Жан Ануй - Генералы в юбках [=Штаны] Страница 4

Ада (запальчиво). Это моя дверь, и ты мой муж!

Леон. Чем ты, в таком случае, лучше прислуги? Им подслушивать не привыкать.

Ада (задетая за живое). Ты прав! Я всю жизнь была твоей прислугой! Так что мне сам бог велел подслушивать, Или ты станешь отрицать, что я тебе прислуживаю вот уже двадцать лет? Хожу за твоими детьми, варю обеды, стираю твои протухшие носки!

Леон (отчужденно). Послушай, Ада. Давай решим: или у нас семейная сцена, или час самокритики. Если это семейная сцена, то мы в два часа не уложимся. А мне до двенадцати надо закончить статью, чтобы отдать ее курьеру. Иначе тю-тю денежки!

Ада (мгновенно остывая). Хорошо. Ты просто меня вывел из себя. (Садится, надевает очки, кладет на колени блокнот.) Так… Твое детство… На чем мы остановились?! А, вот. Тринадцатилетняя крошка, затащившая тебя в пустую комнату. Ты был младше ее на два года.

Леон (пытаясь отмахнуться от этого факта). Подумаешь!

Ада (сурово). Никаких «подумаешь»! Вчера ты показал, что ты расстегнул на ней блузку. Это правда, или она сама ее расстегнула? Хорошенько подумай, это очень важно!

Леон. Я расстегнул. Я подтверждаю свои показания.

Ада (бесстрастно). И это доставило тебе удовольствие?

Леон. Да.

Ада (сверившись с последней записью, подскакивает). Что значит «да»? Вчера ты говорил «нет»!

Леон. Вчера у меня еще не были достаточно прочищены мозги. Оставалась какая-то муть. Сегодня же я признаюсь, к своему стыду: да, это доставило мне удовольствие.

Ада (записывает со всей серьезностью). Прекрасно! Первый опыт: «удовольствие». Но ты уверен, что это от нее исходила инициатива?

Леон (вскипая). Да, эмансипированные женщины, представь себе, встречались уже тогда! Эта малышка опередила свое время! (Растроганно всхлипывает.) Моя первая любовь была в авангарде зарождающегося движения! Это было незабываемо!

Ада (проглядывая свои записи). Да… Совсем вылетело из головы. Ее социальное положение?

Леон. Она была дочерью фермера, который работал у моего деда.

Ада (посуровев). И у тебя даже не мелькнуло мысли, что ты действовал, как последний мелкобуржуазный патриархам?!

Леон (стонет, не в силах больше сдерживаться). Сколько раз мне повторять тебе — это на меня затащила! И это она была старше меня на два года!

Ада (с металлом в голосе). Помойка. Повторяй зa мной: «Я — буржуазная помойка! Ради Удовлетворения своих низменных желаний я осквернил невинное дитя трудового народа и вверг ее в юдоль скорби».

Леон. Но я же тебе повторяю, это она меня затащи… (Осекается под ее леденящим взором и послушно повторяет.) «Я — буржуазная помойка. Ради удовлетворения своих низменных желаний, я осквернил невинное дитя… (пытается еще раз объяснить.) Она ведь была старше меня… (Взрывается.) Какой, к черту, юдоли! Ей это тоже доставило удовольствие! Еще больше, чем мне! В восемнадцать лет она выскочила за сына мясника. Ее муж генеральный советник, а она ходит в норковом манто!

Ада (не повышая тона, холодно). Ты безнадежен. Тут у святого терпение лопнет. Тебе отвяжут одну руку специально для того, чтобы ты пятьдесят раз написал то, что сейчас произносил вслух. (Уходит.)

Леон (кричит). Фиг тебе я буду каяться! К чертям собачьим! Слыхала? И в „Фигаро“ ничего не напишу! Вот!

Ада (неожиданно возвращаясь). Что ты сказал?

Леон (сконфуженно). Я сказал: „Вот!“

Ада. А перед этим?

Леон (малодушно). Не помню.

Ада уходит, не говоря ни слова. Появляется Фиселль с тряпками и шваброй.

Леон (кричит ему). Фиселль, отвяжи меня! Я дам тебе сто тысяч франков, все мои левые доходы, которые я зашил в треуголку. Мы вдвоем смотаемся отсюда.

Фиселль. Куда? У них эти левкомы понатыканы по всей Франции.

Леон. В Швейцарию. Это единственная страна, чье сопротивление им пока не удалось сломить. Там даже есть кантоны, где женщинам нельзя голосовать.

Фиселль. Мы не успеем добраться до границы. А если даже доберемся, мужчинам теперь нужна специальная выездная виза.

Леон. Мы проползем на животе мимо таможенников! Принеси мне мою шпагу. В случае чего, мы сумеем постоять за себя!

Фиселль (качая головой). Это несерьезно. И вообще, хорошенькая женщина всегда была стервой. Правда, при этом оставалась хорошенькой женщиной. А дети? Нельзя же их вот так бросить!

Леон (в отчаянии). Как мы до всего этого дошли?!

Фиселль. Что вы хотите? В чем-то мы все же были свиньями.

Леон (задумывается). Ты считаешь?

Внезапное затемнение.

Когда свет загорается, мы видим академика в центре сцены, по-прежнему привязанного к позорному столбу. Фиселль, прикатив столик с едой, кормит его, поскольку у него свободна лишь одна рука,

Леон. Порежь мне еще мяса. Только не такими большими кусками… Как будто нельзя было распорядиться, чтобы мне отвязывали обе руки! В конце концов это оскорбительно — чтобы тебя кормили, как младенца! (Ест.) И почему я так поздно завтракаю сегодня? У меня уже начало сосать под ложечкой.

Фиселль. Мне приказали не подавать, пока вы не закончите статью в „Фигаро“. Если бы вы ее не дописали, остались бы вообще без завтрака.

Леон. А почему шпинат? Ты же знаешь, я не люблю шпинат!

Фиселль. По этой самой причине. Мадам сказала Флипот, что надо проявить твердость. В вашем возрасте пора есть все. Я тоже в детстве не любил шпинат, а потом привык.

Леон (страдальчески). Но я давно вырос!

Фиселль. Будет вам. Я вообще не должен с вами разговаривать. Я всю жизнь подчинялся начальству, а сейчас мое начальство — мадам.

Леон. Но ведь ты такой же мужчина, как и я!

Фиселль. Ничего подобного. Я на жалованье. (Кормит его.) Обмакнуть корочку в соус? Вы это любите, я знаю.

Леон (отшатываясь). У тебя же грязные руки!

Фиселль (с достоинством). Да, грязные. На то я и полотер. От меня никто не требовал, чтобы я мыл руки. Это не входит в мои обязанности.

Леон. Все правильно. Но почему меня не кормит эта новенькая? Кормление входит в ее обязанности.

Фиселль (подмигивая). Почему? Вам это не хуже меня известно. Между нами, она очень даже ничего, не хуже той. (Вдруг замолкает.) Если вы скажете, что я вам это говорил, я все свалю на вас. Понятно?

Леон. Понятно.

Фиселль. Доедайте-ка свой шпинат, и я пойду. А то я тут с вами завозился.

Леон (отворачивая голову). Я не люблю шпинат.

Фиселль. Это меня не касается! Мне сказали: чтобы тарелка была пуста! А для меня слово шефа — закон. А ну-ка, ложечку за папу, ложечку за маму…

Леон (кривясь от отвращения). Какой же ты трус! Мог бы преспокойно спустить его в унитаз. Боишься!

Фиселль (кормя его, как грудного ребенка). Пусть так. Зато я при своем интересе. Так было и при немцах, и при голлистах. И при новой власти, будьте уверены, я ничего не проиграю. Хотите знать всю правду? Мы — люди маленькие, но только мы одни и остаемся всегда при своем интересе. Собирается уйти со всем своим снаряжением.

Леон (кричит ему вслед). А где десерт? Разве сегодня нет десерта?

Фиселль. Есть. Шоколадный мусс. Но вас лишили десерта.

Леон. Почему?

Фиселль. Не знаю. Наверно, потому, что вы заартачились и не кончили вовремя статью.

Леон (кричит, пытаясь его остановить). Фиселль!

Фиселль. Ну что? Нас могут услышать.

Леон. Скажи, твоя жена тоже стерва?

Фиселль. Чем люди меньше, тем у них все проще, сами знаете. Вообще говоря, мне от Флипот всегда доставалось, даже при патриархамском правлении, когда я был, так сказать, всему голова. Правда, все, что положено делать жене, она исправно делала… (Прикусил язык) У месье будут еще какие-нибудь пожелания?

Леон, Нет, спасибо. Что, суд назначен на сегодня?

Фиселль. Да. На три часа. Под председательством мадам Симоны Бомануар, президентши Комитета Освобожденных Женщин XVI квартала. Вот она, тяжелая артиллерия! (Собирается уходить.)