Владимир Кунин - Кыся 3: Кыся в Америке Страница 10

Боясь в истерике разорвать нить Контакта с Мастером, я сиганул к нему на правое плечо и вцепился в его куртку когтями всех своих четырех лап. Это было последнее, что я запомнил…

...А ПОТОМ Я ВДРУГ УВИДЕЛ СЕБЯ ПОДВОДНЫМ КОТОМ!..

Я плыл в серо-зеленой мерзлой воде с ледяным крошевом, чуть впереди нашего "Академика Абрама…", и видел, как на нас надвигается чудовищная, гигантская, необъятная ледяная глыба айсберга! Она заполняла собою все пространство впереди, и только над самой поверхностью океана виднелась узенькая полоска просвета…

Этот ледяной кошмар, величиной с три наших ленинградских девятиэтажных дома, не высовывался наружу "ОДНОЙ ДЕСЯТОЙ ЧАСТЬЮ НАД ПОВЕРХНОСТЬЮ ВОДЫ", как рисовал мне айсберги Мастер, а был подло и коварно притоплен, оставляя перед взором нашего, ничего не подозревающего, несчастного "Академика Абрама…" чистую, холодную гладь Атлантического океана!..

Я вижу, что через несколько минут наш "Академик Абрам Ф. Иоффе" врежется в эту синюю, безжалостную ледяную стену и погибнет вместе со своими контейнерами, бедными "маслопупами" и "рогочами", совсем молоденькими Дедом и Чифом, Маркони и Драконом… Не станет на этом свете Колобахи и Точилы… Утонут Шеф и Люся…

Уйдет из жизни такой потрясающий образец КотоЧеловека, как Капитан этого судна – МАСТЕР!..

– Остановите машину!!! – кричу я из-под воды. – Тормозите, мать вашу в душу!!! Сворачивайте, сворачивайте скорее, иначе… Мастер! Вы меня слышите?!.. – отчаянно кричу я и пытаюсь упереться передними лапами в подводную носовую часть нашего судна, пытаюсь хоть как-то затормозить его гибельный ход…

Но мои задние лапы не находят твердой опоры, и я ничего, ничего, ничего не могу сделать!..

"Ма-а-астер!" – истошно воплю я из последних сил и понимаю, что мне уже никогда ни до кого не докричаться…

Я чувствую, что мне не хватает воздуха, я захлебываюсь и начинаю отставать от судна, тонуть, а мимо меня, навстречу собственной смерти, движется темно-серый стальной борт нашего "Академика Абрама Ф. Иоффе", которому осталось всего несколько минут жизни…

Я опускаюсь все ниже и ниже – туда, где вода теряет свою полупрозрачную зеленость и становится черной и очень страшной. Смертельный холод сковывает мои движения, заползает в каждую клеточку моего тела, и последнее, что я вижу перед тем, как навсегда опуститься в эту жуткую пучину, – днище нашего судна, проплывающее надо мной. И выкрашено оно почему-то в оранжево-красный цвет…

Сознание мое меркнет, но мне все еще чудится, будто я слышу приглушенный толщей океанской ледяной воды, далекий голос Мастера – Капитана моего бывшего "Академика Абрама Ф. Иоффе":

– Стоп машина!!! Полный назад! Лево руля!!!

И действительно, я вижу своими полуживыми глазами, как огромная махина, проплывающая надо мной, резко меняет курс и счастливо уходит от столкновения с негодяйски притопленным и невидимым на поверхности океана айсбергом!..

...На чем, как говорится, разрешите откланяться…

КАК ТАМ ШУРА БУДЕТ БЕЗ МЕНЯ В АМЕРИКЕ?..

Но именно в тот момент, когда я окончательно собрался умереть (убедившись в том, что "Академик Абрам…" избежал верной катастрофы), когда я уже мысленно попрощался со всеми и в первую очередь с самим собой, в моем остывающем мозгу возникли еле слышимые, но такие родные и встревоженные голоса:

– Кыся!.. Родимый… Ну, что там с тобой такое, бля?!.. У меня от мыслей об тебе – прям башка лопается! Чем помочь-то, Кыся, корешок мой бесценный? Я, ебть, всех на ноги подыму!.. Ты только откликнись… – кричал с другой стороны земного шара Водила.

– Кот! Миленький Кот!.. – плакала Таня Кох, путая русские слова с немецкими. – Я чувствую – тебе сейчас очень плохо…

– Что происходит с судном, Кыся? С тобой?.. – по-немецки спрашивал меня Фридрих фон Тифенбах. – Я сейчас же свяжусь с Канадским правительством! Вы ведь, как я понимаю, где-то совсем рядом, да? Как только все образуется – я сразу же прилечу к вам в Штаты…

– Кысь, а Кысь!.. Младший лейтенант милиции Митя Сорокин беспокоит. Ты чо там, а, Кысь?!.. Ты кончай эти штуки!.. А то кто мне без тебя приглашение в Америку вышлет? Шучу, шучу… Ты, главное, сам выгребайся. Понял?..

Я еще совсем немножко подождал умирать – все ждал, что вот-вот возникнет голос моего Шуры Плоткина…

Но не дождался и с тревогой подумал:

"БОЖЕ МОЙ, ЧТО ЖЕ ТАМ ТАКОЕ МОГЛО ПРОИЗОЙТИ С ШУРОЙ?.."

Еще повременил самую малость – и умер…

– Смотрите, смотрите, задние лапы дергаются…

– И хвост!.. Глядите, хвост шевелится…

– Александр Иванович! Сент-Джонс запрашивает наши точные координаты для оказания нам немедленной помощи. У них уже все наготове…

– На кой хер нам теперь их помощь! Они-то откуда знают? Им-то откуда известно?!..

– Маркони говорит – по распоряжению правительства Канады.

– Пусть поблагодарит их и вежливо пошлет в жопу. Даже если бы что-нибудь и случилось, у нас штанов не хватило бы расплатиться с ними. Да и они ни хрена подойти бы к нам не успели.

– Мастер! Мартын глаза открыл!!!

– Вот это другое дело!..

Я отчетливо слышу голос Мастера, чувствую, как его большие, сильные лапы поднимают меня, прижимают к себе…

У самого своего носа вижу маленький синий якорек, наколотый на левой руке Мастера, слышу стук его сердца – я сейчас совсем рядом с ним.

Мастер зарывается своим лицом в мою шерсть и, покачивая меня на руках, словно новорожденного, шепчет мне на нормальном Человеческом языке:

– Ах, Мартын, Мартын… Дорогой мой друг, товарищ и брат… Героическая ты личность! Если бы не ты – нам ни одно правительство в мире не смогло бы помочь.

И, переходя на Шелдрейсовский, тихо меня спрашивает:

– Это ты дал "Мейдэй" в Канаду?

– Что?..

– Ты попросил помощи у берега?

– Нет… Это один мой старый друг из Германии.

Силы мои кончаются, я чувствую, что сейчас засну, и уже почти с отключенным сознанием спрашиваю Мастера:

– А у "Академика Абрама…" днище и подводная часть – какого цвета?

– Красного, – отвечает Мастер и тут же уточняет: – Оранжево-красного. Почему ты об этом спрашиваешь?

– Значит, все правильно, – говорю я уже сквозь сон. – Значит, я там был…

Я зарываюсь носом в куртку Мастера, пропахшую сигаретами "Данхилл", одеколоном "Гаммон" и буфетчицей Люсей, и засыпаю…

Проснулся я в Капитанской каюте, в "своем" низком кожаном кресле, когда мы уже стояли в СентДжонсе.

Дверь была, на мое счастье, чуточку приоткрыта, и я свободно смог выскочить в коридор, преодолеть несколько лестниц и бесчисленное количество переходов и промчаться на корму судна – в свой собственный гальюн.

Простите за подробность, но меня всего изнутри распирало так, что малейшее промедление грозило катастрофой! В любую секунду я был готов взорваться и испачкать пол-Канады…

Слава Богу, этого не произошло. Канада не получила возможности предъявить России претензии и штрафы (за "бугром" все стоит денег!..), я успел доскакать до своего спасительного ящичка и даже успел отметить, что песок в нем совершенно свежий, и…

Я вовремя все исполнил, почувствовал невероятное облегчение и решил, что, несмотря на адский холод и пронизывающий ветер с океана, утренний туалет я совершу именно здесь. Мне очень хотелось предстать перед Командой и Мастером уже в полном порядке и пристойном, интеллигентном виде. А вовторых, я предполагал, что, хоть ненадолго сойдя на Сент-Джонскую твердую землю, я вправе рассчитывать на встречу с какой-нибудь местной –Канадской Кошкой, а может быть, и не с одной… И к этому моменту я, как говорится, "ДОЛЖЕН ВЫГЛЯДЕТЬ".

Воспоминания об Абердинской стоянке в Англии вливали в меня силы и воспаляли воображение.

Тщательно умываясь и прилизываясь, я огляделся.

Наш "Академик Абрам…" стоял у специального "контейнерного" причала, по которому были проложены обычные железнодорожные рельсы, а по рельсам туда-сюда катались самые обычные железнодорожные платформы.

Подъемные краны уже снимали с нашей палубы абердинские контейнеры, предназначенные для Канады, и аккуратненько устанавливали их на платформы.

Итак, я – в Канаде!..

Хотя, глядя на причал, на воду, на портовые строения и краны, на поразительно тоскливую одинаковость, наверное, всех непассажирских морских портов мира, я с успехом мог бы утверждать, что сейчас нахожусь в Петербурге, в Киле, в Гамбурге, Абердине или еще где-нибудь…

Разница была только в языке, на котором матерились служащие порта, и в надписях на автопогрузчиках и портальных кранах. Даже "настенная живопись" граффити, про которую мне много объяснял еще Шура Плоткин в Ленинграде, и то была одинакова! Те же гигантские мужские половые члены с яйцами и без, те же женские эти самые органы – мохнатые, отвратительные и совершенно несексуальные, те же, иногда очень забавные и не бесталанные, сочетания цветов и фигур…