Виктор Папков - Будни драконоборцев Страница 12

— Ты сомневался в том, что они идиоты? — похоже, Роллтон набрался колкостей от Панчински.

Я воспользовался паузой в исповеди дракона, отключил мегафон и зашептал:

— Они что там, в охране, не понимают что значит использование тяжелого оружия и какова при этом вероятность вызволения принцессы целой и невредимой?

— Не знаю, они что-то темнят, плохо, что майор по-прежнему не может связаться непосредственно с королем.

— Что тут темнить, ежу понятно, что сейчас надо просто говорить-говорить-говорить и ловить удобный момент. Больше, фактически, ничего нельзя сделать. Он прав, — кивнул я на телецентр. — Пат.

— По всей видимости, ежей в охрану не берут.

— Я просто обязан был увидеть принцессу не на картинке, а наяву, — продолжил Поплавок, — но как дать ей знать обо мне? К ней никого не подпускали, меня бы никуда не подпустили.

Я почувствовал усмешку дракона:

— И что же ты придумал?

— Я стал рисовать.

— Рисовать? Чем?

— Огнем, — это было сказано так просто…

— Огненная живопись? Ее же не существует, это миф!

— Как все-таки люди горазды объявлять несуществующим то, чего они сами не видели, — Поплавок снова, как и в начале нашей беседы, потешался. — Просто ее не показывают другим.

— А ты показал?

— Я рисовал ее улыбку. На скалах у летнего дворца. На дубах вокруг летнего дворца. Даже на песке, хотя это было трудно…

— И ты считаешь, что она заметила твои рисунки?

— Ну, некоторые из них не заметить было трудно. Я старался. Она увидела эти рисунки и ответила мне.

— Как?

— Она стирала улыбку там, где могла это сделать. Ей было грустно. И тогда я нарисовал грустную принцессу. И рядом грустного дракона. Это была, наверное, лучшая моя картина. В ней не хватало одной завершающей детали: круга вокруг дракона с принцессой, который объединил бы их. Ох, как я мечтал, что я прилечу, как обычно, через утро и увижу круг вокруг своей картины…

— Ты думаешь, она поняла, что картины рисовал дракон?

— Я думаю, что ей читали мифы. А потом я прилетел и увидел круг.

— Ах, как трогательно!

— Что ты понимаешь, Кайхоут?! Что ты вообще в этом можешь понимать, Кайхоут?! Мы мыслили одинаково!!! Кайхоут, у тебя когда-нибудь было так, чтобы ты о чем-нибудь мечтал больше всего на свете, и чтобы эта мечта сбылась?! А у меня было! Было, понимаешь?!

— Это все замечательно, только объясни, как ты умудрился рисовать так, что твои рисунки видела принцесса и не видела ее охрана?

— А потом лето кончилось, и принцессу перевезли назад, в столицу.

— Ты уходишь от ответа на вопрос.

— Просто улетаю, я бы сказал!

— Но ты же продолжал встречаться с принцессой и в городе, всю прошедшую зиму! Разве я не прав?

— Я не встречался с принцессой до сегодняшнего дня.

— Хорошо, не встречался, но ты же продолжал общаться?

— Я уже просто не мог без нее. Просто жизнь теряла свой смысл.

— И ты снова обошел охрану? Я верю в твой ум, но я не верю в их глупость.

— Какое мне дело было до всей этой охраны?

— Поплавок, ты, кажется, просто наглотался этой вашей «дури»! — я забросил пробный шар. — Твой бы ум, да на благие цели.

— Я же говорю, что мне не было дела до охраны. Кайхоут, ты когда-нибудь любил? По-настоящему, чтобы до беспамятства, и все остальное безразлично? Что ты вообще видел в своей жизни, рыцарь? Что ты вообще можешь, кроме своей борьбы с ветряными мельницами или кем ты там себе же представляешь? Расскажи о своей любви, рыцарь! Ты сможешь? Что ты видел? Ты хотя бы дракона видел? Чтобы при этом рядом с тобой не было оравы снайперов и тяжелой техники?

— Не стоит трогать мою любовь! Ты считаешь себя умным? Ты так поглощен своей любовью, а ты подумал о принцессе? О том, что с ней будет ПОСЛЕ? О том, как она переживет все это, в том числе и сегодняшний день? Ты лучше скажи, ВСЕ ЛИ принцесса о тебе знала?

— Что же, по-твоему, я должен был делать? Самоубиться?

— А хотя бы и самоубиться! Ты видел смерть от «драконьей дури»?

— Увы, мы не можем самоубиться…

— Слишком умны, чтобы совершать настолько безрассудные поступки?

— Просто инстинкты. Да и как мы можем это сделать? Повеситься? Смешно. Утопиться? Так ведь всплывем.

— Разбиться об землю.

— Злой ты. Не получится, крылья расправятся без нашего сознательного участия. Это как дышать…

— Жаль.

— Так что не было у меня иного выхода, кроме как встретиться с ней. Пусть даже таким способом.

— Дон, — Роллтон на связи опять. — У нас большие проблемы с королевской охраной. Очень большие. Пробиться к королю не получается. Думаю, что они будут действовать самостоятельно.

— Сколько у меня времени?

— Практически нисколько.

— И чего ты добился? — выкрикнул я в сторону телецентра. — У тебя не было проблем с охраной? Зато теперь они ЕСТЬ! И не только у тебя.

— Можешь не говорить этого, Кайхоут. У меня ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хороший слух.

Я со злости содрал с себя всю гарнитуру, отшвырнул наушники и батарею и сделал шаг вперед.

— Так что ты еще хочешь?

— Говорить с королем.

— Если у тебя такой хороший слух, то ты знаешь, что сейчас это невозможно. Совсем. Даже для нас.

— Священника.

— Не смеши. Ты все еще на это надеешься?

— Я люблю и поэтому буду надеяться до последнего.

— Пропусти меня к принцессе, — я пошел вперед, — ты думаешь, я поверил хотя бы одному слову лживой зеленой ящерицы?

— Это ты зря сказал. Потому что Я поверил в то, что ты действительно слушаешь мою исповедь и знаешь, чем она закончится.

— Свадьбой не закончится! И ты тоже это знаешь! — заорал я. — А что до исповеди… Ты называешь это исповедью? Какая же это исповедь, я даже не видел твои глаза, и искренен ли ты?

— Глаза? Ты хочешь посмотреть в мои глаза? Ты можешь по глазам определить искренность дракона? Ты до сих пор не веришь в то, что я не могу принести нашей принцессе даже малейшее несчастье? Ну, хорошо!

Стеклянная поверхность телецентра на уровне второго этажа брызнула во все стороны мелкими осколками, и огромное тело коротким рывком кинулось передо мною на разгоряченный полуденный асфальт. Всю верхнюю часть головы от ушей до пасти закрывал блестящий стеклит, который невозможно купить просто так — запрещено — который шел на шлемы спецслужбам и который мог выдержать даже винтовочный выстрел в упор. Впрочем, даже если шлем и остался бы цел, то мозги человека все равно бы превратились в отбивную от удара. Но то мозги человека…

— Так, значит, ты хочешь узнать, насколько я искренен? Ну что же, смотри! — и он одним движением лапы сорвал маску и отшвырнул ее в сторону.

— Смотри, какой огонь в них горит!

— Береги глаза, идиот!

Поплавок инстинктивно дернулся в сторону, но было поздно. Я даже не слышал выстрелов. Два алых фонтанчика практически одновременно брызнули из золотых драконьих глаз. Его тело завалилось набок, подламывая одно из крыльев, судорога свела лапы и хвост, а потом… А потом ничего. Потом все кончилось.

Потом королевская охрана выводила плачущую принцессу. Она испуганно смотрела издали на огромное тело своего похитителя. Но ничего не сказала. А что она могла сказать? Она же на самом деле была глухонемая. Нарисовать круг? Стереть улыбку? Естественно, ни о каком применении тяжелого оружия уже не было речи. Потом Бесс повела своих подопечных хвастаться очередной удачно проведенной операцией. А я стоял, не двигаясь, у тела Поплавка и даже ни о чем не думал.

Подошел Панчински, посмотрел на неподвижного дракона и сказал:

— Он смотрел не те сериалы. У его сериала оказался другой конец.

— Ты думаешь?

Иногда я ненавижу свою работу!

ИСТОРИЯ СЕДЬМАЯ

Огромный волк уже готовился к прыжку, оскалив клыки и грозно рыча, когда был сбит неведомой силой, буквально отброшен в сторону. Рычание сменилось высоким душераздирающим визгом, тело волка несколько раз дернулось в конвульсиях, даже перевернулось и, наконец, зверь затих. Данко в растерянности опустил меч, не понимая, что могло произойти со зверем, еще пару секунд назад готовым вступить в схватку. Впрочем, особого понимания не требовалось: из шеи волка торчал огромный арбалетный болт. Но даже учитывая это обстоятельство, скорость смерти зверя впечатляла. Молодой рыцарь плюнул от досады, воткнул меч в землю, что было уже совершенным ребячеством, и закрыл руками глаза.

Объекты его раздражения, два огромных белобрысых северянина, выскочив к месту схватки из кустов, посмотрели на результат своего выстрела и о чем-то залопотали на своем квохчущем языке. Улаф, тот, который держал в руках массивный арбалет непривычной конструкции, подошел к волку, выдернул болт (для этого ему пришлось упереться ногой в тело животного) и снова, явно довольный, что-то сказал брату. Это было странно, потому что обычно Улаф не отличался разговорчивостью и даже на своем языке с братом и Аптекарем говорил крайне редко. Может быть, в другой момент Данко и удивился бы, но сейчас он еле сдерживался, чтобы не сорваться. Харальд, более худощавый, чем его брат, если вообще можно назвать худощавым человека на полголовы выше Данко и шире его в плечах, хлопнул брата по плечу и, повернувшись к русину, сказал: