — совсем крошечный — и едва умеет ползать. Его мама дала мне краски, чтобы чем-то занять, после чего они с Джаггернаут удалились на кухню выпить по чашечке кофе. Как неосмотрительно с их стороны…

Вы когда-нибудь видели этакого крошечного малыша, с ног до головы ровным слоем выкрашенного разноцветными акварельными красками?

— Пойду только уложу его и успокою, — сказала Она папочке вечером, подхватывая меня с дивана, чтобы отнести наверх.

Честно говоря, это слово успокоить мне совсем не нравится. С ним у меня связаны неприятные ассоциации. Как-то раз я слышал, как родители обсуждали нашего кота и, между прочим, сказали, что, если его поведение и дальше будет таким невоздержанным, они свезут его к ветеринару, после чего он живо .успокоится. Теперь вам ясно, почему мне так не нравится это слово в применении ко мне самому? Я ведь тоже частенько веду себя невоздержанно… А вдруг и меня подвергнут ус-покоительной процедуре?

Так или иначе, сегодня, когда Она уложила меня в постель, я не захотел успокаиваться. Я вдруг понял, что кроватка — это своего рода тюрьма. Каждый вечер родители засовывают меня под одеяло, посюсюкав для проформы, поднимают бортик и уходят, убежденные, что так и должно быть и что всю ночь я спокойно просплю за решеткой. Можно, конечно, кричать, плакать, трясти перекладины, тогда, может быть, они придут, чтобы утешить ребенка, но, по большому счету, они убеждены, что раз я в кроватке, значит, так будет до самого утра. И до нынешнего дня я с этим мирился, почему-то считал заключение справедливым и покорно отбывал срок. Ни разу я не отведал прекрасной ночной свободы, простирающейся за перекладинами кроватки.