Алистер (СИ) - "Гори Вива" Страница 11

— Ну, вы поняли.

— Несомненно.

Прокашлявшись или притворившись, что кашляет (причём, неумело; ему есть, чему поучиться), Акира разворачивает обложку, в некоторых местах помятую, тронутую солнечным светом, старостью. Ещё чуть-чуть, и она развалится. Он приблизился ко мне, чтобы нам было удобнее.

Если бы он знал, что мне намного больше, чем он себе представляет, то понял бы, как это всё звучало. Вишенка мне по душе.

Он аккуратно провёл пальцем по фотографии, предварительно развернув почти в конец. Дата на ней показывала «01.12.2010», когда Рю исполнилось три года (четыре года по японскому счёту). Я отчётливо видел в середине Рю, которого держала мать, а по левую и правую стороны уже расползались многочисленные родственники. Их лица радостны, но сдержанны. Видно, что его любили.

Надежда семейного бизнеса — Куросава Рю. Получается, от тебя не только бабушка шарахается. Акира, по-моему, относится к другому типу. Он в нетерпении, когда разговор заходит до Рю-сана, но на него он не давит.

— Рю-кун, какой милый ребёнок! — тётя отбирает из рук матери Куросаву и укачивает его, без стеснения выпучивая глаза на малыша. — И даже не плачет, какой молодец!

— Да, не плачет… — смирившись с родственниками своего мужа, она всё же отворачивается, чтобы помочь сестре.

Ей целый день не дают подержать дитё на руках, убаюкать, понюхать за ушком, и она до самого вечера ходит как заведённая. Один муж для неё бесконечная отрада, куда-то запропастившаяся. Вечно он куда-то пропадает.

Тем временем Куросаву передают по рукам всех родственников, пока мать увели на кухню.

— А когда займёт место отца, дела в гору пойдут, — приговаривала бабка.

— Это кто на моего брата жалуется? — мужчина вышел из-за двери к бабушке.

— Мы все тут на Куросаву надеялись, но денег больше от него не стало.

— Не будьте так строги, он не настолько плох! — начал оправдываться брат старшего. — Из нашего риса делается хорошо продаваемое саке, бабушка. Доходы от него превышают доходы других марок.

— Но оно не лучшее, — парировала, как нечего делать, бабка. — Рю-кун всё исправит. А этот выпивоха нам все продажи пропил! Мой муж отдавался делу, а этот бездарь губил наше дело. Не говори ничего, и слышать не хочу.

После они все без лишних разговоров заполнили гостиную, дабы попасть в объектив, тут же появился глава семейства старший Куросава и повёл с собой жену, которая, завидев мужа, как-то, что ли, успокоилась, но не до конца, так как ей было неудобно перед всеми родственниками непонятно за что. Как девушек учат не высовываться, так она и поступает, не открывает рта. Муж смягчает пребывание у родни, но легче не становится, когда они просят привести и Рю. В этой семье она не имеет прав, ни малейших. Она всего лишь родила первенца, иного от неё не ждали или, заметим, ожидали. Давно не рождался с первого раза мальчик, и когда это, наконец, произошло, никто не поверил. Это было для данного круга чудом, благословением.

За те секунды, когда был сделан снимок, мне показалось, что Рю там еле дышал. Я не разглядел, как поднимается грудь, как вздуваются ноздри, ни единого звука от него не донеслось. Веки его открыты, но белка не видно. Всеобъемлющая чёрная радужка заполнила пространство, он не моргал.

Как пугал Куросава людей, так и пугает до сих пор. Правда или нет, здесь сужу я.

— Жаль, я родился поздно, тогда мы бы могли оказаться на этой фотографии вместе.

Он поворачивает страницу, а фото там с огромной временной разницей. Мою озадаченность заметил Акира и объяснился:

— Треть взрослых родственников умерло, и не до праздников было.

Зато я мог увидеть Рю в восемь лет. А впрочем, не было много диалогов.

— Зачем мы фотографируемся? Зачем все эти снимки? — молодой Куросава подошёл к отцу. Озадаченность была, ибо они фотографировались каждый совместно проведённый праздник. Это было нерушимой традицией.

— Мы должны чтить память о семье, — будто заученным текстом остановил он речи сына.

— Нечего чтить, — пробурчал себе под нос Рю, картинно улыбаясь напротив камеры.

— Меня редко снимали, со мной тут всего две фотографии, но я даже не помню этого.

На следующую у меня не хватило сил, правда. Отодвинем факт, что у меня нет настоящих составляющих тела, но мою черепную коробку словно ковыряли тупой иголкой, до меня по-тихому добирались окружавшие нас бумажные изображения. Пора бы отсюда сваливать. И поживей. Мне скоро станут угрожать, и я бы отложил этот момент подальше от меня и дома моего клиента. Что-то не нравятся мне эти бездушные отголоски, исходящие прямо от памятных изображений.

Подчиняться — не по мне.

Это твоя обязанность как члена семьи фамилии Куросава.

Снова донёсся до меня отголосок прошлого.

Ты не один.

Да пропадёт всё пропадом.</i>

Ты не должен… — Стук о дерево.

Подумай о нас… Подумай о нас… Подумай о нас… Они не имеют права на меня.

Скоро солнце сядет, у меня катастрофически мало времени. И чем глубже до меня добирались фото, тем я становлюсь непоколебимее во мнении: через страницу меня ожидает козырная карта. Такое важное и правдиво роковое мгновение, и, как мантра, надо мной висели выходившие из чужих уст, точнее, между собой родных, нотации.

— Спасибо, что поделился историей вашей семьи, — чтобы покончить пока с этим, я подгоняю парнишку закрыть альбом.

— О, нет, это ещё не всё… — спешился Акира, когда я возвысился над ним. — Останьтесь, я вам мало о Рю-сане рассказал.

Извини, деревце моё, но мне настолько плохо, что я сам не свой. Твои прекрасные, невинные и невиновные блестящие глаза не должны узреть странность во мне. Наш союз — помощник нам обоим. И так как они начинают меркнуть, во мне показывается больше жестокости, чем человека к комару.

— Понимаю, но в поездке я немного устал, и мне бы не помешало отдохнуть. Я же нынче не молодой, — подмигнул своей вишенке, которая оказалась для меня черешней, и поблагодарил за всё. Не думал, что придётся предпринимать крайние меры. По сути, я не нарушаю свои правила, но чувство, что мне предоставили перейти грань толщиной в лист бумаги перед тем, как осуществить аморальный поступок.

Не скрывай ни капли, дитё, ты для меня не исключение. И как раз поэтому мне нужно покинуть тебя сейчас же.

И не забывай, что мать тебя тоже не любит, как и твоего брата.

Внезапно Акира раскрывает рот, чтобы как-то задержать меня, но не успевает и слова выдавить. За него говорило тело, и оно оказалось намного действенней, чем пустые разговоры. Он подрывается с места и скидывает в быстром действе одеяло, перебирая ногами; приземляется и чётко направляется ко мне, не смотря мне в лицо. Акира через миллисекунды обхватывает меня и заключает в объятия, крепкие. Двигаться мне здесь не стоит, и я, в незначительном и обычном жесте проявления человеческих эмоций, кладу руки ему на спину, не похлопывая.

Наверное, ты просто родился не в той семье. — Чёткий шёпот, занявший значительное место в моей памяти.

— Вы не молодой, но… — Акира отчего-то шмыгнул. Я в смятении. — Спасибо.

— Не за что, вишенка моя, — пытался как-то подбодрить.

— Есть за что, но это не важно, — теперь мальчишка решил от всего отмахнуться, мол, не стоит?

— Если хочешь, излей мне душу. Обещаю, я никому тебя не выдам.

Раньше новорождённых девочек убивали сразу при рождении в тарах с горячим рисовым тестом. А ты думаешь, мы приучены к семейной любви? — будто лезвием по камню.

Мне искренне надо было знать, что на душе у Акиры, ибо ещё на нём держится представление о Куросаве, от которого и зависит его кончина и то, на какие меры я пойду ради него. Ещё проблема в том, что я не контролирую окружающие чёткие отголоски. Что случилось, мой любимый источник информации? Не вешай нос, будь таким же радостным, тебе это ближе и твоему очаровательному детскому лицу. Не разрывай мне плоть, где должно биться сердце!