Светлана Багдерина - Бояре: подземная одиссея Страница 12

— А алкаш что — не человек?..

— Человек алкаш!..

— За алкашей!..

— За человеков!..

— У-у, супостаты!..

— Врешь — не уйдешь!!!..

Против лома нет приема только пока нет другого лома, неспроста гласит народная мудрость…

Заколдованных дружинников, двигавшихся без внятных команд отступающих оккупантов как механические солдатики, у которых кончается завод, старались просто валить на землю и связывать, зато Черная Сотня — пришлые захватчики и присоединившиеся к ним местные коллаборационисты — милости не знала и не ждала.

Но что могли поделать несколько десятков вояк против половины города, решившей, что именно сегодня праздник, не отмеченный пока ни в одном календаре — последний день оккупации?

Тяжела и беспощадна дубина народной войны, как тонко подметил в другом времени и в другом пространстве классик. И злосчастные пришлецы, не сказав последнего «скоты!», теперь скоротечно убеждались в этом на собственном печальном, зато коротком опыте.

На спинах беспорядочно отступающих, чтобы не сказать «панически бегущих», черносотенцев толпа ворвалась во дворец, смяв, даже толком не заметив, не успевшую сбежать охрану на воротах, и растеклась яростно бушующей рекой по двору, коридорам, подвалам и покоям, выискивая и творя долгожданное правосудие, такое, какое им виделось, над чужаками — пришлыми и добровольными.

Лейтенант Ништяк, сжимая в одной руке меч, а в другой — палицу, расталкивая и расшвыривая всё и всех на своем пути, очертя голову несся по малознакомым переходам и помещениям. Кухня, людская, дровяная, еще какие-то комнаты с равнодушными тупыми слугами — все мелькало и сливалось в одно враждебное, затаившееся окружение перед его глазами, пока он мчался, подгоняемый торжествующими воплями горожан и отчаянными — своих бывших подчиненных.

Долг перед пропавшим или попавшим в западню Чернословом, перед его величеством царем Костеем велел ему остановиться и драться. Инстинкт же гнал его вперед в поисках хода в дворцовые подземелья. Спрятаться, затаиться, отсидеться, а потом, когда побоище прекратится, может, через день или два, может, через неделю, тайком выбраться и бежать из этого сумасшедшего города, из этой чокнутой страны, и пропади они пропадом, все те, кто заставил его во главе сотни прийти сюда.

О чем они думали — сотня!.. Тысяча, десять тысяч, а лучше сто тысяч — вот какой должна быть армия, если они действительно хотят не только захватить, но и удержать этот дурдом! Сами виноваты. Заварили — расхлебывайте. А его здесь больше нет. Он не собирается расплачиваться за глупость своих повелителей. Бежать, бежать — но не к Костею — царь не прощает ТАКИХ провалов — а куда-нибудь подальше. Мир велик, и в нем существует немало государей, готовых нанять за хорошую плату такого бравого вояку, как он. Главное сейчас — найти убежище, пока его никто не видит — зачарованная прислуга не в счет — и переждать.

С каждым пролетом лесенок, ведущих вниз, крики и шум становились все глуше, и вот, наконец, коридор, в котором их не стало слышно вообще. Его след давно потерян. Его никто не видел. Славный тихий прохладный подвал, построенный каким-то добрым архитектором как раз для его целей, освещаемый единственным факелом у входа.

Он по-воровски огляделся, выхватил факел из его скобы, быстро откинул щеколду на одной из массивных дубовых дверей — той, что поближе, и посветил себе.

Ох, есть на свете счастье, вздохнул он и улыбнулся с облегчением и радостью, даже забыв на мгновенье свои утренние злоключения и все еще гудящую и плывущую от попадания таза голову — только испуганное загнанное сердце колотилось, как будто хотело вырваться из грудной клетки и мчаться дальше.

Но это ничего.

Это пройдет.

Продуктовый склад предстал перед ним во всей своей гастрономической красе — огромный, как зал приемов, заставленный стеллажами, бочками и ларями с сырами, компотами, вареньями и соленьями. Потолок, казалось, прогибался от почти новогодних гирлянд из окороков, сосисок и колбас. В воздухе висел неповторимый аромат изобилия.

Натюрморт, да и только…

То, что надо бедному солдату, чтобы пережить смутное время, продлись оно хоть неделю, хоть месяц, хоть год.

Ништяк довольно крякнул, закрыл за собой дверь, воткнул факел в кольцо и довольно потер руки.

Кажется, пока они там бегали, настало время обеда.

Тоннель, промытый давно ушедшей с чувством выполненного долга подземной рекой, плавно пошел вверх. Маленькое пламя шахтерской масляной лампы, произведенной в нефтяные, поставившей, казалось, своей единственной целью выработку смрада и выдающей свет лишь как неизбежный побочный продукт, заколебалось на секунду, но тут же выровнялось под разочарованными, почти отчаянными взглядами бояр.

— А я уж думала, щель где-то дует, — нескладно, но верно выразила чаяния и отчаяние всего благородного собрания боярыня Серапея.

— Нет, Серапеюшка, — угрюмо отозвался мужской голос из темноты, тихий, но недостаточно, чтобы не быть услышанным лидером подземного отряда. — Мы тут, видно, помирать останемся. Сколько уж обошли — поди, весь Белый Свет за то время, что мы тут бродим, обойти можно было. Ан, нет. Нету входа, нету выхода. Надо было там, где мы в первый раз в коридор прокопали, в другую сторону идти. Говорил же я, так ведь кто меня тогда слушал…

— Надо было, батюшка, надо, поди… — завздыхала Серапея. — А и щего теперь думать про это… Шмерть — так шмерть… Вще там будем, рано ли, пождно ли…

— Так ить, бабушка, лучше поздно, чем рано…

— Так ить, Ларишка, лучше лечь да помереть шпокойно, чем вот так как черви дождевые под жемлей вщю жижнь полжать…

— А и ляжем да помрем скоро, — пробурчал боярин Порфирий. — Еды у нас осталось на раз, если понемногу — на два…

— На какое два, боярин Порфирий, имей совесть! — взмолилась Конева-Тыгыдычная. — Котенок двухмесячный больше за один присест съедает!..

— Эх, котенка бы сейчас сюда… — облизнулся невидимо во тьме боярин Демьян. — Или щенка…

— Зачем, дядя? — недопоняла Наташа.

— Кхм… — смутился тот. — Животных уж я больно люблю, племяшенька…

— Особенно с гарниром, — фыркнул за спиной молодой боярин Артамон. Но получилось у него почему-то не так насмешливо, как ему бы хотелось. По-видимому, копченая на нефтяном костре чудо-юдина явно не стояла в списке и его любимых блюд.

— Экие вы, мужечины, озорники, — вздохнула Арина, сглотнула голодную слюну и тяжело оперлась на руку Артамона.

— Хватит уже про еду, — сурово прицыкнул на подопечных граф. — Договаривались ведь. И помирать вы тоже рано собрались. Выберемся еще мы на свет белый, поглядим, какое оно есть — солныш… ой!

— Что?

— Что случилось, граф Петр?

— Стена! Я только что наткнулся на стену! Эта проклятая лампа не освещает и на шаг вперед! — в бурной радости Рассобачинского зазвенела, перекрывая все другие эмоции, сумасшедшая нотка. — За этой стеной определенной что-то есть! Я чувствую это! Я знаю!..

— Стена?

— Какая стена?

— Кирпичная?

— Каменная?

— Деревянная? — с обреченной надеждой предположил кто-то.

— Штеклянная! — фыркнула старуха.

— Сейчас погляжу… — граф зашарил по неровной поверхности грязными мозолистыми руками, словно перешедшими от его отца-углежога по наследству вместе с золотом из той шальной лесной речки. — Каменная! Кладка, вроде, крепкая, но не крепче нас!

— Не крепче!

— Все равно, что стекло!

— Пыль!

— Мусор!

— А вот сейчас мы ей покажем удаль молодецкую!

— За две минуты расколошматим!

— Налетай, родовитые!

— Да что б вы без меня делали, боярин Никодим!..

— Раз-два!..

Встреть беглецы сейчас под землей Елену Прекрасную с лукошком пирогов и кувшином кваса, они вряд ли обрадовались бы ей больше, чем этой холодной, негостеприимной стене, первой стене за столько дней.

Где стена — там люди. И теперь они не позволят увести себя в сторону такому пустяку, как кладка толщиной в дворцовую стену, если она вдруг снова встанет между ними и белым светом.

Ну, стенка — берегись.

Как и ожидалось, обреченная с самого начала стена пала под неловкими, но упорными ударами сливок лукоморского общества, обрушив с треском и хрустом еще что-то на той, неизведанной пока стороне.

По коридору, забивая вонь горящей нефти, моментально распространился неземной аромат, от которого перехватывало дыхание и слезы счастья выступали на покрасневших от дыма и копоти глазах — дух молодой квашеной капусты.

— КАПУСТА!!!..

У бедной стенки не было ни единого шанса. Она обрушилась под напором бояр, силы которых необъяснимым образом удесятерились, и сторонний наблюдатель подумал бы, что это был какой-то волшебный запах, и был бы прав.