Фаина Раневская - Записки социальной психопатки Страница 10

В том же 1946 году, вернувшись из больницы, Раневская решила написать автобиографию.

Почему она решила взяться за воспоминания, она никому не сказала. Может быть, ощутив ненадолго опасную близость смерти, вспомнила всю свою жизнь и решила это записать. А может сочла, что пора — все пишут мемуары, пришло и ее время.

Черновик был готов довольно быстро, а вот дальше дело почему-то не пошло. Пришлось отложить, потом еще раз отложить, и в итоге полноценные мемуары так никогда и не были написаны. Но черновики остались, и из них тоже много чего можно почерпнуть, например имена советских драматургов, в чьих пьесах она играла: Афиногенов, Билль-Белоцерковский, Корнейчук, Шкваркин, Катаев, Тренев, Луначарский, Лебединский, Лавренев, Штейн, Суров, Погодин, Файко. По этому списку можно понять, насколько большую часть ее репертуара составляли пьесы советских авторов, которых впоследствии стало принято принижать в сравнении с дореволюционными.

Кстати, актеров, с которыми приходилось играть, она в своих черновиках не называла — боялась кого-то пропустить и этим обидеть навечно. Правда, один актер, которого она никогда бы не забыла упомянуть, все же был — и конечно это Качалов.

Стать актрисой МХАТа, о чем она всегда мечтала, Раневской помешали излишняя восторженность и невероятная рассеянность.

Вопрос о ее зачислении в труппу МХАТа был уже практически решен — за Раневскую похлопотал сам Качалов, после чего легендарный Немирович-Данченко пригласил ее, чтобы лично предложить ей место в своем театре. Конечно, дело было не только в протекции, он уже слышал о ней, видел какие-то ее роли и считал, что она подходит для МХАТа. Так что, эта встреча должна была носить скорее формальный характер — личное знакомство, официальное предложение о работе и такое же официальное согласие.

Но Раневская умудрилась сама все испортить. Прощаясь, она несколько раз повторила: «Спасибо, спасибо вам, Василий Петрович! Этого дня, Василий Петрович, я никогда не забуду!» Это при том, что Немировича-Данченко звали Владимиром Ивановичем, о чем она конечно же прекрасно знала.

На следующий день ей сообщили, что вопрос о зачислении ее в труппу МХАТа отложен. Качалов сходил к Немировичу-Данченко, но тот ему ответил: «И не просите: она, извините, ненормальная. Я ее боюсь…»

Афоризмы Раневской уже при ее жизни повторяла вся московская богема — каждую ее меткую фразу тут же подхватывали, и через несколько дней та становилась известна всей столице.

Зиновий Паперный говорил, что за Раневской надо ходить с блокнотом и записывать все, что она говорит. Кстати, именно ему она сказала одну из самых знаменитых своих фраз: «Я знаю, вы собираете афоризмы великих людей. Но если уж не великих, то хотя бы сохранивших чувство юмора. Так вот, знайте, молодой человек: я так стара, что помню еще порядочных людей». И добавила: «У меня хватило ума так глупо прожить жизнь, не каждому это дано».

Особенность афоризмов Раневской в том, что они если и смешные, то уж точно не веселые. Большая часть их о болезнях, старости и смерти. И смех, который они вызывают, это смех сквозь слезы.

Сейчас из этих афоризмов составлены целые книги, хотя, сказать по правде, Раневская говорила далеко не все из того, что ей приписывают. И это тоже не случайно — просто она стала своеобразным символом своей эпохи — символом юмора своего времени.

Раневская очень боялась, что ей предложат сотрудничать с «органами».

И ее страхи не были беспричинными — в то время многим заметным людям поступало такое предложение. Отказаться было нельзя, это означало конец карьеры. А согласившись, можно было скомпрометировать себя на всю жизнь, не говоря уж о том, что не каждый сумеет спокойно жить с нечистой совестью.

Помог ей Михаил Светлов, который рассказал, что в начале 30-х ему предлагали такое сотрудничество, но ему удалось уклониться, сославшись на свой якобы алкоголизм, из-за которого он становится болтливым и выдаст любую тайну. Правда, во избежание разоблачения с тех пор ему на самом деле пришлось много пить.

Расстроенная Раневская сказала, что ей это не подходит — у нее слишком слабое здоровье, алкоголизм ее просто сведет в могилу. Но Светлов посоветовал ответить, что она кричит во сне и значит может выдать доверенные ей тайны.

Закончилась эта история совсем анекдотически. Вскоре Раневской предложили вступить в партию, а она то ли перепутав, то ли решив, что парторг тоже состоит в «органах», поспешно ответила: «Не могу — я кричу во сне!»

Дружила Раневская и с Леонидом Осиповичем Утесовым.

Неизвестно, когда и где они познакомились, но было это еще до войны. Впрочем, тогда их поверхностное знакомство не переросло в дружбу, сблизились они уже позже, в 1946 году, после того, как случайно встретились в Ленинграде. Утесов тогда сказал: «Надо же, в Москве, Фаина Георгиевна, годами не видимся, а здесь в Ленинграде встретились». — «А я знаю, куда вы идете и к кому». — «А я тем более догадываюсь, куда идете вы. И хотя мы движемся в разных направлениях, но по одинаковому поводу».

Она шла к Ахматовой, он — к Зощенко. Поддержка опальных друзей сблизила их и помогла взглянуть друг на друга по-новому. С того дня и до самой смерти они были хорошими друзьями. Утесов любил бывать на спектаклях Раневской, а уж на спектакль «Шторм» Билль-Белоцерковского, где Раневская играла одесскую спекулянтку, ходил во все свободные от собственных выступлений вечера. «Странно, Фаина Георгиевна, — писал он в одной из записок к ней, — что Вы не родились в Одессе. Таких талантливых спекулянток не было даже на одесских толкучках. Если спектакль «Шторм» повезут в Одессу, я «зайцем» поеду с вашим театром. Предрекаю Вам успех у одесской публики».

Поскольку сама Раневская не оставила мемуаров, судят о ней в основном по сплетням, да по воспоминаниям людей ее знавших.

И самые известные из них — «Записки об Анне Ахматовой» Лидии Корнеевны Чуковской.

Чуковская была такой же преданной обожательницей Ахматовой, как и Раневская. Но между собой эти две талантливые дамы не ладили, и Фаина Георгиевна даже писала в дневнике: «Мне известно, что в Ташкенте она (Ахматова — прим.) просила Л. К. Чуковскую у нее не бывать, потому что Лидия Корнеевна говорила недоброжелательно обо мне».

Без сомнения, Чуковская Раневскую очень сильно недолюбливала — в ее мемуарах та все время предстает в виде нахалки, хвастуньи и любительницы выпить: «Раневская, в пьяном виде, говорят, кричала во дворе писательским стервам: «Вы гордиться должны, что живете в доме, на котором будет набита моя доска». Не следовало этого кричать в пьяном виде».

Впрочем, причиной этой неприязни не была зависть, как можно было бы подумать — Чуковская не раз упоминала, что восхищается талантом Раневской. Дело, по-видимому, было в банальной ревности — они обе слишком сильно обожали Ахматову и не могли выносить рядом еще одного такого же преданно влюбленного человека.

Знаменитый советский художник-карикатурист Борис Ефимов в своей книге «Десять десятилетий» писал: «Я дружил со многими выдающимися женщинами нашей страны и даже среди самых-самых Раневская занимает особое место, я бы сказал особую нишу».

В отличие от многих других людей писавших о Раневской, Ефимов был действительно хорошо с ней знаком, дружил много лет и все его воспоминания были не пересказанные кем-то, а его собственные. Образ, который возникает при прочтении его книги, совсем не похож на тот, что создала Чуковская. Общий у них только неподражаемый юмор Раневской, ее насмешливость, острый язык.

Ефимов запомнил Раневскую не склочной и нахальной, а усталой и ранимой. В своей книге он вспоминал: «Помню, как-то после спектакля «Дальше — тишина» мы с женой и внуком Витей зашли за кулисы с цветами для Фаины Георгиевны. Я захватил с собой и незадолго до того вышедшую книгу своих воспоминаний.

— Спасибо вам, Фаиночка, огромное. Вы играли потрясающе.

— А вы думаете, это легко дается? — спросила Раневская и вдруг заплакала. — Ах, как я устала… От всего, от всех и от себя тоже».

В 1946 году Фаину Раневскую пригласили на роль Мачехи в фильм Надежды Николаевны Кошеверовой «Золушка».

Сценарий этой картины написал великий советский драматург Евгений Львович Шварц, причем роль Мачехи он писал, уже имея в виду, что ее будет играть Раневская. Когда уже на читке сценария кто-то выразил сомнение насчет ее кандидатуры, он решительно заявил, что никого другого Мачехой не видит. А на шутку, что Раневская по своему обыкновению будет «дописывать» текст за него, ответил: «Ей я, пожалуй, разрешу. А если она сделает такие дополнения, как в пьесе Билль-Белоцерковского «Шторм», то даже поделюсь с ней гонораром».

Раневская потом с удовольствием вспоминала: «В сцене, где готовилась к балу, примеряла разные перья — это я сама придумала: мне показалось очень характерным для Мачехи жаловаться на судьбу и тут же смотреть в зеркало, прикладывая к голове различные перья, и любоваться собой».