Стив Мартин - Пикассо «Ловком кролике»» Страница 10

ПИКАССО: Они делают их слишком маленькими, Где ты его взял?

САГО: Купил у одного японского туриста. Ну, все встаем поближе друг к другу, вот там.

Все начинают прихорашиваться.

ЭЙНШТЕЙН: Я бы хотел заказать вам три снимка. Два три на четыре и один дагерротип.

САГО: Ну-ка, встали все вместе. В один ряд и прижались друг к другу.

Все прижимаются теснее для съемки.

ЖЕРМЕН: Ненавижу, когда меня снимают.

САГО (ПОСЛАНЦУ, который отходит от камеры): Вы тоже встаньте перед фотоаппаратом.

ПОСЛАНЕЦ: Не беспокойтесь. Я там точно буду.

САГО: Кстати, вы кто?

Накидывает черную ткань себе на голову, как делали это фотографы в старину.

ПОСЛАНЕЦ: Думаю, вы вполне могли бы именовать меня Посланцем.

САГО выныривает из-под ткани, оглядывает ПОСЛАНЦА с головы до пят, затем снова ныряет под накидку.

САГО (объявляет): Этим вечером 1904 года в кабачке «Ловкий кролик» сделана историческая фотография.

Входит БИГМЭН.

БИГМЭН: Кто-то произнес «историческая фотография»? (Достает пудреницу, пудрит нос, встает на колени, раскидывает руки в стороны). Остальных видно?

САГО: Да, хорошо.

БИГМЭН (разочарованно): Да…

САГО: Итак, улыбнулись.

Кто-то улыбается, кто-то нет. Когда кто-то начинает улыбаться, другие перестают.

САГО: Эй, вы не улыбаетесь.

ВСЕ (наперебой): Это будет выглядеть не натурально.

САГО: Ладно, ладно. Как насчет того, чтобы придумать слово, которое нас всех заставит улыбнуться естественно, и мы все одновременно его скажем, а?

ВСЕ: Да, здорово, отличная мысль.

Размышляют.

САГО: Слово…хм — м…слово. Нашел! Матисс!

САГО дважды произносит его, словно пробует на вкус, и его рот растягивается в улыбке. Все повторяют, становясь перед камерой.

САГО (встает за треногу): Отлично, все говорим «Матисс». Раз, два, три.

Все говорят и улыбаются, кроме ПИКАССО, который хмурится.

САГО: Попробуем еще разок.

Тот же результат.

САГО: Пикассо, а ты почему не улыбаешься?!

ПИКАССО: Не могу! Не могу, когда вы говорите «Матисс».

Все ищут другое слово.

ЭЙНШТЕЙН: А если «Рубенс»?

ПИКАССО: Умнее ничего не придумали?

САГО: Может «Микельанджело Буонаротти»?

ГАСТОН: У нас времени не хватит, чтобы каждый произнес «Николанджело Панаваротти»!

ПИКАССО: Эль Греко! Давайте скажем «Эль Греко!»

ЖЕРМЕН: Эль Греко не заставит нас растянуть губы в улыбке. Все силы уйдут в букву «О». И мы будем похожи на рыб.

Все вместе стараются произнести «Эль Греко». Не нравится. Ищут другое слово.

ГРАФИНЯ: Придумала. Как насчет «Вау»?

ПИКАССО: «Вау» не now.

БИГМЭН: А что, если «Сыр»?

САГО: То, что надо.

БИГМЭН: Еще очко в мою пользу.

САГО: Итак, решено, все говорим «Сыр».

Все говорят «Сыр». Вспышка. Фотография сделана.

САГО: Вспышка была?

ПОСЛАНЕЦ (пьет томатный сок с водкой): Да, видит — да — бог, что мне не хорошо. Оп — па-па…Сильная штука эта смесь.

Пауза. ПОСЛАНЕЦ замечает пейзаж с овцами.

ПОСЛАНЕЦ: Дружище, что за странная картина?

ГАСТОН: Странная? Это овцы.

ПОСЛАНЕЦ: Овцы? А выглядят, как пять женщин.

У картины возникает ПИКАССО, крутит головой.

ПОСЛАНЕЦ: А вы, правда, видите овец?

ГАСТОН: Я вижу овец, она видит овец. Все здесь видят овец, кроме вас.

ПОСЛАНЕЦ: Ну, спасибочки, дружище… По мне, так это пять странных женщин.

ПИКАССО (останавливаясь): Откуда ты, ты сказал?

ПОСЛАНЕЦ: Из будущего.

ПИКАССО: А почему ты оказался здесь?

ПОСЛАНЕЦ: Она послала меня с посланием.

ПИКАССО: Кто она?

ПОСЛАНЕЦ: Та, что шепчет тебе на ухо всякий раз, когда твой карандаш касается бумаги.

ПИКАССО: А что за послание?

ПОСЛАНЕЦ: А ты готов его принять?

ПИКАССО: Готов.

ПОСЛАНЕЦ: Тебя лучше отойти.

ПИКАССО, подумав, отходит назад от картины. ПОСЛАНЕЦ щелкает перед ней пальцами. Картина превращается в оригинал картины Пикассо «Авиньонские девушки», площадью 2,5 кв. м… ПОСЛАНЕЦ и ПИКАССО смотрят на нее в изумлении.

Никто, кроме них, конечно, не видит изменений. ПИКАССО отворачивается от картины, идет к выходу.

ПИКАССО: (про себя): Я мог бы вечно мечтать об этом и не сделать этого, но, когда приходит время, чтобы это сделать, Боже, я хочу быть готов к моменту конвергенции между вещью сделанной и вещью в процессе делания, между вещью, которая должна быть сделана и самим делателем. В этот момент я говорю с каждым, я мечтаю о миллиардах, я становлюсь частью вас, той частью, что не может быть понята Богом, и потому он позволяет ей выпустить кровь из запястья на холст. И это может быть сделано только потому, что я чувствую эти вещи: похоть, алчность, ненависть, счастье (поворачивается к стойке). Это как раз то самое.

ЖЕРМЕН: Что?

ПИКАССО: Оказаться в нужном месте в нужный момент.

ГАСТОН: Что за момент?

ПИКАССО: Момент, когда я завершил «голубой» период. Я бы не отказался выпить еще вина.

ЖЕРМЕН: Какого?

ПИКАССО (оглядываясь на пейзаж с овцами): Розового.

ПИКАССО (ПОСЛАНЦУ): Меня зовут Пикассо. Вы художник?

ПОСЛАНЕЦ: У меня был свой момент.

ПИКАССО: Какого рода?

ПОСЛАНЕЦ: Момент завершения.

ПИКАССО: Мне это знакомо. Я только что столкнулся с этим чувством.

ПОСЛАНЕЦ: Неплохое чувство.

ПИКАССО: Именно.

ПОСЛАНЕЦ: Думаю, не каждому дано это испытать.

ПИКАССО: Да, конечно, нет.

ПОСЛАНЕЦ: Трудно узнать, когда это происходит, когда все кончено.

ПИКАССО: Никому не говорите об этом. Пусть лучше думают, что вы знаете.

ПОСЛАНЕЦ: Да, сэр.

ПИКАССО: Не позволяйте никому думать, что мы не можем это узнать в действительности. Мы, как цыплята, что ковыляют гуськом через дорогу. Мы делаем это, но не знаем, почему и зачем.

ПОСЛАНЕЦ: Да, сэр.

ПИКАССО: И помните, в душе мы великие, потому что мы оригинальны.

ПОСЛАНЕЦ: Ну, это вы немного слукавили, мсье Пикассо. Считается, что мы оба испытали большое влияние негритянского искусства.

Звучит чарующая музыка. Потолок исчезает, являя взгляду звездное небо.

Пейзаж с овцами все еще виден нам. ЭЙНШТЕЙН вскакивает со стула, вглядывается.

ЭЙНШТЕЙН: Вы видите?

ПОСЛАНЕЦ: Крыша исчезла.

ЭЙНШТЕЙН: Зажигаются звезды.

ПИКАССО: Миллионы и миллионы звезд.

ЭЙНШТЕЙН: Мало насчитали.

ПОСЛАНЕЦ: Ночь. А я и не знал, что уже ночь. Знаете, путешествие такая вещь… Когда я прибыл сюда, то не знал, было это время обеда или ужина, или еще чего-нибудь. Я поправился на десять кило. Надеюсь сброшу их, когда буду возвращаться назад.

ПИКАССО: Интересно, в чем я буду, когда напишу это?

ПОСЛАНЕЦ: Я бы предпочел что-нибудь белое с широким ремнем на поясе (Чуть погодя). Вы видите?

ЭЙНШТЕЙН: Взрывающиеся звезды. Они пробивают атмосферу и сгорают белым пламенем.

ПИКАССО: Хотел бы я жить долго. Отставить длинный огненный след в небе…

ЭЙНШТЕЙН: От горизонта до горизонта.

ПОСЛАНЕЦ: Вот это да!

ПИКАССО: Такой яркий, что, если оглянуться назад, можно будет его увидеть прямо перед собой.

ЭЙНШТЕЙН: Мне нравится это…сохраненное зрение.

ПИКАССО: Мне тоже. Когда мне стукнет 80. Сохраненное зрение.