Том Шарп - Уилт Страница 10

К моменту, когда зуб был на месте, Уилт пребывал уже в полной панике. Он должен выбраться из куклы. Он просто обязан это сделать. В ванной комнате должна быть бритва или ножницы. Но где, черт возьми, могла быть ванная? Ладно, не имеет значения. Он найдет ее, будь она неладна. Осторожно, очень осторожно он перевернул куклу на спину. Затем медленно подтянул колени, пока не оказался сидящим верхом на треклятой штуке. Теперь ему требовалось за что-нибудь уцепиться. Уилт перегнулся и ухватился за спинку стула одной рукой, одновременно приподнимая голову Джуди с пола другой. Еще мгновение – и он на ногах. Прижимая куклу к себе, он доковылял до двери и открыл ее. Выглянул в коридор. Что, если кто-нибудь увидит его? К черту их всех. Уилту было уже наплевать, что о нем подумают. Прижимая Джуди к себе, он побрел по коридору в поисках ванной комнаты.

Тем временем внизу Ева прекрасно проводила время. Сначала Кристофер, потом мужчина в набедренной повязке с ирландскими сырами, и, наконец, доктор Шеймахер, все приставали к ней, и все получили отпор. Все это так отличалось от Генри с его полным отсутствием интереса к ней и свидетельствовало о ее привлекательности. Доктор Шеймахер сказал, что она интересный случай скрытой стеатопигии6, Кристофер попытался поцеловать ее в грудь, а мужчина в набедренной повязке обратился к ней с совершенно удивительным предложением. И, несмотря на все эти приставания, Ева сохранила добродетель. Ее игривость мастодонта, настойчивые призывы к танцам и, самое сильнодействующее, ее манера говорить громко и довольно грубым голосом «Да вы безобразник!» в самый неподходящий момент производили поразительный сдерживающий эффект. Сейчас она сидела на полу в гостиной, а Салли; Гаскелл и бородатый мужчина из Института экологических исследований спорили по поводу взаимозаменяемости половых ролей в обществе с ограниченным населением. Она ощущала необыкновенный подъем. Парквью, Мэвис Моттрам и ее труды в Центре общественной гармонии остались где-то далеко, в другом мире. Ее принимали как свою люди, для которых поездка из Калифорнии в Токио на конференцию или еще с какой-либо умной целью была столь же обычным делом, как для нее поездка на автобусе в город. Доктор Шеймахер мимоходом заметил, что он утром летал в Дели, а Кристофер только что вернулся из Тринидада, где он что-то фотографировал. Больше того, чувствовалась особая атмосфера значимости вокруг всего, что они делали, некий блеск, начисто отсутствующий в работе Генри в техучилище. Если бы только ей удалось заставить его заняться чем-нибудь интересным и рискованным. Но Генри был такой размазня. Не надо было ей выходить за него замуж. Его кроме книг ничего не интересовало, но ведь жизнь – это совсем не книги. Как говорила Салли, жизнь дана, чтобы жить. Жизнь – это люди, приключения и удовольствия. Генри этого никогда не понять.

Генри, наконец-то добравшийся до ванной, почти ничего не видел там из-за присосавшейся к нему куклы, а главное, не видел способа избавиться от нее. Попытка перерезать этой гадине горло бритвой не увенчалась успехом в основном потому, что найденное орудие оказалось безопасной бритвой. Потерпев неудачу с бритвой, Уилт попытался использовать шампунь в качестве смазки. В результате он взбил столько пены, что даже на его предвзятый взгляд это выглядело так, как будто он довел куклу до высшей стадии сексуального возбуждения. Ничего другого ему достичь не удалось. В конце концов он вернулся к поискам клапана. У проклятой штуки должен быть клапан, нужно его только найти. Он попытался заглянуть в зеркало на дверце медицинского шкафчика, но оно было слишком маленьким. Над раковиной висело зеркало побольше. Уилт опустил крышку унитаза и залез на него, надеясь получше разглядеть спину куклы. В это время в коридоре послышались шаги. Уилт застыл на крышке унитаза. Кто-то подергал дверь. Шаги удалились, Уилт вздохнул с облегчением. Только бы разыскать клапан. В этот самый момент случилось несчастье. Левой ногой Уилт попал в накапавший на туалетное сиденье шампунь, поскользнулся – и он, кукла и дверца от медицинского шкафчика свалились в ванну вместе с занавеской и тем, на чем она крепилась, а содержимое шкафчика посыпалось в раковину. Уилт издал пронзительный вопль. Затем раздался хлопок, напоминающий звук вылетевшей пробки от шампанского, и Джуди, в конце концов сдавшись под давлением Уилтовых семидести килограммов, упавших с высоты больше метра в ванну, выплюнула его. Как в тумане он слышал крики в коридоре, звук выбитой двери, увидел наклонившиеся над ним лица и услышал истерический хохот. Когда он пришел в себя, то обнаружил, что лежит на кровати в комнате для игрушек. Он встал, оделся, прокрался вниз и ушел. Было три часа утра.

5

Ева сидела на краю кровати и плакала.

– Как он мог? Как он мог такое сделать? – повторяла она. – И у всех на глазах.

– Ева, лапочка, мужчины – они такие, поверь мне, – сказала Салли.

– Но с куклой…

– Это очень характерно: вот так они относятся к женщине, эти шовинистические свиньи-мужчины. Мы для них только предмет для траханья. Предметизация. Зато ты теперь знаешь, как Генри к тебе относится.

– Это ужасно, – сказала Ева.

– Конечно, это ужасно. Мужское господство сводит нас до уровня простого предмета.

– Но раньше Генри ничего такого не делал, – запричитала Ева.

– Зато теперь сделал.

– Я не вернусь к нему. Я этого не выдержу. Мне так стыдно.

– Ласточка, забудь об этом. Никуда тебе не надо идти. Салли о тебе позаботится. А ты ложись и немного поспи.

Ева легла, но заснуть не удавалось. Перед глазами стоял голый Генри в ванне на этой ужасной кукле. Им пришлось выбить дверь, и доктор Шеймахер поранил руку о разбитую бутылку, когда вытаскивал Генри из ванны… Господи, как это все было ужасно! Ей теперь до конца дней будет стыдно смотреть людям в глаза. Конечно, все об этом узнают, и о ней будут говорить как о женщине, чей муж путается с… В новом приступе стыда Ева зарылась лицом в подушку и заревела.

– Ну, вот уж шумное так шумное завершение вечеринки, – сказал Гаскелл. – Мужик трахает куклу в ванной комнате, а остальные сходят с ума. – Он оглядел гостиную, где все было перевернуто вверх дном. – Если кое-кто думает, что я собираюсь начать уборку, то напрасно. Я ухожу спать.

– Не разбуди Еву. У нее была истерика, и я ее с трудом успокоила, – сказала Салли.

– О, великолепно. Теперь у нас в доме маниакальная, одержимая женщина в истерике.

– И завтра она поедет с нами на катере.

– Она что?

– Ты слышал, что я сказала. Она поедет с нами на катере.

– Послушай…

– Я не собираюсь с тобой спорить, Джи. Как я сказала, так и будет. Она поедет с нами.

– Зачем, черт побери?

– Потому что я не хочу, чтобы она вернулась к этому подонку, ее мужу. Потому что ты никак не наймешь мне домработницу и потому что она мне нравится.

– Потому что я никак не найму домработницу. Ну, теперь я слышал все.

– Ничего подобного, – сказала Салли, – ты не слышал и половины. Может, ты и не отдаешь себе в этом отчет, но ты женился на эмансипированной женщине. Никакой свинья-мужчина не возьмет надо мной верх…

– Да я и не пытаюсь взять над тобой верх, – возразил Гаскелл. – Я только хотел сказать, что мне бы не хотелось…

– Речь не о тебе. Речь об этом подонке Уилте. Ты думаешь, он сам вляпался в эту куклу? Подумай хорошенько, Джи, крошка, подумай хорошенько.

Гаскелл сидел на диване и во все глаза смотрел на Салли.

– Ты совсем спятила. Зачем, черт возьми, тебе понадобилось это делать?

– Потому что, если я берусь кого-то освобождать. я довожу дело до конца. Это уж точно.

– Освободить кого-то с помощью… – он покачал И головой. – Я этого не понимаю.

Салли налила себе выпить.

– Твой недостаток, Джи, в том, что на словах ты гигант, а на деле ты пигмей. Только болтать и в умеешь. «Моя жена эмансипированная женщина. Она свободная женщина». Звучит прекрасно, но как только твоя свободная жена что-то начинает, ты и знать об этом не хочешь.

– Да уж, в твою треклятую голову приходит какая-то идея, а кто потом все расхлебывает? Я. Где тогда слабый пол? Кто вытащил тебя из этой заварушки в Омахе? Кто заплатил легавым в Хьюстоне, когда…

– Ты заплатил, ты. Тогда почему ты на мне женился? Ну, скажи, почему?

Гаскелл протер очки уголком поварского колпака.

– Не знаю, – ответил он, – чтоб меня украли, не знаю.

– Чтобы пощекотать себе нервы, крошка. Без меня ты бы подох со скуки. Я вношу в твою жизнь оживление. Щекочу тебе нервы.

– До желудочных колик.

Гаскелл устало поднялся и направился к лестнице. Именно в такие моменты он всегда удивлялся, как это его угораздило жениться на Салли.

По дороге домой Уилт испытывал нечто подобное агонии. Боль уже не была чисто физической. Это была агония унижения, ненависти и презрения к самому себе. Из него сделали дурака, извращенца и идиота в глазах людей, которых он презирал. Прингшеймы и их компания олицетворяли все то, что он презирал в людях. Они были лживыми, фальшивыми и претенциозными, эдакий цирк интеллектуальных клоунов, чье шутовство было лишено достоинств его собственного шутовства, поскольку его шутовство было настоящим. Их же – только пародия на веселье. Они смеялись, чтобы слышать собственный смех, и бравировали чувственностью, которая не имеет ничего общего не только с чувствами, но даже с инстинктами, и является плодом небогатого воображения и имитации похоти. Copulo ergo sum7. И эта сучка, Салли, еще обвинила его в отсутствии смелости следовать своим инстинктам, как будто инстинкт состоит в том, чтобы извергнуться в химически стерилизованное тело женщины, которую знаешь всего двадцать минут. И Уилт среагировал инстинктивно, испугавшись похоти, проистекавшей из властности, высокомерия и великого презрения к нему, презрения, которое подразумевало, что он, какой бы он там ни был, есть просто-напросто продолжение своего пениса и что предел его мечтаний, чувств, надежд и стремлений – это оказаться между ног зазнавшейся потаскушки. Именно это и означает быть свободным.