Вера Чиркова - Звание Баба-яга. Ученица ведьмы Страница 14

Что-то звонко защелкало над плечом, рывком выхватывая меня из раздумий о диких ведьмах. Еще надеясь, что ошибаюсь; ну не могут же они так поступить, ведь должны были вначале спросить или хотя бы предупредить, – осторожно перевожу взгляд на плечо и понимаю: минуту назад сбылись самые страшные сны. Моя гордость, мои волосы, длинные и густые, единственное, что я никогда никому не доверяла, потому как мама часто повторяла, заплетая по утрам мне косу:

– Катюха, бог троим нес, да по ошибке тебе одной выдал. Береги, не верь никому, будто без косы будешь лучше, короткие и густые волосы – это стихийное бедствие.

А эти предательницы, диверсантки, одним движением ножниц вмиг сотворили ту гнусность, которая так и не удалась всем моим интернатским врагам.

– Кэт, не злись, – как попугай, уже в десятый раз монотонно повторяет Малина, и до меня начинает понемногу доходить, почему ведьмы стоят вокруг, выставив перед собой ладони.

– За что? – Неужели это я так рычу?

Разве же не поняла бы, не согласилась, если бы ко мне подошли по-хорошему?! Почему обязательно нужно было обращаться как с капризной дурочкой, вначале поставить перед фактом, а потом утешать? Я же добровольно согласилась помочь, ни минуты не спорила, выполняла все указания – бьется в груди жгучая обида…

– Прости, девочка, мы не знали, что ты так к этому отнесешься, это всего на одну ночь. Завтра с утра сама тебе отращу, какой хочешь длины, честное ведьминское, – виновато тараторит Береза. – А это сейчас при тебе сожгу, никому и волосинки не достанется.

Она и вправду собирает обрезанные пряди и сжигает на огромном валуне, а потом развеивает пахнущий паленой курицей пепел сильным порывом ветра. Не знаю, этот простенький ритуал отвлек меня или сработали ведьминские заклятия, но тяжелый ком, перекрывший горло, потихоньку отодвинулся и я смогла со всхлипом вздохнуть.

– Так нужно, мы думали, достаточно одного имени и одежды, а она не поверила, сама же видела. Придется полностью менять тебе внешность, всего на одну ночь, как только возьмешь ее за руку, мы пособим, перехватим, главное, чтобы она с дикими не улетела, – хмуро объясняет Малина, что-то делая с моей прической, но до меня ее слова доходят как сквозь туман.

А ведьмы тем временем дружно натянули на меня потертые брюки, сапожки, отстиранную до белизны рубашку, которой я недавно мыла полы, и широкий пояс с подвешенными к нему малопонятными вещицами, про которые я могла только предполагать, что вот это ножны, это, по-моему, пенал… вроде как со стрелами… а это кошелек… или кисет… неясно. На перекинутый через плечо ремень повесили небольшой лук. Смотреть в зеркало не разрешили, должна я, по мнению ведьм, ощущать себя естественно, не задумываясь о том, как выгляжу.

Я истерически хихикнула: это насколько нужно быть равнодушной к собственной внешности, чтобы после принудительной стрижки и переодевания в неизвестного мальчика не задумываться о том, как выглядишь? Да у меня ни о чем другом голова даже думать не может, не то что забыть!

Сегодня мы летим на шабаш с молодой красивой ведьмой по имени Вишня, в ее удобном и просторном, выдолбленном из цельного ствола, корыте. Я сижу впереди, крепко вцепившись руками в борта, а смелая Вишня стоит позади, как гондольер, и ее длинная юбка развевается ведьминским флагом.

На горе уже полыхает колдовской костер, и толпа незнакомых ведьм раскладывает в сторонке на чистых скатертях праздничное угощение. Сегодня сюда долетели ведьмы из самых дальних уголков этого мира, тихонько шепчет мне на ухо Малина. И добавляет с гордостью, что некоторые из них добирались не одну неделю. Но несмотря на пополненную энергию, лететь назад им почти столько же, потому и отводят на танцы всего несколько часов. Рассвет они встретят снова в полете.

Выбираясь из корыта, ловлю пару изумленных взглядов, но уже через несколько минут никто не обращает абсолютно никакого внимания на мою необычную одежду и прическу. А вскоре я и сама забыла, что не похожа на принаряженных в новые юбки ведьм, летящих по кругу с распущенными разномастными гривами. Неслась в танце вместе с ними и явственно ощущала, как все пышнее расцветает в груди горячий, радостный, диковинный цветок.

– Кэт, подлетают!

«И как только у этой Березы хватает силы воли не забыть в вихре упоительного танца про каких-то диких ведьм?» – с досадой дернув плечом, фыркнула я. И в тот же миг крепкие руки выхватили меня из хоровода, а он, как в старой песне, что иногда напевает тетка, помчался дальше, не заметив потери.

– Ты же тоже сирота, – настойчиво шепчет Береза, не дождавшись, пока я до дна допью кружку прохладного и кисленького не пойми чего. – Представь, что это твоя мать, оказывается, она жива, но почему-то не хочет тебя узнавать, может, нужно просто позвать погромче?

Льется над Лысой горой тоскливая, с больным надрывом, мелодия, неспешно плывут в погрустневшем хороводе разом притихшие ведьмы, пухнет в моей голове мягкий туман, а перед глазами слегка качается желтая Селия…

Все вокруг становится легковесным, несущественным и бессмысленным, и только слова, еще шуршащие в ушах, кажутся мне именно теми, правильными, важными, единственно нужными сейчас.

А на краю площадки безрадостно и отстраненно кружат, не касаясь ногами скалы, дикие ведьмы, и среди них та, в голубом платье… Я упорно бреду к ней, не замечая происходящего вокруг, страстно желая лишь одного – заглянуть в лицо, увидеть глаза, дотронуться до рук…

Но когда мне остается всего несколько шагов, ведьма внезапно на миг оглядывается и тут же делает чуть заторможенный, размашистый прыжок в сторону и вверх, чтобы сорваться в звездную вышину.

Вот только мне хватило этого краткого мига, чтобы разглядеть, узнать, поверить…

Горестный крик сорвался с моих губ, разрывая болью и отчаянием сердце, прося, умоляя, требуя – вернись!

– Мама!

Она замерла, повисла над землей… медленно, неверяще, обернулась… сделала почти незаметное движение навстречу.

А я в безумной надежде уже преодолела те несколько шагов, что нас разделяли, и попыталась вцепиться в призрачную руку, впиться взглядом в глаза, за которыми сияли далекие звезды.

Ведьмы, подступившие к фее следом за мной, дружно подняли ладони… но ничего не успели.

Сверкнули во мраке устремленных на меня глаз алые искры, презрительно искривились полупрозрачные губы, и дикая ведьма молниеносным взмахом руки легко отшвырнула от себя заговорщиц.

Вместе со мной.

Ничего я не поняла и не испугалась, даже не вскрикнула, почувствовав сквозь объявший меня мягкий густой туман, как падаю в бездонную темноту, сметенная с Лысой горы мощным броском.

Глава четвертая

День четвертый, загадочный

Чувств не было. Никаких. Ни боли, ни любопытства, ни страха. И даже понятия о том, что они должны у меня быть, не существовало в этой галактике. Да и мысли текли как-то вяло, проплывая мимо, словно последние тающие льдины в весенний разлив. Желание пошевелиться тоже не появлялось, тем более – открывать глаза или рот. Чтобы спросить… да нет, спрашивать мне ничего не хочется, да и незачем.

Чьи-то руки бережно приподняли мою голову и начали осторожно вливать в рот терпкий и сладкий напиток, похожий на компот. «О, надо же, какие слова я, оказывается, еще помню», – вяло шевельнулась мысль и тоже проплыла мимо. Глотать компот не хотелось, но тот, кто его в меня вливал, видимо, был об этом прекрасно осведомлен, так как лил такими маленькими порциями, что никаких глотательных движений мне делать и не приходилось.

Я вяло восхитилась этой предусмотрительностью, но не по движению души, а скорее по привычке, и начала было снова проваливаться в надежную пелену безразличия, как вдруг с тоской поняла – больше это мне не удастся. Наверное, так подействовал компот, понемногу пробуждая во мне жизнь и прежде всего возвращая память и те эмоции, которые я испытывала до того, как впала в это отстраненное равнодушие.

Первой вернулась жаркая обида. Как могла она не узнать свою Катюху, неужели я так изменилась за эти годы?

А потом пришло ужасающее понимание – так ведь эти местные самопальные стилистки отрезали мой главный отличительный признак – мою косу! Да и вообще сотворили из меня какого-то мальчика!

И вдруг мысли и чувства, словно разом прорвав невидимую плотину, хлынули таким бурным потоком, что от жалости, горя и обиды захлестнуло сердце, вырвался из глубин души горестный стон. А из зажмуренных от боли глаз сами брызнули слезы.

– Тише, тише, – успокаивающе приговаривал незнакомый голос, а чья-то мягкая рука ласково гладила по волосам. – Все хорошо, все в порядке.

– Где она? – распахивая ничего не видящие от соленой влаги глаза, перебиваю незнакомку и пытаюсь сесть.

– Кто? – удерживая меня в горизонтальном положении, недоумевает собеседница.

– Моя мама, – спешно выкручивая кулаками предательские слезы, всхлипываю напоследок.