Николай Исаев - Почётная шуба (Повесть, рассказы) Страница 10

— Как в вечор лег я на печь, так всю ночь и промаялся. Стреляет в боку, точно трехдюймовка какая. С интервалом стреляет. Баба моя и то говорит, чем так-то валяться, сходил бы на линию, поезд перевел, может, и полегчает.

Ладно, думаю, может, и отпустит. Надел полушубок, валенки. Только до стрелки доковылял, экспресс уже горло дерет, дескать, давай, Прохор, не зевай. Взялся я за балансир, подналег…

— Вот, вот! Взялся, подналег! — вскипел Варламский. — А зритель до сих пор ждет талантливой современной пьесы! Поймите вы наконец, Прохор Иванович, что нашей сцене как воздух нужны характеры яркие, своеобычные, полнокровные, а не ходули в пиджаках и сорочках! А так что же получается?! На словах вы «за», а на деле у нас в прошлом сезоне три премьеры, и все из загранжизни. Одна, другая, третья… А где наш современник? Где его жена?

— Действительно, — поддержал председатель — Что же это вы?

Стрелочник покраснел.

— Нет! Пусть расскажет, как он Новоселова под монастырь подвел! — потребовал чей-то голос.

Стрелочнику, вероятно, стало отчасти все равно, и он даже с ка-ким-то удовольствием откликнулся на это предложение:

— Вышел я на линию по летнему случаю без шапки. На что уж рукавицы у меня справные, и тех не захватил. Иду по путям, а вокруг цветы цветут, и на душе этак легко, такая благодать, что дай, думаю, повер-ну-ка стрелку получше.

В комнате наступила гробовая тишина.

Председатель встал и прерывающимся от волнения голосом сказал:

— Мы проиграли Уругваю ноль — один… Прохор Иванович, в этом виноваты прежде всего тренеры, футболисты и судьи, но ваше поведение, фактически определившее исход встречи незадолго до финального свистка, заслуживает соответствующих оргвыводов!

…Стрелочник вышел в коридор. Его обступил десяток людей в железнодорожной форме.

— Ну как? — спросил один из них.

— За все отвечу! — убежденно объяснил стрелочник, — Сказали, чтобы ни за что не сомневался…

УКУС КОРОЛЕВСКОЙ КОБРЫ

Мы не пытались лгать друг другу и говорили то, что думали.

— Укус королевской кобры — это самое страшное, когда кто-нибудь кусает, — сказал он.

— У меня нет основания противиться этому утверждению, — сказал я.

— Укуса королевской кобры — вот чего бы я хотел избежать любой ценой, — сказал он.

— Перед нападением она распускает капюшон и раскачивается, — сказал я.

— И трещит, как трещотка, — сказал он.

— В настоящее время между нами и королевскими кобрами значительные расстояния, но обсуждение этого вопроса никак не назовешь излишним, — сказал я.

— Нет, мы не сказали ничего лишнего, — сказал он.

— Укус королевской кобры может сбить спесь с кого угодно. Слоны падают, как зяблики, наступив на монстра, — сказал я.

— Я пережил за свою жизнь достаточно жутких минут и настоящих кошмаров, но все они бледнеют…

— Мои тоже бледнеют, — сказал я.

— Единственное, что положа руку на сердце я могу сравнить с укусом королевской кобры, это…

— Боюсь, мне придется оспорить ваше грядущее заявление…

— Это укус рассвирепевшей королевской акулы за долгие мили от берега, в открытом море!..

Я не стал спорить.

ЗОЛОТАЯ ГРОЗДЬ ОПЫТА

Шутка

— Жизнь отдает свои богатства только человеку, исполненному жизненного опыта, — говорил своему собеседнику человек, съевший замечательную часть золотой грозди опыта.

— Да, это. так! Это так! — восторженно согласился его собеседник, игрой загадочных обстоятельств совершенно лишенный какого бы то ни было жизненного опыта.

— Золотая гроздь опыта — самая дорогая из тех гроздей, кои предлагает нам жизнь!..

— Верно, верно, верно…

— Кто переплывал моря во все времена и у всех народов?

— Я и сам об этом думал…

— Только лица, шедшие под парусами! Они ставили их таким образом, что ветер дул и надувал!

— Боже мой, все так!

— Ныне мы не в состоянии назвать сотни имен драматургов, чьи пьесы шли на сценах!

— Да, да.

— Имена забыты, но мы с уверенностью можем сказать: это они обрывали с золотой грозди опыта неоспоримые ягоды!

— Немыслимо! Именно так!

— До сих пор есть племена, не знающие стульев! Они сидят как придется и на чем попало. Иногда они убеждают себя, что можно прислониться…

— Они даже… прошу вас, продолжайте!

— Тысячи не знают, куда пойти посидеть вечером в городе… при тысяче мест, куда бы они могли пойти и посидеть…

— Они… они…

— Я долгие годы знаю одного человека, у которого болит мизинец на правой руке!..

— Вы никогда раньше… прошу вас, продолжайте.

— До сих пор во время наших встреч, когда он, говоря, жестикулирует, помогая, себе руками, я вижу у него этот мизинец… И если спросить, не утрачено ли прежнее ощущение, связанное с ним, он, наверное, ответит, как отвечал тогда, — в безвозвратном прошлом…

— Болит!..

— Медь тяжелее слова, и те, кто об этом знает, имеют решающее преимущество!..

— Кусочек натрия в моей…

— А кому дарят свое сердце женщины?!

— Заклинаю вас…

— Они дарят свои сердца лишь человеку, съевшему львиную долю золотой грозди опыта!!!

— Овидий поет о том же…

— А птицы?!

— Это они парят под самыми облаками!!!

— Вот почему сегодня, в этот холодный осенний вечер, мне, как человеку, практически полностью съевшему золотую гроздь опыта, нечего посоветовать вам, человеку, совершенно лишенному загадочной игрой обстоятельств какого бы то ни было жизненного опыта!!!

ПАДЕНИЕ КАРФАГЕНА

На экзамене по истории перед профессором сел задумчивый молодой человек и посмотрел на него глубокими, печальными глазами.

— Какой у вас вопрос? — спросил профессор.

Студент тихо придвинул ему листок с отпечатанным вопросом и печально прикрыл ладонью глаза.

— Падение Карфагена, — прочитал вслух профессор.

Молодой человек скорбно кивнул головой.

— У вас что, дома неприятности? Случилось что-нибудь? — спросил профессор.

— Дома все нормально, — печально ответил студент.

— Тогда в чем дело?

Студент перевел взгляд, исполненный грусти, на билет с вопросом «Падение Карфагена».

— Ах. вы из-за этого! Из-за падения Карфагена! — растроганно удивился профессор.

Молодой человек кивнул.

— Ну, голубчик, нельзя же так все горячо принимать к сердцу. В истории было много катастроф, потрясений. И Сиракузы пали.

— И Сиракузы! — повторил, словно эхо, студент, и на его чистое лицо легла дополнительная печаль от падения Сиракуз.

— Я вам советую в такие минуты думать о светлых страницах в истории Карфагена, связанных с Пуническими войнами. Вспомним, например, битву при Каннах.

— Вспомнил, — повторил студент, и на его чистое лицо легла тень смутных и неясных воспоминаний.

— Прекрасная победа Ганнибала. Правда, в результате второй Пунической войны Карфагену пришлось отказаться от всех владений в Испании.

Услышав об этом, студент тут же погрузился в мрачное, безысходное состояние, и профессор, внутренне крепко отругав себя за бестактность, принялся выводить его оттуда:

— Но все-таки Карфаген был еще силен на суше и на Средиземном море. Правда, после поражения Карфагена в войне с нумидийским царем Масиниссой…

— Масиниссой… — не без труда повторил студент и снова исчез в омуте тоски. Вызволить его оттуда дальнейшим ходом исторических событий было уже невозможно совершенно, и профессор как можно мягче и деликатнее стал успокаивать молодого человека.

— Что ж делать, голубчик. Рим не упустил возможности расправиться со своим могущественным противником — из песни слова не выкинешь. В сто сорок девятом году началась трехлетняя осада Карфагена.

Плечи студента вздрогнули, как голуби на подоконнике.

— …Под руководством Сципиона Африканского Младшего.

— Африканского Младшего, — повторил студент со дна омута вселенской печали.

— Что мне вам рассказывать, что было дальше, — тяжко вздохнул профессор.

— А вы расскажите, — тихо попросил студент.

— Город был разрушен. Часть территории продана нумидийцам, часть превращена в Римскую провинцию Африки. А вам я ставлю пятерку за глубокое сочувствие к падению Карфагена. Быть может, это событие послужит вашему утешению.

— Послужит, послужит! — радостно вскрикнул студент и вынес зачетку из аудитории на вытянутых руках…

АЛЬБАТРОС

— Вот яму надо выкопать, — сказал прораб двум землекопам, Аглашенному и Терехину.

— Зачем? — удивился Аглашенный.

— Яма нужна, — объяснил прораб.

— Кто сказал? — поинтересовался Аглашенный.