Игорь Мерцалов - Новейшая оптография и призрак Ухокусай Страница 26

– Персефоний!

– Я уже извинился! – поспешно заверил тот. – Могу и еще раз, мне не жалко. Более того, мне совестно. Но будить разумное существо – задача очень деликатная, поспешности не приемлющая…

– Я не в претензии, – проворчал полицейский, хотя по выражению лица его можно было судить о прямо противоположном.

– Говорю же, приложите пятак… – настаивал упырь, но надзиратель только отмахивался.

– Господин Неваляев, позвольте и мне извиниться за моего помощника, – сказал Сударый.

– Не стоит. Я помню, вы советовали мне быть поосторожнее. Я, конечно, сам виноват, – проворчал Неваляев. – Мы можем идти, Добролюб Неслухович. Все в порядке, посторонних духов под этой крышей нет. Как я понимаю, просто домовой чем-то обеспокоен, отсюда и нарушения в ауре. Вы поговорите с ним, господин оптограф.

– Непременно. Угоститесь кофеем?

Неваляеву явно хотелось дать резкий ответ, но он все-таки был воспитанным человеком и согласился выпить чашечку в знак примирения. Персефоний перестал сыпать назойливыми извинениями и предлагать пятак и налил всем кофе.

Вернулась Вереда с сумочкой в руках. Неваляев тотчас отвернулся от нее, скрывая синяк, начавший принимать насыщенный лиловый цвет, но девушка обошла полицейского с другой стороны, вынула из сумочки крем с пудреницей и сказала:

– Пожалуйста, оставьте неуместное стеснение. Вам еще на людях быть, так что держите голову прямо.

Она принялась старательно накладывать косметику на зарозовевшего надзирателя. Чтобы не смущать полицейского еще больше, Сударый перевел разговор на другую тему:

– Добролюб Неслухович, как же это получается, что вы ищете фантома по косвенным признакам? Разве возможна такая маскировка, чтобы обмануть хотя бы простые очки-духовиды?

– Ну, как раз простые очки-духовиды научились обманывать еще в глубокой древности, – охотно ответил Немудрящев. – Хотя, конечно, и это не так-то легко. Однако если говорить об истинных мастерах духовной маскировки, то в их силах полностью скрыть не только свою ауру, но и всякий свой духовный след в картине реальности.

– Их еще иногда называют пришельцами из других измерений и приписывают им похищения разумных, – вставил Персефоний. – Только я всегда считал такие рассказы байками, пригодными лишь для не самых респектабельных газет.

– Конечно, тут открывается большой простор для фантазии и разного рода спекуляций, – согласился Немудрящев. – Однако, в сущности, вся шумиха вокруг пришельцев – пример банальной терминологической ошибки. Речь не идет о всех следах вообще – только о тех, которые обнаруживаются традиционными методами. А вот, к примеру, призматический объектив способен выявить отпечаток любой сущности на таком глубоком уровне бытия…

– Вот что с вами делать, Добролюб Неслухович! – вздохнул Неваляев. – Опять разглашаете засекреченные данные!

– Засекреченные? – удивился Сударый. – Помилуйте, господин надзиратель, да ведь призматическими объективами сегодня почти каждый оптограф пользуется. А уж астрологи – точно все подряд.

– Мало ли, что пользуются, а информация все равно засекреченная, – возразил Мытий Катаевич. – Циркуляров тех никто не отменял.

– Это говорит лишь о несовершенстве чиновничьего аппарата, – заявил Немудрящев.

– Да как сказать, – пожал плечами надзиратель. – Нам, магам-практикам, приходится сталкиваться иной раз с такими достижениями прогресса, что хоть за голову хватайся. Надо иметь в запасе какое-то секретное оружие. Вот посудите сами: запрет сей как-нибудь мешал вам в вашей работе? Нет, вы о нем и ведать не ведали. А теперь представьте, что ситуация, которой вы воспользовались для вашей великолепной «Истории одной дуэли», имеет место в действительности. То есть что некий оптограф измышляет какой-нибудь вредоносный способ применения методов новейшей оптографии. – Глаза Неваляева сверкнули, словно он искренне переживал эту гипотетическую ситуацию. – Скажем, придумывает, как можно подглядывать за частной жизнью граждан, грубо говоря, через стенку. Вот тут-то запрет, о котором никто не помнил, и придется кстати.

– Получается, что применение или неприменение закона находится в зависимости от произвола его исполнителей, – заметил Персефоний.

– Понимаю, о чем вы говорите, – усмехнулся полицейский. – Это старый спор о букве и духе закона. Согласно букве я должен был арестовать вас за нападение при исполнении, а согласно духу – прекрасно понимаю, что в ваших действиях не было злого умысла, а просто вы не сориентировались спросонья.

Персефоний набычился.

Изучив свое лицо в зеркале, Неваляев сердечно поблагодарил Вереду, и вообще, кажется, настроение его, изрядно подпорченное как «бесперспективным занятием», так и нелепой стычкой с упырем, несколько исправилось.

Они ушли, а работники ателье остались допивать кофе.

– Теперь уже все одно не усну, – сказал Персефоний, добавляя себе в чашку сливки и сахар. – Есть работа в лаборатории, Непеняй Зазеркальевич?

– Нет, сегодня никакой работы. Я над расчетами сижу, Вереда – над учебниками…

– Эмаль для ночной съемки изобретаете? Так, может, на арифмометре пощелкать нужно?

Упырь, быстро освоивший арифмометр и полюбивший этот совершенно не магический, но такой замысловатый механизм, с удовольствием ассистировал Сударому, хотя в математике был слабоват.

– До арифмометра еще далеко, я даже не сформулировал теоретическую задачу…

Сударый замолчал, прихлебывая кофе и думая, что вот надо возвращаться к формулам, от которых оторвали его чиновные визитеры, но почему-то в совершенно, казалось бы, не созданной для посиделок приемной сделалось донельзя уютно и как-то лениво…

– Ой, совсем забыла, – спохватилась Вереда. – Непеняй Зазеркальевич, тут записка вам была от кухарки, она приболела и прийти сегодня не сможет.

Ну вот, придется ужинать в «Обливионе», куда-нибудь дальше идти неохота. Что ж, кухня там не самая плохая, хотя, если бы не дешевизна завтраков, Сударый, пожалуй, судил бы о ней построже.

– Если вы не против, я могла бы сама приготовить вам ужин, – предложила Вереда.

Из коридора послышалось недовольное покашливание, и в приемную вышел Переплет.

– И что же это такое было, сударь? – мрачно поинтересовался он, встав руки в боки. – Опять обыск? Это куда же годится, отроду такого сраму не было, а тут аж второй раз! Посовестились бы, я ж ведь не железный, мало что чужих в доме терпи, а как потом честному обчеству в глаза смотреть? Во что вы теперь-то ввязались, Непеняй Зазеркальевич?

– Все в порядке, Переплет, – поспешил успокоить его Сударый. – Это никакой не обыск был, просто досмотр, полиция ловит некоего призрака… Ну, долго рассказывать.

– Да уж расскажите старику!

– Тогда садись с нами чаевничать, то есть кофейничать. Потом поможешь Вереде, она хочет продемонстрировать свое кулинарное искусство…

– Вереда? – Домовик строго посмотрел на девушку. – Ладно, на кухню пущу. Но с условием: чтоб никаких чародейств. Я этого на кухне не терплю.

– Только бабушкины рецепты, – заверила Вереда. – Тебе кофе со сливками?

– Не знаю… Мы, домовые, как-то все больше чай. А пускай и со сливками! – решился Переплет, разгладил бороду и сел за стол с остальными. – Только чтой-то непонятно мне, кого вы насчет призрака сказали, Непеняй Зазеркальевич. Это полиция домовых уже и в грош не ставит, ежели думает, будто у меня под носом какой-то посторонний призрак мог под крышу пролезть?

– Нет-нет, в способностях домовых никто не сомневается, – ответил Сударый. – Но, по словам господина Немудрящева…

Молодой оптограф пересказал услышанное от главы магнадзора, рассудив про себя, что о тайне следствия в данном случае заботиться уже поздно. К тому же в истории Свинтудоева правдоподобия на ломаный грош не было, не исключено, что уставший от бесполезной работы Немудрящев приплел ее просто для красного словца.

– Я вообще ужасно недоволен распространившейся в последнее время модою на маниачество. – Сударый, которому давно уже не выпадало случая поговорить на общие темы, увлекся. – Книги про маниаков, спектакли про маниаков, газетные статьи… Я уж не о том даже говорю, что нормальных героев словно бы не осталось и читателю, окунувшемуся в мир литературы, скоро не с кем будет сверять здоровые движения своей здоровой души. Но ведь теперь каждое второе преступление норовят объяснить психической болезнью. Ведь был уже продажный чиновник, который заявил, что у него просто мания такая, что он не может с собой бороться, когда видит чужие деньги. И что же? Присяжные освободили его от ответственности, определили вместо каторги в лечебницу, и только потом уже опытные целители сумели доказать, что болезный расхититель на самом деле здоров как бык. Но главное здесь то, что общество приняло такой поворот дела как нечто естественное! Как же, мания, это все знают…