Карина Демина - Внучка берендеева. Третий лишний Страница 6

Голос Межены был тих и глух.

Страшен.

А Красава слушала, гладила сестрицыны волосы мягкие.

Стужа?

И еще болото. Погост старый, на который их, малолетних, не пускали. Нечего там делать. А они все одно бегали, потому как любопытственно было на древние могилки глянуть, из которых вечером будто бы поднималась княжна проклятая да бродила, искала, кому бы о кладе рассказать…

– И когда она попросила за сестрицу… не отказал. Ее пожалел? Или про твою матушку вспомнил? Не знаю. Главное, что не утопили меня с матерью… как щенка… и в лес не вынесли. Хотя порой… лучше бы сдохла.

– О чем ты…

– О правде… может, он нас и любил, только деньги любил больше, иначе бы… помнишь погост? Помнишь… а она существует.

Красава только охнула. Да, ходили они на погост, но так и не посмели ступить на белую, будто коркою соли покрытую, землю. Простояли, поглядели, как клонится солнце к земле, как озаряет кривые березы алым светом.

И ушли.

– Я тогда вернулась. – Меженины глаза высохли. – Дождалась, когда ты заснешь… я… я уже умела делать так, чтобы люди засыпали… дед приходил. Ты, наверное, не помнишь… он… он понял… только он и понял, в чем дело… я… назвал меня проклятым ребенком… и потребовал, чтобы отец привел к камням. Я тогда еще считала его отцом… он отказывался, но затем… я поняла, что согласится. Не захочет ссориться с дедом. И отдаст меня. А у камней… камни бы показали, что сила проснулась. Дальше знаешь, что было бы? Меня бы запечатали. По закону. По обычаю. А я… я не хотела. Я знала откуда-то, что это – мука смертная, если не сама смерть. И решила… решила бежать. Только как? И куда? Тогда и подумалось, что с кладом бежать проще будет… с золотом… из леса выйду и заплачу, чтобы дом мне поставили. Заживу сама себе хозяйкой.

Больно было слушать этакое.

И удивительно. Неужели и вправду она, Красава, столь слепа, что ничегошеньки не видела?

– Я и наслала сон. А сама вернулась. Страшно было… сердце просто-таки выпрыгивало из груди… и почти уже повернула, когда… она существует, проклятая княжна. Вышла ко мне… мне она показалась красивой… я смотрела на нее. Она на меня… просто смотрела. Ничего не сказала. Только коснулась лба. Я помню это прикосновение. Столько лет прошло, а все равно помню… и я сомлела. Не от страха, но просто… не знаю… очнулась на рассвете. Лежу. А в руках книга… тонкая такая книга… серая… страшная… и я откуда-то знала, что эта книга – для меня. Что она и есть тот самый клад, который княжна стерегла. И что если мне ее отдали, то сочли достойной… и что не стоит бояться старика. Теперь я ему не по зубам. И все-таки у меня есть выбор… я могу оставить книгу, вернуть ее. Вернуться домой. Пойти к камням. Принять судьбу, как она есть…

Межена замолчала и вытерла рукавом сухие глаза.

– Скажи, Савушка, в чем я виновата была? В том, что рождена была вне брака? От насильника? В том, что мать мою утопили? В том, что… меня минула эта участь? Почему он был уверен, что я проклята? Кем? И за что? И отчего все ждали, будто я смирюсь? Я взяла эту книгу! Я… я просто хотела вырваться! И стать свободной. От старика… он смотрел на меня, точно на чудовище… и остальные тоже постепенно уверялись, что я и есть чудовище… только ты ничего не замечала. А я тебе завидовала.

– В чем?

– В твоей слепоте ты была счастлива… и не важно, Савушка. Я взяла книгу. И вернулась в дом. Спрятала ее в постели. Не знала, где еще, но… дед пришел, как и обещался. Посмотрел на меня так, что… я поняла, если не уйду, если не найду способ убежать, он от меня избавится. Отыщет повод… придумает, солжет… не важно, главное, что сведет меня к Черному озеру. Сам камень на шею повесит. И будет счастлив.

В лунном свете – а ведь Красава помнила, что закрывала окно, – кожа Межены была бела, белей снега, и прозрачна, точно это она, Межена, приняв клад, и судьбу проклятой княжны на себя взяла.

– В тот раз… камни промолчали. И старик был недоволен. Но кто он, чтобы нарушать обычай? Он отвел меня к отцу… и сказал, что будет приглядывать, что обряд все одно стоит провести. На всякий случай. Если дара нет, то обряд не повредит. А если есть, то… так для всех будет лучше. Для всех, кроме меня. Но кому есть дело до моей боли?

– Мне…

– Ты и не заметила, что мне было плохо! – Межена ущипнула за бок. – Ты слишком занята была собой…

Верно, в том был смысл.

Собой.

А чем? Красава уж и не помнила. Но, верно, были заботы, которые казались важными.

– Я долго думала, что делать. И поняла, что одна я ничего не сделаю… тогда и пошла к дядьке твоему… рассказала, как есть. Про дар. Про княжну. Про книгу… и книгу показала. Не хотелось, но без нее мне не поверили бы. Он слушал. Так внимательно слушал… а я… я кое-что прочла… и попробовала даже… я ведь не могла просто… если бы он вдруг решил, что не стоит рисковать? Испугался бы? Или пожелал бы отдать старику? Ради веры?

Она села в постели.

– Я так боялась, Красава… а он книгу взял, пролистал… там много… всякого… и он сперва морщился, а потом… я поняла, что он давно желал уйти, но куда? Он ведь понимал, что там, за оградой, никому не нужен. А увозить больную жену из дому да в поле… нет, так он не согласился бы…

Межена разбирала волосы.

И темные пряди были похожи на змей. Красава с трудом уняла дрожь.

– А книга… там был способ… заговор на скорое богатство. На удачу в делах. На… говорю ж, на разное… не всякий сумел бы воспользоваться. Отец был лишен сил, но вот я… и он тогда сказал, что подумает, что нельзя просто взять и уйти. Не позволят. А вот если причина будет, и веская… ждать пришлось недолго. Старик вздумал выдать тебя замуж. Он и меня хотел… а отец воспротивился. Поссорились. И когда тот сказал, что уходит, старик не стал перечить. Только помнишь, как мы уходили? Лошадь и подвода. Пустая почти. Он не позволил ничего взять. Мол, это добро принадлежит общине. Будто бы не отец своим трудом ставил дом и хозяйство вел… лицемеры.

Правду сказала.

Это уже Красава помнила распрекрасно. Как лаялись дядька и сосед, который желал лошадь взять, а дед стоял и глядел, усмехался в бороду, будто бы радостно ему было, что нету промеж родичами ладу. Тетушкина супружница, белая вся, что пух тополиный, в старую шубейку куталась и плакала. Тихо плакала. Тайком слезы вытирала.

Ей было страшно.

И Красава, на телегу забравшись, шепотом говорила, что все наладится, хотя у самой сердечко из грудей выпрыгивало. Мнилось ведь, что из-за нее, из-за Красавы пришлось дядечке дом родный бросить. А вышло, что… вышло, как оно вышло…

Межена тоже в телегу забралась, закопалась в старую ветошь, только нос из нее и торчал, тогда еще долгонький… и вовсе в селении Межену не называли красавицей. Это уже в столице она вырастет и расцветет, будто бы тут, в шумном городе, солнце ей иначе греть будет.

– Он рискнул. А я… я тоже рискнула… провела обряд… если бы он не сказал, может, и сдержалась бы. Врать не стану, не знаю… самой жуть до чего хотелось опробовать. Она ведь не солгала, та княжна, и защитила меня от камней, и, значит, правда… хотели вдвоем, а проводила я одна. На том подворье, которое первым на пути нашей попалось. Будь возможность, отец и прежде заставил бы, но забоялся в селении ворожить…

– Что за обряд? – спросила Красава и руками живот обняла.

Почудилось вдруг, что неладно стало с дитятем.

Замерло оно.

Ан нет, почудилось. Женщины в тягости мнительны да пужливы. Ворочеется. И пяткою в бок пихает, спать ему охота. Красава ж разговоры разговаривает, дурища.

– Простенький. На удачу… и на богатство скорое… пара линий. Пара слов. И черная курица, которую дядька украл. Денег у нас не было… я ее на перекрестье дорог резала. Сама. Своими руками. И кровь лила. И говорила… слова на древнем языке писаны были, а я говорила… легко так… – Межена коснулась живота. – Мальчик будет. Ишь какой…

– А мне говорили, что девка… живот-то круглый, а когда мальчик, тогда с горбиком. И на семках еще гадали. – Красава вдруг покраснела, стыдно стало за этакую дурость. На семках гадание – не гадание вовсе, блажь да глупство.

– Мальчик… это хорошо… – Межена замолкла и улыбнулась. – Помнишь, мы на том подворье старика встретили… он очень сердцем маялся… а дядька ему травку дал… и тому сразу легче стало?

Красава покачала головой.

Не помнила.

Дорогу вот… утомила ее дорога. Лошадка брела, телега качалась. Дядькина жена плакать бросила, но стонала, жестко ей было лежать. Или душно. Красава подле сидела. То водицу подносила, то пот со лба отирала, то виски терла листами мяты, чтоб головную боль снять. Есть уговаривала… как у пруда стали, то и мыть помогала.

…готовила.

…а самой кусок в горло не лез, страшно было, оттого, что впереди ждет, и оттого, как бы дядечка назад не повернул. Как добрались до двора постоялого, она и вовсе ошалела. До чего людно. Суетно. И все-то спешат. Собаки под ногами шастают. Мальчишки чумазые меж телег суетятся, кого вперед тянут, кого прочь пихают… кони, люди…