Эдуард Мухутдинов - Мечи Эглотаура. Книга 1 Страница 39

Дрых я, и я же видел сон.

Как стоял посреди бесплодного края, мутные фонтаны мерзкой вонючей жидкости вырывались из-под земли, сплошь покрытой трещинами и камнями. Небо было непонятное — не голубое и не черное, какое-то желтовато-серое бармалинового оттенка с буро-лазурными пятнами; такое не приснится даже в страшном сне… Кхгм.

Плыли по небу облака. Вроде облака как облака, если не считать подобного же дикого сочетания отвратных друг другу цветов; но они к тому же еще и постоянно меняли форму, принимая самые разнообразные заковыристые пофигурины, будто пытаясь увлечь меня в сети безумия… М-да-а-а.

Тут и там летали пташки. Птички… Крупные жирные создания, издали напоминающие фламинго, но вблизи заставляющие вспомнить о фантазиях пьяного художника. Длинная тонкая кривая шея, круглая голова; щербатый клюв с единственным зубом; плешь на макушке, как у монаха; единственный глаз посередине лба косит неведомо куда. Я все не мог понять, как можно косить единственным глазом, — вот, увидел и убедился… Вдобавок, все как один еще и обожают плеваться. Крылья общипанные, неясно, как на таких вообще можно летать. Одна ножка вытянута, другая постоянно подогнута, причем такое положение сохраняется все время, даже при посадке. Хвост непонятной формы, тоже общипанный, у некоторых птичек вообще осталось только название — одно или два пера, а то и вовсе ни одного. И все же — летают.

Правда, летают каким-то совершенно мне доселе неизвестным способом. Взмах крыла — и птичка подскакивает в воздухе на десяток шагов. Крылья наизготовку, дабы повторить взмах — и созданьице резко устремляется к земле, притормаживая в самый последний момент. Издали полет походил на подскоки мячика. И движения давал совсем немного, не больше пятнадцати шагов за взмах. Ковыляние, а не полет.

Стая проковыляла надо мной, оросив землю свежим пометом и плевками. Пара таких попала на меня. Я долго и с ругательствами оттирался, поминая их матушек, батюшек и прочих ближайших родственников.

Только почистился — смотрю, мужик идет. Колоритный такой мужик, в белом блестящем комбинезоне, и сам весь белый, как мумия. Плешь на голове, а лицо и щеки заросли так, что рта не видно. Такое чувство, будто взяли башку и перевернули вверх ногами. Хотя что я говорю? Какие ноги у головы?..

Морда у мужика мятая, как блин, очки черные, круглые на глазах, сверкают, Солнце вовсю отражают… Похоже, неформал. Идет мужик, взглядом меня сверлит и молчит, молчит, молчит…

— Привет, — рявкнул я, озадачившись.

Мужик внезапно остановился, присел, приложил ладонь к лысине, вторую к груди, потоптался, повернулся кругом, подпрыгнул, схватил мою руку обеими своими и ожесточенно затряс.

— Здрав будь, Хорс, — заорал он.

Я даже обалдел.

— Ладно, меня действительно так зовут, — согласился я. И вопросительно посмотрел на мужика.

— Я — Бодун, — понял намек тот, успокоившись.

— Какое странное имя — Ябодун, — заметил я. — Чем-то похоже на «Забодай тебя комар»…

— Не-е, не Ябодун. Бодун, такое имя у меня.

— А-а. Значит, ослышался. А где это мы?

— Это, — Бодун обвел рукой вокруг, указав на ядовитые фонтаны, коварные ущелья, прыщавые камни и жутковатых птичек, — Похмелье, край великий, могутный и благодатный, посещаемый отнюдь не каждым, а лишь тем, кто сего достоин. Многие могучие мужи пытались попасть сюда, поправ законы мирские и похмельные, но неудачею вышли их потуги. Токмо самые добродетельные могут надеяться вкусить у меня в гостях.

— Ух ты, — впечатлился я. — А я-то причем?

— Как, — растерялся Бодун. — Разве ты не Хорс?

— Ну…

— Разве не вкушал священной живительной влаги последние несколько дней так, что потом долго друзьям-еретикам приходилось отхаживать?

— Э-э…

— Разве не баловался самогонкой великий Хорс, отмечая важные вехи жизни своей и пути знаменательного?

— У-у-у…

— Значит, — торжественно завершил Бодун, больно ткнув в грудь указательным пальцем, — ты именно там, куда должен был попасть.

— Уф. Бля-я… — заключил я.

— Вот именно, — подтвердил Бодун и отошел на два шага.

Сделав знак, чтобы я не двигался, Бодун смачно плюнул на землю пред собой. И с интересом уставился на пятно. Я озадаченно последовал его примеру. Сначала ничего не происходило, но потом вдруг земля зашевелилась, и из нее показалось… горлышко бутылки. Я сморгнул и решил больше ничему не удивляться. Даже если в посуде окажется самый лучший коньяк, какой когда-либо доводилось пробовать.

Выросла пузатая бутыль. Пустая. Бодун отошел еще на пару шагов, коротко разбежался, пнул по выпуклому бочку стеклотары… Я думал, бутыль разлетится вдребезги, но она просто подпрыгнула и больно впечаталась мне в ладонь. Я успел сжать руку, и сосуд оказался в ней так органично, словно всегда был тут.

— Набери в бутыль живительной влаги, — кивнул Бодун на фонтаны.

Я с сомнением огляделся. Живительной влаги? Что за место? Выбрав фонтан почище с виду, я подошел к нему и первым делом прополоскал бутыль. Кто ж знает, чем он там плевался. Потом попытался налить в бутылку жидкость. Бесполезно, только облился сам.

Бодун, качая головой, отобрал у меня емкость, перевернул вверх дном и поднес к струе в таком положении. Я хотел было объяснить, что ничего не получится, но поперхнулся и предпочел смолчать. Потому что влага, вопреки всем законам физики, скопилась на дне бутыли. Направленном к небу.

Когда емкость наполнилась, Бодун прищурился и глянул сквозь стекло на небо. Что-то узрев, он удовлетворенно произнес:

— Добро. Как раз созрело.

И, приложившись к горлышку, сделал такой глоток, на который я не то чтобы даже не осмелился, — не был способен физически. Затем ахнул, крякнул, плюнул, еще раз ахнул и похорошел. Протянул бутыль мне:

— На, человече, спробуй напиток богов.

Я опасливо принял подношение. Принюхавшись, не учуял почему-то никакого запаха. Странно, ведь фонтаны воняют…

Поднеся горлышко к губам, я осторожно пригубил. И тут же выронил бутыль. Жидкость мгновенно попала в глотку, и я не мог ни ахнуть, ни крякнуть. Такой жуткой сивухи еще никогда не доводилось пробовать, даже в компании с Лемом. С одного глотка я захмелел, во рту обосновался отвратительнейший привкус, а нюх моментально восстановился — из бутыли понесся запах спирта, смешанного с какими-то дикими альдегидами, фенолами и прочими бензолами.

Понемногу придя в себя, я вновь увидел Бодуна. Он с неподдельным интересом наблюдал за мной.

— Что, плохо? — голос был фальшиво-сочувственным. — Ничего, так всегда бывает. Это тебе не бурда там какая-то самогонная, а напиток избранных. Испробовав его, можно получить способность завсегда быть настолько пьяным, насколько захочешь. А то и вовсе не пьянеть, ежли не нужно.

— Ты, случаем, Лема не угощал этим? — прокряхтел я, тщетно пытаясь восстановить самочувствие.

— Лема? Хм-м… Не помню такого. Наверно, батяня мой его встречал. Пятьсот лет уж, как помер, сердешный. Его тоже Бодуном кликали, енто у нас имечко семейное. Я Бодун, и он Бодун, и дед мой — Бодун, и прадед — тоже.

— А прапрадед? — спросил я.

— Вот он-то традицию и нарушил, — засокрушался мужик. — Хмелем его звали, так-то.

— У тебя рассола нет? — с надеждой обратился я к нему.

— Те че, ишчо не лучче? Тада рецепт един — глотни ишчо раз, и сразу полегчает. С первого всем обычно плохо, зато опосля второго — глаза горят, руки так и мелькают. Полное выздоровление, в обчем.

— Съехал? — возмутился я. — Со второго глотка я помру. А если не помру, так тебе клизму сделаю этим самым… как его…

— Самогоном, — подсказал Бодун.

— Какой, к черту, самогон?! Это даже не бормотуха… Нормальные люди такое не пьют.

— А мы че, нормальные? — поразился мужик. — Ты хошь быть нормальным? Енто ж так скушно. Да нормальные сюда и не попадают. Дай, глотну.

Бодун отобрал бутыль и снова приложился к горлышку. Я недоверчиво наблюдал за процессом; в голове мутилось, мысли путались. Когда Бодун отнял горлышко от губ, в бутыли осталось едва ли больше половины. Он ахнул, крякнул, плюнул, еще раз ахнул и ухмыльнулся:

— Вот это круто. На, вздрогни ишчо разок. Сразу полегчает, зуб даю.

— Ну, смотри…

Я сделал второй глоток. Нечищенная сивуха, словно с размаху кулаком, ударила меня в глотку, и я снова выронил бутыль. Но тут же ее подхватил, вскочил и бросился в погоню за Бодуном.

— Я те щас… клизму… всю жисть с клизмой… ходить… — надрывался я.

— Странно. Не полегчало, — донесся до меня удивленный голос.

— Зубы на полке держать бушь… Шоб тя дважды в жертву принесли, старый урод… — Я гнался за Бодуном, лавируя между фонтанами, перепрыгивая мелкие пропасти локального масштаба, спасаясь от метких экскрементальных выстрелов и виртуозных плевков мерзких птиц.