Елена Лактионова - Вот пришел папаша Зю… Страница 10

— Мам, не напоминай ты ему лишний раз, — попросила Татьяна. — Ты видишь, в каком он состоянии.

— Я же хотела его как-то поддержать…

— Пойдём лучше на кухню.

Женщины отправились разбирать коробки с посудой.

Вскоре на кухню вышел Борис Николаевич и смущенно обратился к соседям:

— А… стульчака в туалете у вас, что ли, не полагается?

— Стульчак, милый, у нас у каждого свой, — пропела Ниловна. — Идешь в сортир — неси свой стульчак. Сделал свое дело — уноси его к себе.

— М-да…

— А как же! Я однажды оставила свой стульчак, так на него какая-то образина ногами взграбасталась, — пожаловалась Ниловна и выразительно посмотрела на Софокла.

Софокл втянул голову в плечи и стал смотреть в окно.

— А мы и не прихватили своего стульчака, — растеряно проговорила Наина Иосифовна.

— У вас, небось, на прежней квартире голубой унитаз был, и стульчак в цветочек, — зло предположила Серёгина.

— И гирька на золотой цепочке! — заржал Софокл.

— Отстал ты от жизни, Софка! — ухмыльнулся Вовчик Железо. — Это у тебя в одном месте гирька подвешена. А на современных горшках нажимаешь кнопочку — и будьте-нате. Ты, Софка, хоть в магазин сходи, посмотри.

— С его рожей в магазин-то не пустят, — заметила Харита Игнатьевна. — Он же обязательно сопрёт что-нибудь.

— Не, я раз в помойке журнал с картинками нашёл, — миролюбиво сказал Софокл, пропустив мимо ушей замечание относительно его рожи, — а там в квартире красотища такая…

— Ты, Софокл, красотищу только на картинках и можешь увидеть, — заметила Харита Игнатьевна.

— Софокл — это тебя в честь философа древнего назвали что ли? — спросил Борис Николаевич.

— Папа, философом был Сократ, — поправила отца Татьяна. — А Софокл — драматург.

— Ну ты… ладно… того… — рассердился Борис Николаевич. — Что ж ты меня при людях позоришь? Умная больно, понимаешь… — Борис Николаевич с досадой повернулся и вышел из кухни.

Наина Иосифовна укоризненно посмотрела на дочь.

В суматохе не сразу обнаружилось, что пропал маленький Глебушка. Обшарили всю комнату — вернее, все своих четыре комнаты, обследовали тюки и коробки — мальчика нигде не было. Татьяна набросилась на старшего сына:

— Боря! Ты же взрослый человек! Почему ты не уследил за братом?

Борис, увлечённо обустраивавшийся в своём «кабинете», величественно повернулся к матери и произнёс библейски:

— «Не сторож я брату своему».

— Поёрничай у меня! — беззлобно пригрозила мать.

Стали искать в местах общего пользования. Обшарили кухню, прихожую, туалет, даже под ванну заглянули — следов Глеба нигде не обнаруживались.

— А мы знаем где он! — вдруг завопили Чук и Гек.

Они бросились в коридор к шкафам и с шумом стали их открывать. Из шкафов посыпалась рухлядь — изношенная обувь, сломанные швабры, стеклянные банки. В одном из шкафов на куче старого тряпья сладко посапывал пятилетний Глеб.

Процесс пришёл

В этот же день была ещё одна большая неожиданность. После обеда единственное окно коммунальной кухни снова заслонил огромный мебельный фургон. Как и в первый раз жильцы 51-ой квартиры побросали кастрюли и столпились у окна.

— Великое переселение народов! — усмехнулась Харита Игнатьевна.

— Чего, опять к нам? — облизнулся Софокл.

В квартиру снова вошла Валентина Ивановна Матевенко, неся перед собой флаг парламентёра — очередной ордер. Жильцы с любопытством заглянули за спину Валентины Ивановны и обнаружили… Михаила Сергеевича и Раису Максимовну Гробачёвых.

— У нас что, отстойник бывших президентов? — саркастически спросила Серёгина.

— Что, и Борис Николаевич здесь? — растерянно и вместе с тем радостно воскликнул Михаил Сергеевич, увидев Наину Иосифовну и Татьяну в кухонных передниках. И повернулся к Раисе Максимовне: — Ну вот видишь, Раиса Максимовна, Ёлкин тоже здесь. Значит, и нам пережить можно.

Коммуналка и восемнадцатиметровка произвели на чету Гробачёвых тяжёлое впечатление. Более тяжёлое, чем на чету Ёлкиных-Доченко.

Михаил Сергеевич долго стоял у зарешёченного окна, скрестив на груди руки, и уголки его губ были опущены вниз — что обозначало крайнюю степень удручённых раздумий. Он представлялся себе Наполеоном, сосланным на остров Эльбу. Раиса Максимовна в такие минуты старалась его не трогать. Утешать она его будет потом.

А пока она распоряжалась вносимой мебелью и расплачивалась с грузчиками.

— Как ты думаешь, Захарик, — Михаил Сергеевич опустился на тюки с одеждой, — они пришли надолго?

Раиса Максимовна поняла, кого он имел ввиду.

— Ах, Ми! — вздохнула она. — В семнадцатом тоже рассчитывали, что большевики пришли ненадолго. А они продержались семьдесят лет!

— Захарик, ещё семьдесят лет мы не проживём.

…Когда-то, ещё в студенческие годы, Рая и Миша в Третьяковке увидели картину Венецианова «Захарка»: крестьянский мальчишка в кепке, из-под которой во все стороны торчат волосы. «Смотри, Рая! — рассмеялся Миша. — Этот Захарка ужасно похож на тебя!» Так Раиса Максимовна стала Захариком…

— Нужно что-нибудь предпринять, Ми, иначе мы здесь погибнем.

— Но что мы можем сделать, Захарик? — уныло спросил Михаил Сергеевич.

— Мы организуем путч против этого Зюзюкина!

— Нет, Захарик, второго путча мне не пережить.

— А в коммуналке жить хочешь?! — спросила Раиса Максимовна и сморщила носик: — Здесь стоит какая-то невообразимая вонь. — Вдруг она выпрямилась и торжественно объявила: — Ми, нужно связаться с Западом! Запад нам поможет.

— Но как мы с ним свяжемся, Захарик? Я так думаю, что за каждым нашим шагом следят зюзюкинские ищейки. Они нам ничего такого не позволят.

— Связь нужно установить где-нибудь в квартире, чтобы не вызывать подозрений. Например, в туалете или ванной комнате. В ручку душа можно вмонтировать мобильный телефон. Шум воды будет заглушать разговор. Я займусь этим сама. Связь с Западом я беру в свои руки. Ми, так жить нельзя!

На кухне выяснилось, что место Гробачёвым досталось самое невыгодное: на проходе и возле раковины.

— Все вакантные места давно разобраны, Раиса Максимовна, — проконстатировала факт Харита Игнатьевна, видя расстроенное лицо супруги экс-президента.

— Может быть, кто-нибудь уступит своё место мадам Гробачёвой? — ехидно обратилась к соседям Серёгина.

Гробовое молчание было ей в ответ.

— Народ безмолвствует, Раиса Максимовна, — усмехнулась Харита Игнатьевна.

— Раиса Максимовна, мы уступим вам своё место! — патетично воскликнули сёстры Ольга и Ирина. — Вот, пожалуйста, занимайте!

— О, как я вам благодарна! — обрадовалась Раиса Максимовна.

— Ну что вы, не стоит, — благородно возразила Ирина.

— Мы всё равно редко готовим, — добавила Ольга.

— Они у нас сыты пищей духовной, — объяснила Харита Игнатьевна.

Но выяснилось, что внушительных размеров шикарный стол Гробачёвых никак не втискивается в бывшее место сестёр.

— Может быть, кто-нибудь подвинет свой никчемный столик для королевского стола мадам Гробачёвой? — снова протестировала соседей «на вшивость» Харита Игнатьевна.

И опять гробовое молчание было ей в ответ.

— Народ безмолвствует, Раиса Максимовна, — притворно вздохнула Харита Игнатьевна.

— Отпилить его надо! — внёс ценное предложение Софокл. — Тогда будет в самый раз.

— Пилить мой стол?! — ужаснулась Раиса Максимовна. — Но это же антиквариат! Швеция!

— Вот чудненько! — всплеснула руками Харита Игнатьевна. — Теперь у нас на кухне будет «шведский стол»: подходи и бери, что душеньке угодно!

Находящиеся на кухне прыснули со смеху.

Раиса Максимовна высокомерным взглядом смерила эту язву, но промолчала. Она пошла жаловаться мужу.

— Ми! Они хотят пилить наш антикварный шведский стол! Он не помещается на кухне!

— Захарик, пусть пилят всё, что угодно, — махнул рукой Михаил Сергеевич. — У меня такое ощущение, что меня самого распилили пополам.

Так как Генька Безмозглый был ещё здесь, деля ёлкинские хоромы на отсеки, пилить шведский стол поручили ему. Раиса Максимовна стояла рядом с таким выражением, будто ей без наркоза пилили здоровую кость.

— Ну и дерево, зараза! — вспотел пилить Генька. — Дуб, что ли?

— Граб! — с достоинством ответила Раиса Максимовна.

— Гроб! — в тон ей ответил Генька.

— Будет нам тут всем гроб с крышкой! — раззубоскалился Софокл.

Ещё через полтора часа огрызок антикварного шведского стола был втиснут в фанерно-дровяную клумбу коммунальной кухни. Раиса Максимовна, рыдая сердцем, стала перетаскивать в него тефалевую посуду.

К вечеру удручённые Гробачёвы сидели в своей комнате на диване и обсуждали своё положение.