Жан Мольер - Комедии Страница 3

То, что Мольер быстро потерял интерес к этим стандартам, подтверждается его следующей пьесой — комедией-балетом «Докучные»[6]. Сюжет в ней почти отсутствует, нет здесь и условно-театральных персонажей — одни лишь портреты, которые драматург с увлечением пишет с натуры. Это типы бездельников-придворных и назойливых просителей, докучающих рассказами о случаях на охоте, о сражениях за карточным столом, о сумасбродных проектах «обогатить государство». Вся эта несносная публика попадалась на пути Эраста, торопящегося на свидание и с досадой говорящего:

Ужель высокий сан бесчисленных глупцовОбязывает нас страдать в конце концовИ унижать себя улыбкою смиренной,Навязчивости их потворствуя надменной?

(Перевод Bс. Рождественского)

В этих словах был слышен уже голос Мольера-сатирика, и произнесены они были в королевских покоях. Парадокс заключался в том, что Мольер, создавая зрелища для двора и став любимым комедиографом короля, получал право судить об обществе и его классах как бы с «королевской вышки». Если трагедия извлекала из идеи «государственной целесообразности» закон подчинения страсти героя его долгу, то комедия, став на эту «государственную» позицию, могла обличать злостных носителей всяких общественных скверн. Веселящемуся королю было даже лестно, что перед его особой унижены все эти аристократы, буржуа и клерикалы. Но когда дело доходило до особо острых ситуаций, король предавал своего любимца. Мольер вскоре убедится в этом; пока же Людовик был столь удовлетворен его сочинением, что даже подсказал драматургу ввести в его комедию-балет еще один тип докучного…

Иронические зарисовки Мольера имели и то важное значение, что указывали на его решительное движение к жизненной правде. Это сразу почувствовали современники; Лафонтен писал о «Докучных»:

Прибегли к новой мы методе —Жодле уж более не в моде,Теперь не смеем ни на пядьМы от природы отступать.

(Перевод Т. Щепкиной-Куперник)

Это прямое обращение к «природе», к изображению современных людей с их нравами и конфликтами Мольер совершил в «Школе жен» (1662), в своей первой высокой комедии. Здесь в известном отношении повторились проблематика, ситуация и основной персонаж «Школы мужей». Но тем очевидней было различие двух пьес.

В ранней вопрос о воспитании молодежи только декларировался, теперь же он пронизывал все действие пьесы — от ее экспозиции, рассказа о том, что герой комедии Арнольф подготавливал девочку-крестьянку Агнесу с детских лет себе в жены, — до заключительной сцены, когда показан катастрофический результат насильственного воспитания. В новой «Школе» драматическая ситуация находилась уже в прямой зависимости от воли и действий главного героя. Арнольф сам расставлял сети, сам задумывал интригу и выискивал средства ее осуществления. И если события поворачивались против него, то не от недостатка его собственных усилий, а по той причине, что никакими ухищрениями тирания не может воспрепятствовать свободному проявлению природы. Совсем по-иному в новой комедии строился и характер главного героя: в отличие от статичного Сганареля, Арнольф был показан в динамике развития своей натуры. Заявленный как тип буржуа-ретрограда, Арнольф настойчиво внушал Агнесе «правила супружества», полагая создать из нее покорную и бессловесную жену-рабыню. Но, тираня свою воспитанницу и желая целиком подчинить ее себе, Арнольф все больше и больше влюблялся в нее — и уже сам попадал в зависимость от ее воли, а получив отказ, переживал не только пароксизмы гнева, но и минуты отчаяния, которые воспринимал как крах своей жизни… При этом комедия, обогатившись драматическими нотами, не переставала быть веселой, иначе ее главная цель — обличать пороки современных людей — не была бы достигнутой.

Смех зала разил Арнольфа по всем пунктам — его идеи, поступки и страсть при каждом повороте сюжета оборачивались своей комической стороной: нравоучения были проповедью мракобесия, достойной только презрительной улыбки, действия, при всей уверенности героя в своей победе, приносили только поражения, а переживания, в силу их искренности, делали его фигуру особенно смешной, ибо она воспринималась в своей реальности. Обличительный смех — это главное оружие Мольера — раздавался из партера, из аудитории, состоящей не из аристократов и знатоков, а из людей, способных судить пьесу «судом правды». Так скажет устами одного из героев сам автор в «Критике «Школы жен», где новый жанр будет приравнен к высокой трагедии, нормой прекрасного объявлена жизненная правда, а критерием истины станет соответствие с демократическими взглядами и вкусами зрителей.

Но, что особенно существенно, — комедия, поднявшись до ранга высокого жанра, не оборвала нитей с традициями площадной сцены. В «Школе жен» элемент игры содержался и в ходе самого сюжета, и в буффонных эпизодах слуг, да и сам суровый Арнольф то и дело выдавал свое родство с маской Сганареля. Достаточно сказать, что финальный его возглас отчаяния «Уф!» произносился Мольером с расчетом на комический эффект.

«Школа жен», с успехом шедшая на сцене Пале-Рояля[7], вызвала у аристократической публики и в близких ей кругах литераторов и актеров бурю возмущения. Строчились памфлеты, писались доносы, ставились злобные пародийные пьески. Мольера обвиняли в развращении нравов, в богохульстве, в литературном воровстве, в искажении самой природы комедии, наносили ему и личные оскорбления…

Все это говорило, что комедия, перестав быть легковесным развлекательным жанром, вошла в большую общественную жизнь и стала орудием борьбы за гуманистические и демократические идеалы. Мольер это отлично понимал: в ответ на нападки врагов он в «Версальском экспромте» бесстрашно обещал — «не выходя за пределы придворного круга», найти немало поводов для сатиры, и тут же следовал перечень самых низких пороков: двуличие, низкопоклонство, лесть, авантюризм, тунеядство и прочие.

Эти слова произносил комедиограф, в сознании которого зрели сюжеты и образы его великих комедий.

В анналах истории мирового театра пять лет — с 1664 по 1669, за которые были написаны «Тартюф», «Дон Жуан», «Мизантроп», «Жорж Данден» и «Скупой», — сопоставимы только с пятилетием создания «Гамлета», «Отелло» и «Короля Лира». Настало время зрелости таланта Мольера. Но причина величайших творческих удач была не только в этом. Замечено, что крупные драматические произведения чаще всего создаются в периоды наибольшего подъема общественной жизни. Сама действительность, значительность ее социального содержания подготавливает художнику грандиозный материал, обнаруживает в своих обостренных конфликтах источники напряженных и драматических столкновений, обнажает через новые повороты истории свою истинную сущность и реальным ходом вещей способствует отрезвлению от старых иллюзий… Время — главный учитель художника, а Мольер был назван «созерцателем» не только потому, что умел подглядывать за особенностями поведения людей, — его пылкому проницательному разуму открыта была вся картина общественной жизни современной Франции.

Королевская власть, выполнившая свою исторически прогрессивную роль и осуществив объединение нации, могла даже казаться посредницей между борющимися классами дворянства и буржуазии, но эта власть к середине XVII века все отчетливей выявляла свою дворянско-феодальную природу. Лучезарные надежды на процветающее под дланью «короля-солнца» государство таяли под влиянием реальных процессов общественной борьбы. Эта борьба коснулась даже королевского двора, и силы политической реакции, группирующиеся вокруг королевы-матери Анны Австрийской, начинали явно преобладать. В Париже и по всей Франции всю духовную жизнь под строжайший контроль взяла тайная организация «Общество святых даров», некий гибрид иезуитского ордена и государственной полиции. Была установлена строжайшая цензура, ни одно печатное издание не могло увидеть свет без королевского разрешения. Сорбонна стояла на страже схоластических премудростей и жестоко преследовала всякое проявление свободной мысли. Были случаи даже публичного сожжения на костре за вольнодумство…

Но, несмотря на жесточайшие репрессии, ширилось и оппозиционное движение. В Париже — в аристократических салонах, в ночных клубах — велись вольнолюбивые беседы, из рук в руки переходили острые политические памфлеты[8]. Но движение это не выходило за пределы узкого круга…

Поэтому самым заметным событием общественной жизни середины века, когда оппозиционные настроения вырвались наружу и обрели небывалую гласность, стала история с запрещением комедии Мольера «Тартюф» и настойчивая пятилетняя борьба за разрешение крамольной пьесы.