Алехандро Касона - Деревья умирают стоя Страница 8

БАБУШКА. Прошу вас, не обращайте внимания! У него такая манера.

ИЗАБЕЛЛА. Я привыкла. Мне ли не знать! (Робко подходит к бабушке и целует ей руку.) Сеньора…

БАБУШКА. Нет, не так. Обними меня (Целует ее в лоб.) Тебе не странно, что я говорю тебе «ты», так скоро. Сразу? Так ведь будет легче.

ИЗАБЕЛЛА. Я благодарна вам.

Бабушка пристально смотрит на нее.

МАУРИСЬО. Что ты ищешь? Ты хочешь прочесть в глазах ее какие-нибудь секреты?

БАБУШКА. Нет, глаза ясные, спокойные…

МАУРИСЬО. И не умеют лгать. Она посмотрит один раз и уже все скажет. (Улыбаясь, идет к Хеновеве и протягивает ей руку.) Думаю, это и есть знаменитая Хеновева.

БАЛЬБОА. Да, это она.

ХЕНОВЕВА. Сеньор знает мое имя?

МАУРИСЬО. Бабушка всегда писала мне обо всем хорошем, что есть в доме. Значит, писала и о вас. Два сына в Мексике, третий — на Тихом океане, да? Ну, как они?

ХЕНОВЕВА. Ничего, здоровы. Спасибо, сеньор.

Фелиса вносит багаж.

ФЕЛИСА. Шофер спрашивает, ехать ему в таможню за большими чемоданами?

ИЗАБЕЛЛА. Не надо сегодня, поздно уже. Они нам до завтра не понадобятся.

МАУРИСЬО. А эти отнесите наверх, пожалуйста. (Помогает Фелисе.) И среди своих незачем называть его «шофер». Зовите просто Маноло, как по воскресеньям. (Подмигивает.)

Фелиса краснеет, смеется.

ФЕЛИСА. Спасибо.

Фелиса и Хеновева несут наверх чемоданы.

Какой симпатичный, правда?

ХЕНОВЕВА. Симпатичный. И настоящий сеньор!

Маурисьо восторженно осматривает дом.

МАУРИСЬО. Опять я дома… Наконец! И все, как тогда, — наш кедровый стол, наши старинные веера, наше мудрое кресло…

БАБУШКА. Все старое. Другое время. Но дома, как вина — с годами становятся лучше. (К Изабелле.) Тебе тут нравится?

ИЗАБЕЛЛА. Больше чем нравится. Мне даже трудно говорить. О таком доме я мечтала всю жизнь.

БАБУШКА. Хочешь его посмотреть? Я пойду с тобой.

МАУРИСЬО. Не надо. Мы так много говорили об этом доме, Изабелла может обойти его с закрытыми глазами.

БАБУШКА. Правда?

ИЗАБЕЛЛА. Да, мне кажется. (Идет к середине сцены, полузакрыв глаза.) Там — кухня с большой старинной плитой, а из кухни лестница в погреб. Там — дедушкин кабинет. В нем резные ореховые панели и книжные полки до потолка. Бабушкины книги стоят в углу, в застекленном шкафике. Наверху большая гостиная, там много портретов и швейцарские часы. Когда они бьют — как будто ты в маленьком соборе.

Бьют часы.

(Изабелла поднимает глаза.) Вот! Я узнала бы их из тысячи!

БАБУШКА. Еще говори. Изабелла, говори!..

ИЗАБЕЛЛА. Напротив часов — дверь. На ней портьеры из пунцового бархата. А за дверью — комната окнами в сад. Это комната мальчика Маурисьо. У самого окна, снаружи, ветка палисандра.

БАБУШКА. И это ты знаешь?

ИЗАБЕЛЛА. Маурисьо мне столько раз говорил: «Если я вернусь, я хочу опять влезть к себе по той ветке».

БАБУШКА (сияет). Ты слышишь, Фернандо? Видишь, что нельзя было обрубать? Иди ко мне, девочка! Благослови тебя господь.

ИЗАБЕЛЛА. Бабушка!.. (Бросается к ней, обнимает, захлебывается слезами — она уже не играет.)

БАБУШКА. Что с тобой, дорогая? Теперь ты заплакала?

МАУРИСЬО. Не обращай внимания, бабушка! Она такая чувствительная! Ведь ты слышала, она всегда мечтала о таком доме.

БАБУШКА. И у нее будет такой! Еще бы! Она ведь замужем за архитектором?

МАУРИСЬО. Архитекторы не умеют строить старые дома. Их создает время.

БАБУШКА. Построй только стены. А дом она сама сумеет создать. Обещаешь?

МАУРИСЬО. Обещаю.

БАБУШКА. И это все? У нас, на твоей родине, когда муж обещает подарок — жена благодарит его.

БАЛЬБОА. Может быть. Изабелле незнаком наш обычай.

ИЗАБЕЛЛА. Нет, дедушка, я знаю. (Целует Маурисьо в щеку.) Спасибо, дорогой. (Бабушке.) Так?

БАБУШКА (немного разочарована). Если память мне не изменяет, вы женаты около трех лет.

МАУРИСЬО. Да, приблизительно.

БАБУШКА. Ничего не приблизительно. Три года ровно будет шестого октября.

ИЗАБЕЛЛА. Да, как раз шестого октября.

БАБУШКА. И через три года уже целуетесь кое-как? Видно, в каждой стране свой порядок.

МАУРИСЬО. Видишь? Все твоя застенчивость! Что подумает бабушка о нас и о Канаде? Ну-ка, немного патриотизма!

ИЗАБЕЛЛА. Глупый!..

Они снова целуются, на этот раз очень крепко. Изабелла — может быть, слишком крепко. Бабушка радостно улыбается. Служанки на верхней площадке — тоже. Бальбоа тревожно кашляет.

БАЛЬБОА. Очень хорошо! Договор скреплен печатью. А теперь — не пришло ли время подумать о более житейских вещах? Вы, наверное, устали. Наверное, проголодались. Хеновева!

Служанки спускаются.

МАУРИСЬО. Нет, что ты! На пароходе только и делаешь, что ешь.

ИЗАБЕЛЛА. Я бы хотела немножко привести себя в порядок.

БАБУШКА. Вы, правда, не будете есть? Хеновева так старалась, готовила ужин.

ХЕНОВЕВА. Ничего, так оно лучше. А то я совсем про кухню забыла. Горячий пунш, наверное, уже холодный, а холодный бульон — тот уже теплый.

БАБУШКА. Ну, в одном ты не можешь мне отказать. Я сама стряпала. Помнишь, когда ты приходил из школы и кричал?..

МАУРИСЬО (с преувеличенным восторгом). Не может быть! Ореховый торт с медом?!

БАБУШКА (она счастлива). Ты слышишь, Хеновева? Мелочи, а? Мелочи! Быстро, вынимай из духовки и, пока не остыл, клади мед!

ХЕНОВЕВА. Сию минуту.

ФЕЛИСА. Еще что-нибудь, сеньора?

БАБУШКА. Нет. Иди, Фелиса. Доброй ночи.

ФЕЛИСА. Доброй ночи. (Кланяется всем, специальный поклон Маурисьо.) Доброй ночи, сеньор.

Фелиса и Хеновева выходят.

БАБУШКА. Пойдем, Изабелла, я покажу тебе комнату. И посмотрим, кто был прав.

ИЗАБЕЛЛА. В чем, бабушка?

БАБУШКА. Поспорили с моим стариком. Представь себе, он настаивал, чтобы было две кровати! Времена, говорит, то да се. Но мы — по старинке, а, девочка? Как бог велел!

ИЗАБЕЛЛА (в замешательстве). По старинке?

БАЛЬБОА (быстро, шепотом). Там рядом есть другая комната. Не волнуйтесь.

БАБУШКА. Ты мне не отвечаешь, Изабелла?

ИЗАБЕЛЛА. Да, бабушка. Как бог велел. Пойдемте.

БАЛЬБОА. Не спеши так, Эухения! Осторожней по лестнице!

БАБУШКА (идет по лестнице). Не говори глупостей. Когда сердце вынесло все это, с ним уже ничего не может случиться.

ИЗАБЕЛЛА. Обопритесь на меня.

БАБУШКА. Это — можно. Когда рядом молодая рука, что мне горы или лестницы! И палки мне не надо. (Дает палку Изабелле.) Вот так. У меня ведь еще есть две ноги. У меня ведь еще есть двое внуков… Так… (Идет прямо, опираясь на плечо Изабеллы.)

Бальбоа и Маурисьо, оставшись вдвоем, вздыхают, как будто вышли из тяжелого транса.

МАУРИСЬО. Ну, как?

БАЛЬБОА. Поразительно! Какая веселая энергия, какой огонь! Она другая стала… совсем другая! (Пожимает ему руки.) Благодарю от всей души. Вы представить себе не можете, как я вам признателен.

МАУРИСЬО. Я счастлив. Я ведь актер в душе, и ничто меня так не радует, как преодоление трудности. Жаль только, что теперь пойдет слишком легко.

БАЛЬБОА. Вы думаете, худшее позади?

МАУРИСЬО. Уверен. Самое опасное было — первый взгляд. Если бы в самом начале мне не хватило эмоции и она могла бы посмотреть на меня спокойно — все бы пропало. Поэтому я и обнял ее так, что она заплакала. Слезы застилают глаза, и потом — двадцать лет, расстояние… Все это очень помогает.

БАЛЬБОА. Вы меня не удивляете. У вас есть опыт, хладнокровие актера. Но девочка, дебютантка! Она вела себя превосходно.

МАУРИСЬО (снисходительно). Да, неплохо. Есть задатки.

БАЛЬБОА. Эта сцена воспоминаний: маленький собор, застекленный шкафик, ветка у окна… Я ей сам все описывал, а когда слушал… мороз продирал по коже!

МАУРИСЬО. Да, до того момента все шло гладко. Но потом… эти рыдания, когда она бросилась в объятия бабушки…

БАЛЬБОА. Чем же вам не понравились рыдания? Они не показались вам достаточно натуральными?

МАУРИСЬО. Слишком натуральными. Это-то и плохо. С женщинами никогда нельзя быть спокойным. Подготовишь с ними прекрасно продуманную сцену, и вдруг в самый ответственный момент, они вмешивают в дело всякие эти чувства — и все идет к черту. За ними все время надо следить.

БАЛЬБОА. Да, я понимаю. Она не привыкла еще, она так непосредственна… Она может выдать себя, совсем того не желая.