Таверна "Зелёная фея" (СИ) - Доброхотова Мария Страница 8

— Послушай, мне нужна твоя помощь, — он встал перед ней на одно колено, так, чтобы она могла хорошо рассмотреть его лицо. — Как видишь, рожей я не очень вышел, люди меня побаиваются и разговаривать со мной не любят. А это рынок, тут нужно торговаться.

— Что такое торговаться?

— Просить самую маленькую цену за самый лучший товар. Можно спорить, порой громко и жестко, но важно чувствовать, когда нужно остановиться. Ты сможешь?

— Не знаю, я никогда не торговалась, — Виара задумчиво посмотрела на своё несчастное яблоко. — Но для тебя я попробую!

И она попробовала. Сначала получалось не очень хорошо, Виара смущалась, а продавцы смотрели на её нелепо торчащие уши и отказывались сбивать цену, а некоторые просто отворачивались. Робб было плюнул на эту бесполезную идею:

— Ладно, брось. Зря я тебя попросил, — но Виара упрямо тряхнула головой.

— Хочу попробовать ещё раз! Только купи мне шляпу.

Со шляпой дело пошло веселее. Виара завязала волосы так, что они прикрыли уши, натянула головной убор пониже и стала походить на очень худенькую, но все-таки женщину.

— Эта репа стоит сто серебряных виро за мешок, — говорил торговец.

— Сто виро? Да моя матушка меня этим мешком и отходит, если я столько заплачу! Посмотри, репа вся мягкая, — возмущалась Виара, упирая руки в бока, совсем как это делала Космея.

— Да какая мягкая?! — торговец хватал репу, протягивал вперёд. — Жёсткая, как сердце красавицы!

Виара ткнула пальцем в корнеплод.

— Нет, мягкая, как живот старухи. Пятьдесят серебра, не больше!

— Помилуй, красавица! Это же грабёж. Девяносто!

— Жене своей про грабёж расскажешь. Шестьдесят!

— Восемьдесят, и ни виро меньше!

— Семьдесят и пучок петрушки!

— Семьдесят пять и головку лука.

— По рукам! — радостно взвизгивала Виара и хватала заветный мешочек. — И луковицу не забудь.

— Держи, держи. Разорите меня совсем, — торговец горестно качал головой, а через пару секунд переключался уже на следующего покупателя.

Виара с восторгом ребёнка, обнаружившего новую, ранее неизведанную игру, вживалась в роль. Она то хмурилась, то делала оленьи глаза, кричала и шептала, упирала руки в бока и нервно теребила рукав — одним словом, пробовала, экспериментировала и искала своё собственное звучание. Виара получала искреннее удовольствие от препираний с торговцами, и многие отвечали тем же. Некоторые споры можно было смотреть, как маленькое театральное представление.

— Вы злой, жестокий человек! Этим вечером я, видно, останусь голодной, — Виара подалась вперёд, приложив руки к груди.

— Великая Матерь мне свидетель, если без утки вам ужин не ужин, то вы изрядно беситесь от жиру, — торговец не оставался в долгу.

— Эта утка не стоит пятисот виро. Посмотрите, она уже грустная, — Виара обличительно ткнула несчастную тушку.

— Не надо клеветать на мою утку! — взвился торговец. — Она грустная, потому что вы хотите за неё дать всего триста виро. Не для того она траву щипала и лучшее зерно клевала.

— Я не дам пятьсот серебра за недельную тушу.

— Недельную?! — торговец схватился за сердце и с драматическим видом осмотрел собравшуюся толпу. — Да она с утра ещё бегала от селезня!

— Триста пятьдесят виро только за то, что она таки убежала.

— Четыреста пятьдесят! Со слезами отрываю, пусть Матерь смотрит в моё сердце!

— Не взывай к Матери! Она ужаснётся твоей жадности. Триста семьдесят! — Виара стукнула ладошкой по прилавку.

— Ты режешь меня без ножа. Четыреста пятьдесят!

— Четыреста!

— Четыреста пятьдесят, красавица, не могу больше сбросить, честное слово, — и он схватил себя за ворот рубахи и потрепал его, доказывая свою правоту.

— Четыреста сорок, и я забираю эту невинную утку прямо сейчас!

Торговец сморщился, покачал головой из стороны в сторону, а потом махнул рукой:

— Ох ты ж, забирай!

Монеты со звоном упали на деревянную доску, торговец с самым довольным лицом протянул мешок, горловина которого обхватывала задние лапы утки.

— Бери, бери, красавица, — на лице его отразилось странное сочетание расстройства и крайнего удовольствия от славного спора. — Повезло твоему мужу, пусть Матерь смотрит в моё сердце.

Робб стоял поодаль, скрестив руки на груди, и на роль мужа ничуть не претендовал. Виара отвалилась от прилавка с довольным видом, словно не торговалась сейчас, а пробовала самые вкусные блюда.

— Это было весело. Утка, уточка моя, — она погладила добычу по круглому боку, а потом спросила: — А зачем нам, собственно, утка?

Робб ещё не видел, чтобы Виара ела мясо. Она увлеклась игрой и была готова торговаться у любого прилавка, к которому её подводили, но Робб не терял головы, продолжал подсчитывать остаток монет и планировать покупки так, чтобы можно было накормить первых посетителей таверны. Он весело хохотнул:

— Пригодится!

А потом умолк, будто подавился словами. Виара проследила за его взглядом и увидела, как из толпы шагнула Космина. В тот день на ней было простое платье с передником, подпоясанное широким вышитым поясом, и ни скромный вырез под горло, ни платочек не могли скрыть красивой высокой груди. Длинные волосы Космина забрала наверх, открыв крепкую шею, усыпанную родинками. Она улыбалась торговцам, те предлагали ей овощи и рыбу, выбирали куски получше, пожирнее, и Космина благодарила их, отправляя покупки в корзину.

— Вы тоже тут. Доброе утро, — звучный голос её легко перекрыл шум толпы. — Делаете покупки для таверны?

— Доброе утро, — радостно отозвалась Виара прежде, чем Робб успел что-то сказать. — Я сегодня торгуюсь.

— Неужели? И как, у тебя получается?

— Мне кажется, что да. Это веселее, чем может показаться. Торговцам тоже нравится, я это вижу, хотя они и строят сердитые лица.

— А вам, Робб, нравится у нас на ярмарке? — спросила Космина, улыбнувшись и чуть склонив голову на бок. Она держалась легко и уверенно, как это умеют женщины, которые знают, что нравятся окружающим, и наслаждаются собой и миром. Робб же растерялся, слова прыснули из его головы, как крысы при виде дворника, и ему пришлось сделать усилие, чтобы перестать думать об изгибе шеи Космины и выдать что-то связное и приличное. И всё равно он не успел. Рядом раздался горестный крик:

— Мой кошель! Украли! Все деньги украли!

Женщина у ближайшего прилавка подняла испуганный взгляд, осмотрела толпу, будто надеялась увидеть в ней преступника, а потом схватилась за полную грудь, порывисто сжала её и так замерла на пару мгновений с открытым ртом. К ней успели подбежать сердобольные покупательницы, подхватить под руки, но в следующую секунду женщина захрипела и принялась медленно оседать на землю.

— Ей плохо! Воды, принесите воды! — заголосили вокруг. Толпа зашевелилась, заволновалась. Кто-то кричал, кто-то бросился помогать, но большинство просто стояли и смотрели, переговариваясь вполголоса. Несчастная женщина лежала на пыльной дорожке и с каждым мгновением становилась всё бледнее.

— Сердце, — негромко проговорила Виара, сжимая руку так, будто держала яблоко. Её услышал только Робб. — Я вижу его. Сердце почти остановилось, оно бьется очень медленно.

— Ты можешь ей помочь? — спросил Робб, наклонившись к самому уху.

— Да, — Виара стала враз непривычно серьезной. — Да, наверное, могу.

Робб кивнул.

— Разойдитесь! Посторонитесь, — он легко заставил людей подвинуться, оттесняя их огромными ручищами. Зеваки неохотно делали шаг назад, некоторые начинали ругаться, но против упрямства Робба переть было сложно. Виара шлёпнулась на дорогу, не обращая внимания на пыль, и потянулась к женщине. Казалось, что она уже перестала дышать, но эльфийка видела, как маленькие пузырьки воздуха поступают в её сдувшиеся лёгкие, как они бурлят в мешочках и вырываются обратно. Еле-еле, но женщина дышала. Виара положила ей руку на грудь и резко свела пальцы, как будто сжала невидимый шарик. Расслабилась. Потом снова сжала руку и отпустила. Вторая рука, которая поддерживала затылок женщины, стала холодной, почти морозно-ледяной, и прохлада эта проникала в тело несчастной, словно живительный ручеёк, и помогала держаться. Виара смотрела на человека в её руках, на простое, не очень чистое платье, рябую кожу, складки у рта и на шее и испытывала странную смесь жалости и отторжения. Она видела тело таким, каким его создала Матерь, во всей его идеальности и уродстве. Толпа и её крики стали как будто дальше, и Виара вновь почувствовала себя где-то вовне, зависшей в безвременьи. Но из прострации её вывел чувствительный шлепок по плечу.