Ирина Судникова - Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий Страница 24

— Ни слова, Ваше Величество.

— Так позовите его в кабинет.

Майор вошел со страхом и трепетом.

— Поздравляю, ваше превосходительство, с монаршей милостью! — сказал Император. — Да! При вашем чине нужно иметь и соответственное состояние! Жалую вам триста душ. Довольны ли вы, ваше превосходительство?

Майор благодарил, как умел, то веря, то принимая за шутку все, что с ним делалось.

— Как вы думаете: за что я вас так жалую? — спросил его, наконец, Государь.

— Не знаю, Ваше Величество… не понимаю, чем я заслужил… — пробормотал майор.

— Так я вам объясню! Слушайте все. Я, разбирая послужные списки, нашел, что вы при Императрице Екатерине были обойдены по службе. Так я хотел доказать, что при мне и старая служба награждается. Прощайте, ваше превосходительство! Грамоты на пожалованные вам милости будут вам присланы на место вашего жительства.

Майора схватили и опять увезли в деревню. Старуха-жена встретила его в страхе, со слезами и вопросами:

— Что такое? Что с тобой было?

— И сам не понимаю, матушка, — отвечал старик, — думаю, что все это шутка!

И рассказал ей все, как было.

Через несколько времени майору действительно были присланы все документы на пожалованные милости. Однако когда его внезапно схватили и увезли в Петербург, старуха-жена чуть не умерла от испуга и горя. (1)

По воцарении Императора Павла к Безбородко пришли спросить, можно ли пропустить иностранные газеты, где, между прочими рассуждениями, помещено было выражение: «Проснись, Павел!»

— Пустое пишут, — отвечал Безбородко. — уже так проснулся, что и нам никому спать не даст! (1)

В эту же поездку случилось следующее происшествие: недалеко от Минска Император, скакавший впереди всех в коляске, увидал на дороге молодую барышню и молодого мужчину, стоявших на коленях. Он приказал остановить лошадей, вышел из экипажа, подошел к молодой девушке, велел ей и молодому человеку встать и спросил: что им нужно? Девушка, оказавшаяся знатной фамилии и богатой, любила этого молодого человека, но так как он был беден, то ее мать не хотела согласиться на их брак. Узнав, что Император будет проезжать, влюбленные решились утруждать его просьбой. Государь дал слово молодой девушке похлопотать за нее, тотчас же принялся за сватовство и, достав свою дорожную шкатулку, написал к несговорчивой матери письмо. Так как поместье старухи находилось всего в трех или четырех верстах от большой дороги, то Император послал письмо с фельдъегерем, приказав ему немедленно потребовать ответа. Можно судить, как был принят такой сват и какой последовал ответ. (1)

Петербургский генерал-губернатор Н. П. Архаров несколько лет был должен одному купцу двенадцать тысяч рублей. Все старания купца получить долг остались тщетными. Архаров кормил его сперва завтраками, потом стал выталкивать в шею и, наконец, избил жестоким образом. Несмотря на то что Архаров пользовался особенным расположением Императора Павла, купец решился жаловаться на него Государю и, выбрав время, когда Император находился на разводе вместе с Архаровым, подал первому челобитную прямо в руки.

Павел взял челобитную, развернул ее и, разумеется, с первых же строк увидел, что дело идет о его любимце. Он тотчас подозвал Архарова и, подавая ему бумагу, ласково сказал:

— Что-то у меня сегодня глаза слипаются и словно как запорошены, так что я прочесть не могу. Пожалуйста, Николай Петрович, прими на себя труд и прочти мне эту бумагу.

Архаров принял бумагу и начал бойко читать ее, но увидев, что это жалоба на него самого, смутился, стал запинаться и читать так тихо, что едва было слышно.

— Читай, читай громче, — заметил Государь, — я сегодня и слышу как-то нехорошо.

Архаров возвысил голос, однако не более как так, чтобы мог слышать один Государь.

Но Павел этим не удовлетворился. Он велел читать так громко и с такими расстановками, чтобы окружающие могли ясно все слышать.

Делать было нечего. Архаров с замирающим сердцем прочитал челобитную внятно и во весь голос.

— Что это? — спросил Император по окончании чтения. — Это на тебя. Николай Петрович?

— Так точно. Ваше Величество, — отвечал смущенный Архаров.

— Да неужели это правда?

— Виноват, Государь.

— Но неужели и то все правда, что этого купца за его же добро, вместо благодарности, не только взашей вытолкали, но даже и били?

— Что делать! — сказал Архаров, покрасневший до ушей. — Должен и в том признаться. Государь, что виноват! Обстоятельства мои меня к тому понудили. Однако я в угодность Вашему Величеству сегодня же его удовольствую и деньги ему заплачу.

Такое чистосердечное признание смягчило Государя, и он ограничился тем, что, обратившись к купцу, сказал ему:

— Ну, хорошо! Когда так, то вот, слышишь, мой друг, что деньги тебе сегодня же заплатятся. Поди себе. Однако, когда получишь, то не оставь прийти ко мне и сказать, чтоб я знал, что сие исполнено.

Таким образом Архаров был лишен всякой возможности отделаться от своего долга. (1)

Один малороссийский дворянин хорошей фамилии имел дело в герольдии о внесении его в родословную книгу и, находясь по этому случаю в Петербурге, решился подать лично прошение Императору Павлу, причем просил прибавить к его гербу девиз: «Помяну имя твое в роды родов». По тогдашнему обычаю, он подал прошение, ставши на колени. Павел прочитал просьбу, она ему понравилась, и он сказал:

— Сто душ!

Проситель от страха и радости упал ниц.

— Мало? — сказал Император. — Двести!

Проситель, ничего не понимая, продолжал лежать.

— Мало? — повторил Император. — Триста! Мало? — Четыреста! Мало? — Пятьсот! Мало?! Ни одной!

Насилу наконец опомнившийся проситель встал. Хотя, не умея встать вовремя, он не получил имения, но дело его в герольдии окончилось скоро и успешно. (1)

Раз Император Павел, заехав в кадетский корпус, был в духе, шутил с кадетами и позволил им в своем присутствии многие вольности.

— Чем ты хочешь быть? — спросил Государь одного кадета в малолетнем отделении.

— Гусаром! — отвечал кадет.

— Хорошо, будешь! А ты чем хочешь быть? — промолвил Император, обращаясь к другому мальчику.

— Государем! — отвечал кадет, смело смотря ему в глаза.

— Не советую, брат, — сказал Государь, — тяжелое ремесло. Ступай лучше в гусары.

— Нет. Я хочу быть Государем, — повторил кадет.

— Зачем? — спросил Император.

— Чтоб привезти в Петербург папеньку и маменьку.

— А где же твой папенька?

— Он служит майором в украинском гарнизоне.

— Это мы и без того сделаем, — сказал Государь, ласково потрепав кадета по щеке, и велел бывшему с ним дежурному генерал-адъютанту записать фамилию и место служения отца кадета.

Через месяц отец кадета явился в корпус к сыну и с изумлением узнал причину милости Императора, который перевел его в Сенатский полк и приказал выдать несколько тысяч рублей на подъем и обмундировку. (1)

В другой приезд свой в кадетский корпус Император Павел, проходя по гренадерской роте, спросил одного благообразного кадета:

— Как тебя зовут?

— Приказный, — отвечал кадет.

— Я не люблю приказных. — возразил Государь, — и с этих пор ты будешь называться…

Государь задумался и, взглянув на бывшего с ним сенатора Михаила Никитича Муравьева, сказал:

— Ты будешь называться Муравьевым!

Затем, обратясь к Михаилу Никитичу. Император промолвил:

— Прошу извинить меня, ваше превосходительство, что я дал этому кадету вашу фамилию: это послужит ему поощрением к подражанию вам, а мне такие люди, как вы, весьма нужны!

Муравьев низко поклонился Государю. Через несколько дней вышел высочайший указ о переименовании «Приказных» в «Муравьевых». (1)

Император Павел любил показывать себя человеком бережливым на государственные деньги для себя. Он имел одну шинель для весны, осени и зимы. Ее подшивали то ватою, то мехом, смотря по температуре, в самый день его выезда. Случалось, однако, что вдруг становилось теплее требуемых градусов для меха, тогда поставленный у термометра придворный служитель натирал его льдом до выхода Государя, а в противном случае согревал его своим дыханием. Павел не показывал вида, что замечает обман, довольный тем, что исполнялась его воля. Точно так же поступали и в приготовлении его опочивальни. Там вечером должно было быть не менее четырнадцати градусов тепла, а печь оставаться холодною. Государь спал головою к печке. Как в зимнее время согласить эти два условия? Во время ужина расстилались в спальне рогожи и всю печь натирали льдом. Павел, входя в комнату, тотчас смотрел на термометр. — там четырнадцать градусов, трогал печку, — она холодная. Довольный исполнением своей воли, он ложился в постель и засыпал спокойно, хотя впоследствии печь и делалась горячей. (1)