Всеволод Липатов - Сказки Безумного Леса Страница 2

– Все равно будем строить свой мир. Нравиться мне здесь. Столько много удобрений, палку сунь – сразу зацветет. Но для начала заведем здесь каждой твари по паре. Пускай живут и размножаются. Думаю, недели нам с тобой хватит, чего дракона за хвост тянуть.

– …

– А потом про этот, Первый Мир, забудут. Причем напрочь и наглухо. И для последующих поколений он станет красивой сказкой, несбывшейся легендой, которую матери и старики будут рассказывать своим непослушным детям. И по людской привычке всё извратят, что не успеют забыть.

– А почему этот Первый Мир станет сказкой?

– Уф, какой ты глупый и любопытный, Смертный! Да потому, что будет бардак в этом мире, да такой, какого еще не знали ни в одной части познанной и непознанной подзвездной Ойкумены. И чем дальше, тем больше. И когда лопнет мое терпение, тогда лопнет и ткань мироздания, и разлетится все к такой-то матери.

– Значит, наступает Предначальная Эпоха местных миров, Великий?

– Нет, Смертный. Наступает Великое Начало Конца. Вот его-то и засунем в это дерьмо.

– А почему так будет, Великий?

– Да потому что я так хочу!

……»

«Великие Изречения Великого Бормотуха».

«Из неопубликованного и недошедшего до наших дней. Скрижали дополненные и переработанные».

С чего все началось.

Или предсказания начались сбываться.

Этим прекрасным весенним утром ничто не предвещало тех странных событий, которые впоследствии потрясли Безумный Лес и его окрестности. Никто даже предположить не мог, что начали сбываться самые древние мрачные и смутные пророчества, которых, в царском хранилище, было много собрано. Кто и зачем начал собирать эту, никому не нужную, коллекцию, уже никто не помнил. Но весь большой пыльный и полутемный полуподвал под царским дворцом был полностью завален свитками, рукописями, какими-то дощечками, глиняными табличками, обточенными камнями, одним словом всем – на чем можно было долбить, царапать, карябать или писать свои мысли и наблюдения.

Но еще больше, по царству ходило устных рассказов. Их тихими зимними вечерами в кабаках рассказывали подвыпившие мужики, пугая друг друга. И чтоб совсем не впасть в ужас от различных пророчеств, предсказаний, предзнаменований они требовали себе еще по одной чарочке, да побольше – для храбрости. Ведь всем доподлинно известно, что Зеленый Змий самый страшный враг любого страха. Постепенно они доводили себя до состояния такой непомерной отваги и непобедимости, что казалось, могут все иноземные царства поколотить, и даже соседнюю улицу. Благо повод для нападения всегда найдется. Их жены тоже не отставали от них. Только они повествовали эти мрачные байки своим непослушным детям, доводя бедных до икоты и бессонницы.

Никто и никогда специально не изучал этих пророчеств, не искал тайный смысл, спрятанный в этих манускриптах. Впрочем, иногда, от скуки или от праздного любопытства какой-нибудь проезжий колдун тупо пролистывал толстенные фолианты, чихая от пыли, пытаясь найти что-нибудь интересное, или просто разглядывал красочные картинки. А если таковых не оказывалось, то небрежно откладывал книгу в сторону.

Все ученые были уверены, что раз эти предсказания не доказаны, то их не существует. С пеной у рта они утверждали: их сочинил какой-то пьяный монах или все это – бред сумасшедшего. Так зачем мы должны верить этому абсурду. Нет уж, вы докажите сначала, что все здесь верно, и хоть когда-нибудь сбудется. Вот тогда-то мы поверим и примем соответствующие меры.

Короче, никто не верил в пророчества. И тупо продолжали не верить, с полным безразличием взирая на появляющиеся предзнаменования. Да и кто мог их правильно истолковать, если во всем Царстве не было человека, или какой-другой чистой и нечистой силы, кто хотя бы полностью прочитал все пророчества, задумался и правильно истолковал. Поэтому никто не замечал странные совпадения, которых становилось все больше и больше. В царстве все жили по принципу: пока Бормотух не чихнет – никто не почешется. А Великий Бормотух все не чихал – то ли здоровьем его мама не обидела, то ли жил где-то далеко-далеко и его чих здесь было не слыхать.

Словом, Бормотух не чихал, а людишки, естественно, чихали на его предсказания. И на зловещие предзнаменования, которые вдруг стали появляться.

В царстве царила тишь да гладь и лесная благодать. Народ работал, Дума думала, Царь царствовал, дети бегали и смеялись, а их матери ругались между собой и с мужьями, когда они возвращались поздно вечером или ранним утром. Тут уж кто как мог.

В общем, все шло своим чередом, как и было, строго настрого, завещано предками, которые, как доподлинно известно, гораздо умнее своих непутевых детей. И уж плохого точно не присоветуют.

*      *      *

В то позднее утро Иван проснулся как обычно, с тяжелой головой и сухостью во рту. Мутным взглядом посмотрел на солнечный луч, проскользнувший в щелочку занавески и упавший ему на грудь, и вздохнул. Вздохнул тяжело, понимая, что Елена уже знает, чем он занимался всю ночь. И оправдания типа того, что «выполнял очередной царский наказ» – не пройдут.

«И откуда она все знает, – тяжело шевельнулась мысль. – Кажется все друзья надежные, проверенные не раз. А стоит засидеться в пивнушке, пообщаться как следует со старыми знакомыми, зайти к кому-нибудь на огонек – и все… Елена у же встречает около порога. И когда она спать ухитряется, – в очередной раз удивился Иван. – Вот узнаю, кто этот доброхот, все гляделки вырву, вместе с языком, и Карабасу отдам. Пускай их для куклы приспособит. А что, для кого-нибудь щелкунчика в самый раз подойдет, – вяло воодушевился Иван. – Пускай на сцене щелкает, чем по порядочным дворам шляться, и сплетни разносить».

Эти мысли посещали его частенько, почти каждое утро, но именно сегодня отчего-то они были уж очень мрачными. И тяжелыми. То ли действительно вчера слишком сильно поругался с Еленой, то ли опять что-нибудь в медовуху подсыпал проклятый кочмарь. Но как бы там ни было, своего добросовестного доносчика он искать пока не торопился, резонно рассудив, что рано или поздно тот как-нибудь все равно попадется.

Иван встал со старенького коврика, неуверенно держась за стену. Ноги были ватными и дрожали, потолок упрямо съезжал куда-то в сторону, несмотря на героические усилия Ивана удержать его в приличном положении, а пол был похож на палубу кораблика во время сильного шторма. Солнечный свет нестерпимо резал глаза. С большим трудом он подошел к большому, во весь рост зеркалу, внимательно посмотрел на отражение и содрогнулся. Чувство отвращение ко всему отраженному в стекле потрясло его до самого нутра. Ему стало совсем плохо, к бледности на лице добавилась легкая зелень, внутри что-то неприятно задрожало и напряглось. Казалось сердце бешено колотиться у самого горла, а желудок сжался в крохотный комок. Иван задышал часто-часто, нервно сглотнул и тихо пробормотал:

– А ведь все начиналось вчера так славно. Потом этот сказитель откуда-то взялся со своими чертовыми байками, совсем нас запугал. Пришлось храбрость свою восстанавливать. А вот что же потом было?.. Что-то не вспоминается. Но, кажется все цело, ничего не болит.

Он внимательно, насколько хватило сил и поворота негнущейся, отлежавшейся во время сна шеи, осмотрел себя.

– Немного мятый, но так, вроде ничего. Все цело, даже не грязный. Значит, вчера никуда не ходили. Вот и хорошо, вот и славненько. Значит, Елене нечего на меня дуться. – Сделал он радужные выводы. От этого на душе немного полегчало.

Кряхтя и покачиваясь, он вышел на крыльцо, осторожно спустился по высоким ступенькам и жадно припал к большой дубовой бочке с дождевой водой. Напившись и умывшись, он понял, что утро в самом разгаре. Солнышко не по-весеннему тепло пригревало, птицы пели в высоком синем небе, многочисленная домашняя живность весело и бездумно сновала по большому двору, что-то жуя, клюя, грызя. А также гавкая, хрюкая, кудахча, обсуждая какие-то свои животные дела и проблемы. Но в этой жуткой утренней какофонии звуков, – как показалось Ивану сначала, голова-то болела, и его ничего не радовало, – чего-то не хватало. Чего-то важного, необходимого и привычного.

Иван огляделся, Елены, его горячо любимой красавицы жены, нигде по близости не было видно и слышно. Оттягивая неприятный разговор, он, через весь двор, лениво пиная попадавшихся жирных куриц, побрел в конюшню. Его верный друг и товарищ по многочисленным приключениям грустно поднял морду от большого ведра с водой. Глаза печально посмотрели на Ивана. В них стояло такое страдание и глубокая тоска, что Иван невольно содрогнулся. Ему до слез стало жалко Коника.

– Что, дружище, плохо? – Он погладил Коника по мокрой морде. Зря я тебя вчера с собой взял. Но кто же знал, что этот чертов бард в кабак притащится.

– Да уж, страстей он вчера напел – жуть. До сих пор поджилки трясутся. – Ноги у коня действительно мелко-мелко дрожали. – Давненько я таких страстей не слушал.