Александр Шаргородский - Второй закон Джаги-Янкелевича Страница 8

ЯНКЕЛЕВИЧ. Ну, вот видите… И потом — с каким аппетитом вы жуете мацу.

ДЖАГА. Я просто проголодался.

ЯНКЕЛЕВИЧ. А ваши глаза… Достаточно только в них взглянуть…

ДЖАГА. Причем тут глаза?

ЯНКЕЛЕВИЧ. Притом, что у вас печальные еврейские глаза.

ДЖАГА. Не знаю… Может быть… У вас вот, например, греческий нос. А если у еврея может быть греческий нос, почему у француза не могут быть еврейские глаза? Глаза — да, я — нет.

ЯНКЕЛЕВИЧ. И, главное, улыбка. У вас еврейская улыбка… Немного мудрая, немного печальная…

ДЖАГА. Вы так считаете?

ЯНКЕЛЕВИЧ. …полная иронии еврейская улыбка…

ДЖАГА. Боже мой, если вам так хочется — я еврей, еврей.

ЯНКЕЛЕВИЧ. (после паузы) А как похожи на француза!..

И они оба рассмеялись и похлопали друг друга по спине, а потом молча сидели и жевали мацу. И вдруг ДЖАГА подскочил и издал боевой клич.

ЯНКЕЛЕВИЧ. Шрай ныт! Вос тутцах?! На кого вы кричите?

ДЖАГА. А что, на него нельзя?

ЯНКЕЛЕВИЧ. Боже мой, вы что, не видите — это же председатель общины. (председателю) Тысяча извинений, господин председатель! Он вас просто не знает! Я вас еще не познакомил. Он вас не узнал, несмотря на вашу замечательную бороду и удивительный сюртук.

(ДЖАГЕ) Вы что, не видите, что это еврей?

ДЖАГА. Это — еврей?!

ЯНКЕЛЕВИЧ. Послушайте, ДЖАГА, кто же тогда еврей, если не он? (председателю) Извините, он ни черта не понимает в евреях.

(ДЖАГЕ) Прекратите, наконец, махать руками и дайте подойти человеку!

ДЖАГА. Ради Бога! Если вы утверждаете, что он… (председателю) Можете приблизиться!

ЯНКЕЛЕВИЧ. Подходите, подходите, не бойтесь. Он вас не тронет… (протягивает руку) Шабат, шолом, господин председатель! А это ДЖАГА — мой телохранитель… И, надо заметить, очень добрый. (ДЖАГЕ) Кажется, господин председатель удивляется, что вы меня охраняете.

ДЖАГА. Чего же тут удивляться? Кого ж еще охранять, если не господина ЯНКЕЛЕВИЧА? Как-никак — торговец оружием.

ЯНКЕЛЕВИЧ. Ну уж, вы скажете… Не преувеличивайте. (председателю) Может, вы хотите с нами прогуляться? Я вам гарантирую — вы будете в полной безопасности. Не верите? ДЖАГА, будьте любезны, покажите вашу правую руку. Не бойтесь — я разрешаю. (ДЖАГА вынул). Ну, пощупайте… Смелее! Сталь, а? Он ею убивает. Наповал!.. Эй, куда же вы, господин председатель, куда вы бежите?.. Вас же он не убьет!

ДЖАГА скрылся, а ЯНКЕЛЕВИЧ повернулся к залу.

ЯНКЕЛЕВИЧ. Старый председатель несся, как молодой лось! Вначале я подумал, что он испугался ДЖАГИ, но только потом понял, почему — председатель нес весть! Через час уже все знали, что у ЯНКЕЛЕВИЧА телохранитель и что сам ЯНКЕЛЕВИЧ — торговец оружием.

Скажите, кто из самых мудрых христиан, самых мудрых евреев и даже мусульман мог подумать, что бедный старый бухгалтер, недавний эмигрант из России, получающий мизерное пособие и дотацию на зубы — магнат, воротила, акула и еще черт знает что…

То, что что-то произошло, совершенно не понимая — что именно, я почувствовал в среду, когда пошел к дантисту.

Возможно, это вас удивит, но всю свою жизнь я лечился бесплатно. Ну, то, что там меня лечили бесплатно — ничего удивительного. Там всех так лечат. Где ничего не стоит человек — ничего не стоит и лечение. Это логично. Азохун вэй, как они там лечили. Но, несмотря на все старания врачей — я остался жив…

А потом была Вена, наш первый свободный город, где так дорого стоит человек, а заодно — и лечение… Но не для нас. Для нас — опять бесплатно. Что-то хорошее должно быть и для эмигранта, а?..

В Вену мы с Розой прилетели вечером. И как раскрыли рты в аэропорту — так и не закрывали их до гостиницы… Что вы хотите — когда всю жизнь провел в тюрьме, смотришь на свободу с открытым ртом.

Нам повезло — в тот вечер все паршивые гостиницы были заняты, и нас поселили во вполне приличном отеле «Тюрингерхоф». В общем-то евреям таких отелей не полагалось, но что делать, когда не хватает плохих?..

А наутро мы снова пошли гулять по Вене.

Должен вам сказать, что вообще-то евреи по Вене не ходили — они ездили. Причем зайцем. Ни один еврей не мог отдать за проезд двух кило бананов — столько стоил билет. Мы с Розой зайцем не ездили — но и бананов не отдавали. Мы ходили пешком и сэкономили в общей сложности около центнера бананов.

Мы ходили по Дунаю… может, час, а, может, три, и, наконец, Роза сказала:

— Пошли на Дунай.

— Это Дунай, — сообщил я.

— Этот ручеек?.. Ты сошел с ума! Дунай голубой и широкий.

— И все-таки это Дунай, — повторил я.

— Значит, я поздно приехала, — вздохнула тогда Роза, — я ничего не вижу. Мне он кажется серым. Ты помнишь нашу первую пластинку? Ты помнишь, как она называлась? «На прекрасном голубом Дунае».

А потом она оглянулась.

— И это называется набережная? Ее можно сравнить с нашим Приморским бульваром?

Я хочу заметить, что Роза была из Одессы. Это такой же прекрасный южный город, как и ваш Марсель. Только в Одессе была октябрьская революция, а в Марселе, слава Богу, нет. И есть в этой Одессе сказочный Приморский бульвар, который до революции назывался Николаевским. В честь царя. Правда, сразу после революции его переименовали в «Бульвар Фридмана». Был такой революционер, бегал с шашкой по Одессе…

Однажды мы поехали с Розой на этот бульвар. И я сказал извозчику: пожалуйста, бульвар Фридмана.

И он не знал, где это. И я сказал:

— Николаевский, бывший Николаевский, товарищ.

И он ответил:

— Кто бы мог подумать, что фамилия царя — Фридман…

Весь день мы гуляли с открытыми ртами, и к вечеру у нас заболело горло… Сразу у обоих. И мы принялись полоскать, и клокотанье из нашей комнаты разносилось по всему пятому этажу, где мы жили. Казалось, что в гостинице поселились не люди, а воркующие голуби… Но, несмотря на то, что мы полоскали горло каждые десять минут — оно не сдавалось, и мечтать о новой прогулке не приходилось… На следующий день горло болело еще больше. И из нашего номера вновь началось доноситься клокотанье. К полудню оно прекратилось — кончилась сода. И мы пошли к врачу. В кабинет мы вошли вдвоем и одновременно открыли рты — это напоминало маленький хор. Старенький доктор поочередно заглядывал в наши горла, и, наконец, поставил общий диагноз — ангина. И протянул нам две коробочки. В гостинице мы их раскрыли — это было не полоскание, не таблетки, не пилюли, а какие-то восковые палочки, которые мне напомнили свечи на елке в нашем Министерстве финансов.

— Ну, и что с ними делать? — спросил я.

— Ты что, не слышал, — прохрипела Роза, — три раза в день по одной. И она протянула мне свечу — ешь!

Но я ее долго крутил, осматривал, нюхал…

Ээ… Смелый Янкель! — произнесла моя Роза и храбро откусила полсвечи… Я ел свечу гораздо дольше, и то запивая ее кока-колой.

Должен вам сказать, что даже в Мозыре не было таких мерзких лекарств.

Два дня, строго три раза в день мы жрали эти свечи. Горло продолжало болеть, но к нему прибавился еще и живот. Наконец, свечи кончились, и мы вновь поплелись к врачу.

— Доктор, — сказали мы хором, — мы больше не можем, — у них такой отвратительный вкус.

Доктор взглянул на нас как-то странно.

— Что вы сказали, — спросил он, — какой вкус?

— Даже трудно описать, — сказал я, — необычный какой-то. Немного кисловатый.

Доктор даже подскочил.

— Что вы с ними делали?

— Доктор, — попросил я, — только, пожалуйста, не волнуйтесь. — Все было, как вы сказали. — Три раза в день.

— Но что три раза в день? Что три раза в день по одной? — повторял доктор.

— Да ели! — сказал я. — Что еще можно с ними делать?

— Через рот?!

— А что, — спросил я, — существует еще какой-нибудь способ есть? И доктор объяснил… Он сказал, что свечи вставляют, а не едят, вставляют, и сказал — куда… Опять это место. Что и на таможне… Вы знаете, мы были поражены. Скажите, если болит горло — причем, спрашивается, это место?

— А притом, — объяснил доктор, — что когда болит это место, то принимают через горло…

И тут мы впервые поняли, что на Западе все наоборот…

Ну, а зубы начались уже в Париже… И они, как вы знаете, значительно дороже, хотя бы потому, что горло одно, а зубов — тридцать два. Правда, тогда их уже было тридцать два на двоих. Но и их нам лечили бесплатно — честь и хвала парижскому муниципалитету…

И вот эта бесплатность кончилась в ту самую среду, когда я пошел к дантисту.