Игорь Мерцалов - Новейшая оптография и призрак Ухокусай Страница 17

– У него в кармане был с собой зачарованный капсюль? – спросил Сударый.

Персефоний кашлянул:

– В общем, верно, только не в кармане, а в желудке. Платок был пропитан рвотным составом. Понимаете, за карманами Жуликомо принято было следить с особой тщательностью, подозрения-то он давно вызывал. Но кому бы пришло в голову разглядывать, как он рядом со своим произведением в снегу ковыряется? Коротко говоря, уже во времена Козоностро на пистолетах дрались в основном маги высшей категории – там уже не столько пулями сражаются, сколько чарами.

– А разве нельзя заклясть клинок?

– Можно, только его проверить куда проще – это же в школьную программу входит. «Прикладное чароведение» за пятый класс, раздел «Магия в металлах», параграф третий, «Волшебное оружие».

– Ты так хорошо помнишь школьный учебник? – поразился Сударый.

– В детстве это был мой любимый параграф, – пожал плечами Персефоний.

Решив, что времени для поедания шоколада прошло достаточно, они спустились вниз, и там Непеняй Зазеркальевич задал Вереде несколько вопросов, на которые отвечала она крайне неохотно, лишь ввиду того, что речь как-никак шла о жизни и смерти. Персефоний слушал их разговор с удивлением: какое отношение имеют к дуэли сплетни досужих девиц, собравшихся полюбоваться на несчастье возлюбленной модного юноши? Когда же Сударый изложил перед сотрудниками итог своих размышлений, упырь сказал:

– Кажется, вы крепко не выспались, Непеняй Зазеркальевич. Или даже еще не проснулись.

– Я не хочу смертоубийства. И другого выхода, кроме предложенного, не вижу. Разумеется, если мне удастся поговорить с Залетаем Высоковичем и все ему объяснить, мы откажемся от этой затеи…

– Хорошо бы, – вздохнул Персефоний. – Если не возражаете, я, пожалуй, сейчас же пойду к нему уже без всякой конспирации.

– А прямое общение не будет нарушением правил?

Упырь посмотрел на Сударого со странной грустью в глазах:

– Вам ли об этом печься, Непеняй Зазеркальевич? Я давно предал забвению годы бурной юности, когда готов был удавиться за каждую букву дуэльного кодекса, но, поверьте, даже мне не по себе от изобретенного вами издевательства над вековыми традициями.

Сударый надел пальто и шляпу, Персефоний – старомодный плащ, при котором удачно смотрелось сомбреро, а он к этому головному убору питал особое пристрастие и носил даже в пасмурную погоду, когда не было особой нужды защищать глаза.

День и сегодня был неуютный. Ветер трепал последние ссохшиеся листья на ветках вязов, лицо кололи редкие крупинки снега, но в разрывах облаков уже просверкивало солнце, заливая серые улицы блеклой позолотой.

Оптограф повернул направо, завтракать в «Обливион», его помощник – налево, искать извозчика.

Сидя за столиком, утреннюю газету Сударый читал невнимательно: его больше интересовала публика. Смотрел-смотрел, но, хоть убей, так и не смог понять, то ли все вокруг такие мастера делать невозмутимое лицо, то ли скромная персона дуэлянта и впрямь никого здесь не интересует.

Персефоний отсутствовал часа полтора. Возвратившись, он застал Сударого в лаборатории за изготовлением новых оптопластин. В халате и перчатках, Непеняй Зазеркальевич осторожно, держа пальцами за края, доставал из кюветы очередной стеклянный прямоугольник.

– Ну как? – спросил он, закрепил пластину в раме сушилки и только потом обернулся.

– Представьте себе, модный юноша согласился. Бледен был страшно, губы кусал, но потом вскричал, что ему все равно, и согласился.

– Родные не пытались его отговорить?

– Родные ничего не знают.

– Как так?

– Да уж как-то так, – развел Персефоний руками. – Увольте от попыток объяснить тайны отношений между разумными. Как весь город узнал о предстоящей дуэли? Я-то, конечно, на личность нового склада грешу, но, объективно говоря, одному юнцу, которого половина спросончан не станет слушать и на которого другая половина вообще смотреть не желает, такая информационная атака не под силу.

– Итак, Залетай Высокович твердо намерен драться.

– Не то слово. Он скорее умрет, если не выйдет на дуэль. Боюсь, как бы его не убила ваша шутка.

– Ты говоришь так, будто он подцепил бешенство или какие-то зомбирующие чары.

– Хуже, Непеняй Зазеркальевич. То и другое хоть с трудом, да лечится, но над Пискуновым-Модным довлеет общественное мнение. А вот оно не лечится. Никак.

В половине второго пополудни к крыльцу сударовского дома подкатила извозчичья пролетка, следом снизился и завис над тротуаром ковер-самолет. Сударый с Персефонием принялись грузить на ковер оборудование: «Зенит» и «Даггер-вервольфину», кофр коричневой кожи с пластинами, треноги, вспышку… За этим занятием и застал их кортеж из трех карет с гербом города на дверце каждой.

Из экипажей вышли Немудрящев, деловитый и сосредоточенный, двое полицейских приставов, один из которых был человеком, а другой волколаком, и еще пять или шесть разумных чиновничьего вида.

С неудовольствием поглядев на погрузку, глава магнадзора приблизился и объявил:

– Господин Сударый, вынужден прервать ваши занятия. В мое ведомство поступила жалоба на вас, так что мы вынуждены осуществить проверку. Вот предписание…

– Прекрасно, господа, однако я спешу.

– Куда, позвольте поинтересоваться? На речной вокзал или на железнодорожный?

– Нет, на главную площадь.

В это время Вереда как раз вышла на крыльцо, чтобы повесить на дверь табличку следующего содержания:

– Перестаньте паясничать! – воскликнул Немудрящев. – По каким еще техническим причинам?

– Если быть точным – по причине невозможности присутствовать одновременно в двух местах: в ателье и на площади.

– Вы никуда не поедете! Мы проведем досмотр на предмет запретных чар…

– Разве я возражаю? Проходите, пожалуйста, Вереда Умиляевна вам все покажет. Вереда, будь добра, подойди! Эти господа будут проводить у нас обыск, пожалуйста, помоги им.

– Но как же вы собираетесь ехать, когда мы…

– Я вам совершенно доверяю, Добролюб Неслухович, – перебил его Сударый, идя к пролетке.

– Вы никуда не поедете! Задержите его!

Приставы шагнули к Сударому, но тот быстро ответил:

– В данный момент никакие обвинения мне не предъявлены, значит, я остаюсь свободным гражданином и вправе делать то, что считаю нужным. Свой дом оставляю в вашем полном распоряжении, а сам отправляюсь по делам. Гони! – крикнул он извозчику, вскакивая на подножку.

Возница, седой человек, тяжко вздохнул и неторопливо тронул с места, однако вопреки его ожиданиям ни свистка, ни окрика сзади не донеслось, а ковер-самолет, плавно поднявшись сажени на две с небольшим, промелькнул над головой и слышно было азартное: «Э-эх!» – пилота. Извозчик щелкнул кнутом:

– Н-но, шевелись, тягомотная ты животина!

Возница даже не оглянулся: застарелая неприязнь к ковролетчикам заставила его забыть о трепете перед служителями закона.

Персефоний между тем умерил пыл летуна, и тот позволил пролетке догнать себя. Свесившись через край и придерживая рукой сомбреро, упырь крикнул:

– Как вам удалось заморочить ему голову, Непеняй Зазеркальевич?

– Я просто сказал правду! – ответил оптограф.

– А вы не такой тихий человек, каким кажетесь, – улыбнулся Персефоний. – Возможно, из нашего предприятия что-нибудь да выйдет.

Главная площадь Спросонска лежала у порога утесоподобной городской управы, с одного торца изливаясь на Пожарскую улицу, а с другого прикрываясь густым сквером, – туда-то, под узорную сень голых ветвей, и подкатила пролетка, рядом замер ковер-самолет. Заплатив перевозчикам часть денег, Сударый с Персефонием принялись разгружать оборудование. Расчехляя штатив, упырь вынул и благоразумно припрятанные вместе с ним рапиры.

Главная площадь отчего-то никогда не была у горожан любимым местом прогулок – должно быть, из-за помпезности управы, которую архитектор явно скроил по столичным лекалам. Даже сквер, вполне уютный, посещался немногими, тем более в такую погоду. Однако сегодня спросончане изменили своим привычкам и усердно прогуливались по площади, повыше поднимая воротники и закрывая щеки от порывов пронизывающего ветра.

А вот полиции не было совсем, только в отдалении маячила тень городового. Сударый сперва удивился, потом догадался: никто из стражей порядка попросту не поверил в дикий, по существу, слух – если, конечно, слух до них докатился.

В первую минуту на оптографа и его помощника никто не смотрел, но их деловитая активность быстро привлекла изумленное внимание горожан. Добавил интриги и Немудрящев, с грохотом подкативший в служебной карете. Сударый быстро двинулся ему навстречу и прошептал, не давая рта раскрыть: