Евгений Крыжановский - От аншлага до «Аншлага» Страница 11

Примерно за час до начала выступления к служебному входу срочно вызвали Перцова, нашего тогдашнего главного режиссера и автора. Он вышел и вернулся минут через пять с бегающими глазами и слегка побледневший, ничего объяснять нам не стал, отделавшись резким: «Потом!» И только на банкете после выступления смеющийся и довольный Перцов рассказал, что произошло. Оказывается, вызывала его девушка, которая, увидев Владимира, сначала долго мялась, никак не могла начать, но все же решилась:

— Я не знаю, как вам об этом сказать… Вы меня никогда не видели… Но вы — мой отец.

Перцов, ошарашенный, стал пытаться, внимательно глядя на девушку, найти в ней черты женщин, с которыми он был когда-либо знаком. И нашел, причем сразу нескольких, не говоря уже о своих собственных чертах. Поэтому он предложил девушке:

— Вы извините меня, но сейчас я очень спешу. Давайте мы с вами встретимся после представления и обо всем подробно поговорим.

— Да, я все понимаю, — сказала девушка. — Где мне вас подождать, может, на улице?

— Нет, нет, — запротестовал Володя. ― Посидите в зале, заодно и выступление посмотрите. А потом я к вам… тебе… подойду, … доченька»

А в тот раз на вечер пришли все наши жены, в том числе и Перцова. Владимир зачем-то сразу же «обрадовал» ее сообщением о появлении новой родственницы, и сразу после окончания представления подошел к дочери и предложил поподробнее рассказать о себе.

— Боюсь, вам это будет не очень интересно, — сказала она.

— Почему? — удивился Перцов.

— Потому что я не совсем ваша дочь. Я назвалась ею только на время. Ведь чужую девушку вы вряд ли провели бы в зал. Не так ли?

Возразить Перцову было нечего.

Евгений Крыжановский

Купаловский театр встретил меня без фанфар и оваций. Ни на подступах к зданию, ни внутри него я не заметил никакого оживления, вызванного моим появлением, все было буднично и заурядно. В отделе кадров у меня приняли документы и сказали, что до сентября я свободен. Побродив по пустым коридорам, я понял, почему с таким безразличием отнеслась ко мне общественность театра (сезон окончился, и вся труппа ушла в отпуск), понадеявшись, что в сентябре еще получу свое.

Лето я провел прекрасно, почти непрерывно находясь в состоянии эйфории и не замечая никаких неприятностей. Мало того, что я с нетерпением ждал начала работы в театре, так ведь мы с моей невестой Леной еще и готовились к свадьбе, которая тоже намечалась на начало осени. Как говорится, кругом были одни приятные хлопоты.

На сбор труппы перед началом сезона я надел свой лучший (он же — единственный) костюм, любимую рубашку и галстук, который мы купили к свадьбе. День сбора называют в театре в шутку «Иудин день». Все обнимаются, целуются, шумно радуются встрече, причем это не зависит от взаимных симпатий и антипатий, потому что театр, какой бы он ни был, — одна семья. Я, правда, был в этой семье пока чужим, поэтому на меня хоть и поглядывали, но целоваться и обниматься никто не бросался. Мне же атмосфера всеобщего братства и любви очень нравилась, и страшно хотелось побыстрее стать своим для этих прекрасных и давно любимых мной людей. Так проходила начальная, неформальная часть встречи.

В зрительном зале театра был ремонт, поэтому всех пригласили в буфет, где собрание приняло уже официальный характер. Присутствовали журналисты, выступил министр культуры и другие солидные люди, затем слово взял главный режиссер театра Валерий Раевский, речь которого в самом неожиданном месте вдруг была прервана бурными аплодисментами. Как выяснилось, так артисты приветствовали появление буфетчицы, которая чинно и важно пронесла свое дородное тело через весь зал за стойку. Аплодисменты были заслуженными, позднее я тоже понял, что буфетчица в театре — второй человек после режиссера. У нее всегда можно было поесть чего-нибудь вкусненького, причем часто в долг, и даже выпить.

Когда все, кто хотел, выступили, и я думал, что уже ничего интересного не будет, В. Н. Раевский сказал:

— А теперь я хочу вам представить нашего нового артиста Евгения Крыжановского, — и попросил меня встать.

Все начали поворачиваться, заскрипели стулья, некоторые из присутствующих даже привстали, чтобы получше меня разглядеть, раздались жидкие аплодисменты. Любопытство было вызвано еще и тем, что я был первым новичком за несколько последних лет. Прославленная труппа купаловского театра была хорошо укомплектована, работать в нем было очень престижно, поэтому текучести кадров не наблюдалось. Конечно, всеобщее пристальное внимание заставило меня немного смутиться, но я быстро взял себя в руки и стал благодарно улыбаться в ответ на приветственные возгласы и взгляды. Мне очень хотелось верить, что они не ошиблись, выбрав меня, и я надеялся в ближайшее время это доказать.

После окончания собрания многим, особенно молодым, не хотелось расходиться. Надо было как-то отметить начало сезона и встречу, да и перед буфетчицей было неудобно, ведь не зря же она вышла на работу. Стали образовываться группки и компании. Ко мне подошли бывшие тогда одними из самых молодых Саша Мороз, он сейчас работает режиссером на киностудии, и Юрий Лесной, ныне директор нашего «Христофора», пожали руку, похлопали по плечу и сказали, что с меня причитается. Я с готовностью выполнил свой долг, к чему был давно готов, так как уже кое-что повидал к тому времени на этом свете и не в первый раз устраивался на работу.

Потом, когда все артисты разошлись, я сидел на лавочке перед театром и ждал, когда выйдет Валерий Николаевич Раевский. Я считал, что должен с ним поговорить, так как это очень важный вопрос для нас обоих. Монолог мой был заготовлен заранее, я его репетировал мысленно несколько дней до этого и, особенно, в последнюю бессонную ночь. Я хотел сказать главному режиссеру, что раз он меня взял, то, видимо, доверяет и на что-то надеется, поэтому должен дать мне возможность раскрыться, побыстрее себя проявить, а для этого не надо занимать меня в плохих спектаклях и неинтересных ролях, потому что это меня может просто испортить и даже загубить на корню, как артиста.

Ждал я довольно долго. Вдруг смотрю — выходит Геннадий Гарбук, народный артист, тогда еще, правда, только заслуженный, но зато в самом расцвете сил и таланта, уже снискавший в ту пору огромную популярность и славу, подходит ко мне, улыбается и говорит:

— Ну что, пойдем, отметим твой приход в труппу?

Для меня это было так неожиданно, я считал, что между нами была почти бесконечная дистанция, поэтому растерялся, не знал, что ответить, и робко пробормотал:

— Спасибо, но я не употребляю.

Он еще раз улыбнулся и взял меня под руку:

— Ничего, я тебя научу.

И повел в буфет. Хотя мне было очень лестно сидеть за столиком с самим Гарбуком, я боялся, что из-за этого прозеваю Раевского. Но мне в тот день везло: я столкнулся с Валерием Николаевичем, когда мы уходили из буфета. Он предложил мне зайти в его кабинет. Пока я поднимался за ним на третий этаж в кабинет главного режиссера, успел еще раз повторить свой монолог. Но Раевский сел за свой стол и, не дав мне раскрыть рта, сказал резко и с легкой, под Высоцкого, хрипотцой в голосе:

— Значит, так. Если вы будете у меня в театре плохо работать, я вас выгоню, к чертовой матери. Немедленно. Все, идите.

Подписал какую-то бумагу, с которой я пошел в бухгалтерию, и на этом наша встреча закончилась.

Через два дня у меня начались репетиции…

Жизнь в студенческом общежитии, помимо своих приятных сторон, связанных с весельем, отсутствием дефицита общения и квартплаты, имеет и много неприятных, прежде всего — бытовых. Если девушки научились расправляться с такого рода проблемами сравнительно легко и без надрыва, то для мужиков они часто вырастали в просто непреодолимые преграды. Одна стирка чего стоила, особенно если оттягиваешь ее до тех пор, пока грязного белья не накопится гора устрашающих размеров.

Мы с моим другом (и по несчастью тоже) Николаем Леончиком путем длительных размышлений и проб придумали к четвертому курсу гениальный по своей простоте способ превращения грязных вещей в чистые. Делали мы это так: надевали на себя нуждающиеся в стирке трусы, носки, брюки, рубашки, а если требовалось, то пиджаки и плащи, и спускались вниз, в душевую комнату, Там, став под душ в таком виде, мы намыливали себя спереди, а потом терли друг другу спинки. Ополоснувшись, мы снимали плащи, смывали с них остатки мыльной пены и принимались в том же порядке за пиджаки, брюки и рубашки. Нечто подобное показал потом, только в ослабленном варианте и в несколько иной ситуации Эльдар Рязанов в своем фильме «Ирония судьбы, или С легким паром!»

Нижнее белье стирается таким способом еще легче. Кстати, параллельно смывается значительная часть грязи с тела, поэтому, когда доходит, наконец, очередь до него, то делать уже практически нечего.